одвижно и лишь потом осторожно расстегнул на ней ремень безопасности, на руках внес ее в дом, положил на кровать и сказал ей то, что забыл сказать в машине по дороге домой: как описывается луна в одном стихотворении: это пряжка ночи, подруга влюбленных.
Тот день был самым коротким в году — и при этом самым длинным в жизни Конрауда.
Длился он всего четыре часа двенадцать минут.
И целую вечность.
Ее звали Паулина, работала она водителем такси и была задержана за езду в состоянии алкогольного опьянения на улице Фраккастиг в тот вечер, когда сбили Вилли. Через два года ее лишили прав за наезд на пешехода, которого она к тому же оставила лежать на дороге без помощи. Через некоторое время после наезда ее застали дома, и она созналась во всем. Количество алкоголя у нее в крови зашкаливало. Она отправилась лечиться от алкоголизма и с тех пор не прикасалась к спиртному.
Так она рассказала Конрауду — и явно гордилась тем, что ей потребовался лишь этот единственный «пинок», а так она справилась со своей зависимостью более-менее самостоятельно. Она почти не ходила на собрания «Анонимных алкоголиков», от силы два раза, не общалась ни с каким куратором. Конечно, порой у нее возникало желание, ведь у всех так бывает, но снова запивать всерьез она не собиралась.
Несмотря на свою словоохотливость, она так и не рассказала, отчего стала пить без меры, — да Конрауда это и не касалось, — наверняка против нее объединенными силами выступили время и привычка. Зато она описала, как обычно пили во времена ее детства: тогда были только крепкие напитки, и по всему городу валялись пьяные.
— Разумеется, — задумчиво произнесла Паулина, — культура пития в нашей стране находилась на нуле.
— Она и сейчас недалеко ушла, — согласился Конрауд.
— Я всегда считала, что могу абсолютно все контролировать, что справлюсь с этим, но первое, чему учат, когда ты идешь лечиться — это что алкоголизм контролировать невозможно и что сам человек тут ни в чем не властен. А я такси водила! Понимаете! И иногда даже под градусом! Я просто считала, что мне это раз плюнуть. Ну и дура же я была!
Паулина была четвертой, с кем беседовал Конрауд после того, как Марта по телефону сообщила ему сведения из расследования Лео. Она составила список тех, кого видели в окрестностях Теневого квартала в вечер гибели Вилли. Конрауд пообещал отнестись к этому расследованию как к убийству и сердечно поблагодарил ее. В последнее время он не разговаривал с Мартой о своих собственных разысканиях, понимал, что у нее и без него хлопот много, и не хотел беспокоить полицию из-за мелочей, возникавших у него на пути. Он пообещал своей давнишней коллеге сообщить, если наткнется на что-нибудь действительно стоящее внимания.
Первый, с кем говорил Конрауд, в тот памятный вечер угнал машину сына и чуть было не угодил в аварию на Квервисгате. Во встречной машине сидели муж с женой, возвращающиеся с вечеринки, и им пришлось вырулить на тротуар, чтоб избежать столкновения. Несмотря на плохую видимость, они записали номера и сообщили о небрежном вождении. Водитель (его звали Оумар) при этом не остановился, а поехал дальше, и его нашли позже тем же вечером у автостанции. Но он не помнил, чтоб проезжал через Линдаргату.
Он полюбопытствовал, почему Конрауд решил покопаться в том через столько лет, Конрауд начал объяснять, но водитель не слушал, стал раздражительным, сказал: «Что за бред вообще!» — и захлопнул дверь у него под носом. Конрауду показалось, что от него пахло спиртным.
Собеседник номер два был не так разговорчив, как Паулина, отнесся к Конрауду с подозрением и все без конца выспрашивал о его целях. Конрауд ответил как есть: что он ищет водителя в связи с ДТП на улице Линдаргата семь лет назад по поручению сестры человека, который погиб в результате этого несчастного случая — если это и впрямь был несчастный случай, и что водителя, виновного в ДТП, до сих пор не нашли, а сам он работает с новыми показаниями по этому делу и хочет вновь побеседовать с теми, кто в свое время имел к нему отношение.
— Значит, вы не из полиции? — спросил тогда тот человек. Его звали Тоумас, а жил он в переулке Ингоульвсстрайти. Соседи видели, как в ту ночь он сел в свой джип в самый поздний час, поехал в сторону Теневого квартала и, как показалось тому соседу, весьма суетился. Когда с Тоумасом разговаривал Лео, тот заявлял, что ездил в гости к женщине из восточной части города. Он назвал имя той женщины, и она подтвердила его показания. На его джипе никаких следов не было.
— Нет, это… расследование личного характера, — ответил Конрауд, — я в полиции больше не работаю, если для вас это важно.
— Тогда мне с вами и не нужно разговаривать.
— Как хотите.
— Тогда до свидания, — сказал Тоумас.
— У вас был джип…
— До свидания, — повторил Тоумас, прикрывая дверь.
— Вам здесь есть что скрывать? — спросил Конрауд, удивляясь его реакции. Он стоял на лестничной клетке в обшарпанной многоэтажке и вел разговор сквозь полуприкрытую дверь. Не успел он закончить эту фразу, как собеседник захлопнул двери перед ним.
