Герасим развел тепленку, повесил котелок, готовит чай, вынул из ягдташа дары жизни – колбасу, пеклеванный хлеб, сахар.
«Как хорошо жить!» – подумал я.
Сидит Герасим, ест колбасу и пьет чай из блюдца. Его желтые глаза смеются.
– Чего ты смеешься, колдун?
– Да чудно́, Лисеич: сколько прошли, одного черныша добыли. А тебе хоть бы что. А другой скажет: то-сё, и дичи мало, и не туда его ведешь, ну, значит, виноват выходишь. Мало нашли, верно. А всё от разговору с тобой.
– Хорошо, – говорю, – у колодца здесь, чисто в раю.
– Ну вот, и я так считаю, – согласился Герасим. – Правда то. А скажи-ка другому, он тя дураком окрестит.
– Ну, что ж, Герасим, эти охотники-господа на охоту-то ходили?
– Нет, – ответил Герасим.
– Но ведь только, ты знаешь ли, они правду ищут.
– Кажинный человек до самой смерти правды ждет. Какой кто, а ждет. Да что ты, Лисеич! В эдаком месте, в отраде такой, про их вспомнил. Таракан у них в голове играет. Чудно слушать. Как это им охота начальством стать! Почет получить. Но всё сулят, обещают. Помню я, такой человек, вроде что барин, сказал мне однова: «Ты, – говорит, – Герасим, слушай. Я тебе секрет скажу. Всем обещай, кому что: кому – деньги, кому – утеху, всем говори, что вот какой он умный. А они все тебя любить зачнут. Обещай. Ничего не давай, обещай только, вот увидишь, как тебе кланяться будут». «Верно, – думаю, – есть правда в этом». Я нарочно и попытал. Говорю одному, Захару-угольщику, бедный мужик: «Я тебе, может, лошадь опосля куплю». Их, он рад! Другому: «Леску похлопочу, у лесника попрошу. Сарай поставишь, – говорю. – Житницу». Их, он и рад! Почет мне. На что хитер Мартьянов. Я ему: «Покажу делянку леса, наживешь охапку». Он и чаем меня, и водкой потчует. А я и делянки не знаю. Ха-ха! Верно барин говорил: обещай только. Все за тебя. Верят.
– А ты тоже, Герасим, веришь?
– Я-то? – засмеялся Герасим. – Нет. А будет всё же много от таракана господского. Дела эдакого много будет. Потому что нужда, нехватка. За эдаких цепляются. Сулят то и это. Люди правды ждут. Нехватка, работает, работает, сломается в труде, старость – а что, всё нужда да нужда. Детёв много. Как быть? Ну и верит, сердца ждет, добра, души человеческой – правды.
– Герасим Дементьевич, а в чем правда есть и где она? – спрашиваю я.
– А вот в этом самом месте, – отвечает Герасим. – Вот тута. В радости, в воде этой, в душе человеческой. Вот она, тута. Верой здесь кто-то крест ставил, благодарил, значит, что ему отраду воду эту испить в жисти пришлось. И назвал он Ключ-Свят. Так, значит, от души это вышло. В душе, в совести правда заложена, и в ключе воды она дадена.
Что-то было русское в словах Герасима. Какая-то печаль и мир…
А кукушка куковала, сколько кому жить осталось на нашей тайной земле.
В жару
– Ну и жара! – говорит мне, сидя на крыльце дома моего в деревне, Василий, приятель мой, слуга и рыболов. Около него лежит на блюде вычищенная рыба, большие караси.
– Это где ж ты, Василий, карасей поймал таких? Огромные, я таких и не видал.
– Вершу вчера ставил вот тута, у леса, в зарости. Там болотина, ямы глубокие. В полую воду весной туда река заходит, вот там эдакие и живут караси. Это што? Здоровы! Жарево-то в сметане хорошее будет. Василь Сергеич увидит, разгорится ловить, а там-то и не закинешь удила. Трава-а, тина. Как и живут там?.. Прямо чертово болото. А вот, любят. Всяк свое любит.
– Молодчина ты, Василий. Вот спасибо. А ты-то как поймал?
– Так… Иду это я вчера там и гляжу на эти самые прудочки у леса. Топь, ольшина, солнце через листву на воду падает… И вижу: они от жары-то наверху и стоят, рты открывши, дышут… Эко, думаю, рыбины какие… Чего это, не поймешь сразу. Я вечор взял вершу, набил туда хлеба, да конопляным маслом полил. Ну и бросил туда… А утром ныне тащу – полна верша… Вот жду, тетенька Афросинья придет, пожарит. Гостям вашим удовольствие. Ведь они скусные. Эдаких-то карасей я сам в первый раз вижу – здоровы!
– Вот ведь какое место здесь. Я его на охоте, когда ходил, нашел. Вот и поселился.
– Чего ж еще – рай место… На людёв не угодишь. Понятия нет, что в раю живут, – сказал как-то озабоченно Василий. – Дураки, потому.
