– Это дело нетрудное, – сказал Василий. – Птицы – это музыканты. А вот волка на дудку позвать да из него собаку сделать – это будет «вот когда рак свистнет»…
Наступила ночь. Я посмотрел в окно моей комнаты. Вдали, за ржаными полями, лежал туман над болотом. А там, в хворосте, в болоте, прелестные дети, волчата. Какая их доля? Все против них, и всем они враги. И мне стало жаль маленьких красавцев-волчат.
Волки
В полночь ехали мы со станции: впереди мои приятели на двух подводах, а я замешкался на станции – давал телеграмму, в буфете закупил баранок ростовских, солонину ярославскую. Приятели уехали вперед, а я с Василием Княжевым сзади. Ехать двенадцать верст – на мельницу к Никону Осиповичу – рыбу ловить, ну и на охоту.
Тихая осенняя ночь; дорога грязная, переваливается тарантас из колеи в колею. Едем небольшим лесом, справа – река.
– Чу! – говорит возчик Захар. – Слышь, волки воют?..
Он встал. Тихо. Над темными елями ровная глубина неба. Вверху блистает месяц. На темной дороге блестит в лужах его отражение, и вдруг – далеко внизу, за лесной чащей, я услышал вой. Он переливался в несколько голосов, то дальше, то ближе.
– Это за Остеевом… – тихо сказал Захар и дернул лошадей.
Я слушал: вой то замолкал, то вновь начинался. И странно. Что-то было общее с этой ночью, осенним лесом, что-то родное в этих тяжких звуках волчьего воя. Почему-то вспомнилось ушедшее время. Казарма в Ейске, куда я был призван на военную службу, кубанский казак, молившийся Аллаху, стоя на коленях у койки и держа руки у ушей, смерть моей бедной матери… Театр, опера. Ван Занд. Жизнь моя показалась мне какой-то нечаянной, несерьезной перед звуками волчьего воя в ночи лесной пустыни. Россия – таинственный край!..
– Их осемь, – сказал возчик Захар.
– А почему ты знаешь, что их восемь? – спросил я.
– Да ведь слыхать: четыре матерых, а то молодые.
– А почто они это воют?
– Эх, почто. Жалуются.
– Как – жалуются? Кому?
– Как – кому? Богу. Просят, значит, прощенья за живодерство ихнее. Человек-то пост держит. Хошь – ест мясное, хошь – не ест. А волку – никак не возможно.
– Это верно, – заметил Василий Княжев. – Это они молитву поют об жисти их волчьей, чтоб с голоду по зиме не сдохнуть. Да ведь другой бы тоже б завыл, не хуже волка, да совестится. Засмеют – боится.
Впереди, в тишине ночи, послышался стук колес на мосту.
– Это наши едут, – сказал Василий.
– Трогай, – говорю я Захару, – мы далеко отстали. Вон, они мост переехали.
– Чего мост? Нам ведь на мост не надоть, – ответил Захар. – Мельница влево будет, а на мост, это – прямо к волкам, значит…
Вдруг впереди мелькнул огонек – кто-то ехал на нас. Вот уж и видно курящего доктора Ивана Ивановича.
Когда мы подъехали, доктор соскочил с тарантаса и, подойдя к нам, сказал:
– Что делается! Не туда поехали. Слышали, как волки-то воют? На них ведь едем. У Павла Александровича одно ружье, и то – дробь. А у Василия Сергеевича удочка только. Ну револьвер еще. А что с револьвером? Ну Василий Сергеевич: «Стой! Дальше не еду…» Да и дороги никто не знает. Вернулся за вами. Отстали вы далеко.
– На мост не надоть, – говорит Захар. – Влево брать, на мельницу ежели.
– Волки далеко, – говорю я. – Это в Остеевской пустоши.
– Не, – сказал Захар, – ближе. Версты три, не боле, в болоте.