Такой же прием Конрауд получил и у третьего, хотя тот и вел себя вежливее. Его звали Бернхард, жил он в таунхаусе, и его Конрауд также застал дома. Когда тот человек узнал, по какому вопросу к нему обращаются, что его хотят расспросить насчет наезда на Линдаргате несколько лет назад, он ответил, что в свое время уже дал на этот счет показания, про это ДТП ничего не знает, — и вежливо, но твердо сказал: «До свидания». Конрауд мог его понять. Он сам вел бы себя точно так же, если б к нему в дверь позвонил кто-то незнакомый и изъявил желание поговорить о таких серьезных вещах. Того человека видели едущим по улице Скулагата в восточном направлении: так показал добровольно вызвавшийся свидетель, который хотел поймать попутную машину, чтоб в метель выехать из столицы, но тот водитель, ехавший прямо, не стал останавливаться. Что было в салоне его машины, свидетель толком не разглядел и не мог сказать, был ли водитель там один — а вот номер частично запомнил: в нем было три семерки. Тогда тот водитель ответил, что ехал вместе с женой и что никаких неприятностей в дороге с ними не случилось.
Разговор с Паулиной был совершенно иного рода. Она пригласила его к себе, отлично поняла, зачем он пришел, и на его вопросы отвечала бойко. По спорт-барам она не ходила, джипа у нее никогда не было, человека на Линдаргате она точно не сбивала, и никогда не состояла в спасательном или скаутском отряде. Зато ее любопытство не знало пределов, и она так и эдак выспрашивала Конрауда, что он разыскивает. Конрауд ловко избегал прямых ответов и дивился ее настойчивости, которой, впрочем, вскоре нашлось объяснение, одновременно простое и понятное.
— Понимаете, я детективы читать обожаю, — призналась Паулина, — а ведь не каждый день удается пообщаться с настоящим полицейским из отдела расследований.
— Ах, вот как, — равнодушно произнес Конрауд.
— Так что… по-моему, это как раз интересно. Встретиться с вами, и… а то дело, Сигюрвина, когда-то не вы расследовали?
Они сидели одни в кафетерии логистической компании, где трудилась Паулина. Она работала в конторе, за руль, по ее словам, больше не садилась. Она предложила ему кофе, который он охотно взял, и печенье с кремом, от которого он отказался. Времени у них было немного: ведь работа на предприятии кипела, и в коридоре Паулину ждал водитель грузовика, которому было пора выезжать в город Хёпн в Хортнафьёрде.
— Так и есть, — ответил Конрауд.
— Вы к нам из-за него пришли?
— Нет, причина другая, — сказал Конрауд, сам не зная, правда ли это.
— Загадочное дело, — заметила Паулина. — А тот, кого вы ищете, — он ездил по городу в то же время, что и я?
— Это одна из наших версий.
— Я эту аварию на Линдаргате плохо помню, — задумалась Паулина. — Наверное, в новостях про нее много писали, но я, конечно, в это время пила, причем сильнее, чем вообще когда-либо.
— Вы в тот вечер видели в городе кого-нибудь, кто вам запомнился? Кого-нибудь, кто себя странно вел? Неаккуратно водил машину?
— Ничего такого не помню. Я из того времени вообще помню мало что.
Конрауд улыбнулся.
— Ну, так получилось, — вздохнула Паулина и начала пересказывать ему детективный роман, который недавно прочитала, про какое-то загадочное убийство в сельской местности в Швеции. Судя по всему, она вовсе не заметила, что Конрауду ни капли не интересно.
Конрауд оставил свет на кухне и в гостиной, а также в комнате, когда лег в кровать, погруженный в тяжелые раздумья. Весь вечер он беспокоился. Он чувствовал, что что-то упустил. Но так и не мог понять что. Он перебирал в уме свои разговоры со всеми этими людьми, которые так по-разному его встретили. Его мысли задержались на третьем человеке — том самом, который прогнал его. В его имени было что-то знакомое, но он не мог вспомнить, что именно.
Его звали Бернхард.
Бернхард.
Он помнил, что где-то уже слышал или читал это имя. Где-то оно ему недавно попадалось, но в какой связи — Конрауд не мог понять.
В конце концов он бросил ломать голову над этим и, как часто бывало перед сном, преисполнился глубокой тоской по Эртне. Он вспомнил светлый летний вечер с нею много лет тому назад и почти ощутил ее присутствие перед тем, как провалиться в тяжелую дремоту.
— Кто это? — услышал он шепот у себя над ухом. — Кто этот человек?
— Не помню, — ответил он. — Хоть убей, не помню.
Она лежала в кровати рядом с ним в светлом летнем платье, которое купила сразу после того, как они познакомились, и он ощутил исходящий от нее далекий аромат. Запах солнца, цветов и мягкого песка на пляже в Нёйтхоульсвике. Он повернул голову и стал смотреть, как она лежит рядом с ним — молодая и красивая, как всегда в его снах.
— Его имя мне где-то встречалось, — сказал он. — Я уверен. Просто не помню… Я же ничего не записываю.
Он увидел, что она улыбнулась, потянулся к ней, желая погладить ее губы, прижать ее к себе. Страстно желая еще хоть разочек прикоснуться к ней.