– Они там все у моста, – сказал Иван Иванович. – Ехать не хотят. Ждут утра.
Доктор сел в повозку, и мы тронулись.
Показался заросший берег реки. У моста я увидел тарантас. В нем сидел толстый Юрий Сергеевич, луна освещала его круглое лицо, около стояли возчики.
– Слышишь, они в унисон лупят: ре, ля бемоль наверху. Интересная штука. Жутковато только. Они ведь недалеко.
– Да-с, – сказал Павел Александрович, – прекрасно. Волки воют. Ну а что же дальше?
– А где Василий Сергеевич и Николай? – спросил доктор.
– Здесь, – услышал я голос приятеля Васи. – Да-с, я здесь лучше себя чувствую, – говорил он, сидя, как оказалось, на сучьях сосны. – Только дайте мне веревку или вожжи: я себя привяжу. А то задремлешь, свалишься. Ночью я не намерен ехать. Да-с.
– А где же Николай Васильевич?
– Я здесь, – слышим мы кроткий голос приятеля Коли с соседней сосны. – Я-то не боюсь, только у меня никакого оружия нет.
– В последний раз прошу тебя, полезай, Юрий, – сказал Вася. – У вас, конечно, есть два ружья, а у меня – револьвер. Но хорошо, если они начнут жрать сначала лошадей, – тогда мы успеем обстрелять их. А если с тебя начнут – что тогда? Разорвут ведь в клочья!
– Да чего это, право, – говорит Василий Княжев, собирая валежник и сучья. – Я сейчас зажгу костер, так ни один леший не подойдет.
Возчики и Василий рубили топорами можжуху и сушняк, и вскоре запылал огромный костер. Он осветил округу, лес, лошадей, реку. Княжев, подвешивая на огонь котелок, сказал мне:
– Хорошо бы солонинки сварить. Видать, что не поедем до утра.
– Вот это верно, – соглашается Юрий Сергеевич. – Молодец, Василий. Ну-ка, доставай, закусим. Слезай, Вася.
– Это вы там правильно придумали, – говорит Вася с дерева. – Но я всё же здесь посижу.
Набили полный котелок солонины. Около костра было тепло. По рукам передавали стакан, а Василий каждому наливал аккуратно.
– Хороша солонина, – говорили возчики.
– А теперь в Москве, в кружке, ужинают. Всего ведь двести верст, а никому там и в голову не придет – ни Южину, ни Рыбакову, ни Станиславскому, – что здесь волки сожрали композитора Сахновского, художника Коровина, самого директора кружка Кузнецова, – говорил медленно Коля Курин, сидя на сосне. – На другой день – газеты, сенсация, панихида; в Консерватории, в Филармонии ученицы плачут. В редакции «Русского слова», в «Московских ведомостях» – радость. Статья: «Съеденные волками декаденты: Коровин, Сахновский…»
С другой сосны басом говорит Василий Сергеевич:
– Радость вдовы подьячего, что без остатка сожрали волки супруга…
В это время раздался треск и Коля Курин как-то кубарем ахнул на землю.
– Вот хорошо! – смеялся Юрий Сергеевич. – Жаль, волков нет, а то бы тебя в клочки.
– Я ногу, брат, ушиб… Вот черт! Хорошо, невысоко и мох, – говорил, прихрамывая, подходивший к костру Коля.
– Слышите! – вдруг закричал Василий Сергеевич.
Вдали, за поворотом леса, у реки был слышен шум.
– Знать, едут, – сказал Захар.
Слышно было, как приятель Вася полез на сосне выше. На повороте осветилась большая лошадь, телега. Ехавший остановился. На телеге лежали мешки.
– Помольцы, – сказал Захар.
Показалась вторая телега. Тоже остановилась.
Захар крикнул:
– Чего стал?!
– Свои небось.
Первая телега тронулась. Мужик, держа лошадь за узду, остановился около нас и сказал:
– Бог в помощь.
Другая телега тоже подъехала. Мужик и баба глядели на нас молча.
– Чего? Это, знать, по охоте заблудили? – спросил первый.
– Нет, – сказал возчик Батранов, – волков пережидаем. Рядом выли.
– Это далече, – сказал помолец. – Они нешто пойдут на человека? Нешто волк – дурак? Он знает: топор у мужика. Н-да. Топор.
– А вы откель? – спросил Захар.
– Мы-то. С помолу едем. Мы с выселок.
– Ну-ка, Василий, поднеси им по стаканчику, – предложил Юрий.
– Благодарствуем, – сказали помольцы. – А мы-то думали, чего это в таку пору? Что за народ у моста? Не лихо ли дело? Тут, у моста, эта-во, завсегда пугает. Кто-то бегает, песни поет. А кто – не видать. А вы, по охоте ежели, приезжайте к нам на выселки. У нас охота рядом. Тетеревей что! Приезжайте ко мне: Василий Макаров, чай пить у меня с медом. Ну, спасибо. И-их. – Хороша солонина-то.
Простившись, помольцы поехали.
– Ну вот что. Едем скорее, – слезая с сосны, говорил Василий Сергеевич. – Волки – черт с ними, но уж от этой певицы, которая здесь бегает, подальше… Черт принес. Благодарю покорно. Честное слово, в последний раз еду. Каждый раз ерунда какая-нибудь. Бегает, поет… Едемте.
Сели в повозки. Переехали мост. За поворотом темнели большие ели, и в небе чуть мерцал свет утра. Вдруг, слышим, сзади по мосту стук. Кто-то будто пробежал. Было что-то страшное в этом звуке.
Василий Сергеевич выстрелил из револьвера и крикнул: «Вот тебе!» И еще выстрелил: «Вот тебе, вот тебе!»
И опять было слышно: кто-то побежал по мосту.
– Пугает… – сказал возчик.
Краем реки поднимались в гору. Дорога шла по песку, покрытому чистым мелким ельником. Светало. Вдали показался большой темный лес, как гребень. Под горой мы услыхали шум мельницы. В доме мельника мерцал огонек в окнах.
Радостно нас встретил мельник Никон Осипович. Хлопотал. Дочь ставила самовар, а рядом, в горнице, стелили сено для ночлега.
Приятели мои решили не ложиться спать. Утренняя заря блистала за лесом. Бодро и весело шумели колеса мельницы в пене голубой воды.
Умывались у речки. Было видно дно, песок и мелкие камушки. Рядом подошли коровы и пили кристальную воду. Как-то всё просто, естественно, хорошо.
Когда вернулись в дом мельника, на столе шипел самовар, белела скатерть, расставлены были закуски из Москвы. Пришла Прасковья Андреевна, жена мельника, и дочь Маша в голубом ярком платье, в косу вплетена лента.
Разливали за столом чай, брагу, говорили: «Вот грибки попробуйте. Рыжики, валуи, белянки, пирог с капустой, оладьи с медом».
– Маша, – сказал я, – Василий Сергеевич всю ночь на сосне просидел: волков боялся. Пожалей его.
Василий Сергеевич, причесывая мокрые волосы у зеркала, рассмеявшись, сказал:
– Верно. Ночью до чего страшно было, на сосне сидел.
– Да неужто правда, – удивлялась мельничиха.
– И я сидел, – кротко сказал Коля.
Маша, посмотрев на Колю, закрыла лицо фартуком и, смеясь, выбежала из горницы.
– Странно… смешного мало, – обиженно сказал Коля Курин. – Разорвут, сожрут…
– Да полно, – смеялась мельничиха. – Что в тебе им есть? Худой – кости да очки. И неслыханно дело, чтоб тут человека съели. А волки у нас кругом. Вот с вечера выть зачнут – таку скуку нагонят. В городах-то нету этого, у вас… Там весело…