– Кто дураки-то? – спросил я, удивившись.
– Кто? Да все дураки.
– Как все дураки? И я?
– Да ведь вы-то – Ваня. – И Василий, как-то шипя, засмеялся.
– Что ты, Василий? Какой Ваня?
– Да ведь это что… я так… У нас эдаких-то, как вы, Ваней зовут. Вас ведь каждый объегорит, как хочет. Вас знают, картины пишете, деньги не держите… туды-сюды… вот и живете тута. Вас не трогают, а то бы… Живете-то в глуши. Что это? Пустыня. Не запираетесь… Вас не трогают.
– Что ты говоришь, Василий? Я что-то не пойму. И приятели мои тоже дураки, значит.
– Чего приятели? Языком только чешут. Сегодня одно, завтра наоборот. Из одной печи, да не одни речи…
– Ну, Василий, что-то ты сегодня с левой ноги встал.
– И жара нынче будет… Сейчас пять часов утра, а поглядите, солнце-то в тумане, красное… Купаться пойти.
– Пойдем, – говорю я.
За садом моим, который, в сущности, был куском леса, мы спустились к воде. На реке летел розовый легкий туман, освещенный солнцем. Ольховые кусты, зеленая осока блестели в утреннем солнце, отражаясь, как в зеркале, в тихой воде реки. Зеленые стрекозы летали над водой. Желтые купавки блестели, освещаясь солнцем, на синем фоне глубокого неба, опрокинутого в реку. Вода теплая, пахнет болотом, сеном, влетом, какими-то особыми духами несказанной нежности лета.
– Хорошо здесь, – говорю я Василию. – Вода-то до чего чиста.
– Чего ж, рай, – отвечает Василий. – Так ведь нешто это понимают? Нет. Настоящего-то в голове у людёв нету. Им ведь этого не надо. Деньги – вот… плутни, нажива.
– Ну что ты!
– Верно, – говорит Василий. – Они ведь не рады Божьему миру. Им мало. Подавай это, чтобы смотреть… распоряжаться тем и этим… кого бы гнуть, бить, ругать. Вот это им радость. И всё ведь это будто для людёв работают. Хитростью живут. Тьфу!.. – И Василий плюнул, стоя в воде, около себя.
Потом вышел из воды на берег, искупался, не вытираясь, и надевал рваные ситцевые штаны. Мокрые волосы упали на лицо, и его темные глаза как-то смотрели вбок.
– Хитрят. Дураки. Опасаются, копят… А ведь всё отымут, обязательно отымут.
– Кто же отнимет?
– Как кто? Люди же! Погодите, что будет!..
– А ты откуда же знаешь, что будет? Загадки говоришь.
– Вы-то не знаете, – сказал Василий, – вам не скажут. А мы-то знаем…
Одевшись, я сидел на берегу и смотрел на Василия. Он подошел к лодке, сказал:
– Надо лодку всю в воду опустить, а то течь даст. Жарко!
Он опрокинул борты лодки в воду. Вода медленно вливалась и залила лодку до краев.
– Вот, теперь разбухнет – хорошо…
Я смотрел на Василия, на лодку. Лень, истома. Так хорошо после купания. Кругом тишина, иволга свистит в саду. Собака моя Феб приплыла с той стороны реки, вылезла и отряхнулась, подбежала ко мне и остановилась, мордой к самому лицу. Потом подошла к Василию, повиляла хвостом. Василий погладил Феба.
– Василий, что же это ты говоришь? Значит, грабеж будет.
– Обязательно, – ответил лениво Василий, раскуривая остаток папиросы.
– Значит, и мой кусочек земли, и дом возьмут у меня?
– Возьмут, всё возьмут…
– Кому нужно? Здесь всего три десятины. Песок, сосны, ели… малины немножко, я сам сажал. Ты посмотри, кругом тут сколько лесу, земли? Конца-краю нет. Что ж, это у меня – пустяки! Кому нужно? Ведь это я так живу в глуши, а другие не станут. Скажут – ску-учно… Пустяки…
– Мало что… – отвечает Василий, глядя в небо. – Всё будут брать. Нужно – не нужно, а отымать будут. Ишь, глядите, что́ уток-то летит, во-о-на!..
Утки, вытянув шеи, как палки, пронеслись стаей над нами, – крылья вниз, – и ровно опускались вдали на реку.
– Надо Павлу Лесандрычу сказать… Из кустов-то зайдут, стрельнет уток.
– Пойдем.
Поднялись по круче, пошли к дому. Розовой дремой покрыт бугорок. Мелкие березки. Жарко. Хочется пить…
– А откуда ты все знаешь, что будет? – спросил я Василия.
– Да ведь у нас-то все говорят. На Хитровке говорят, на станции, все рабочие говорят… Вам где ж знать?.. Вам-то ничего не будет. Это вот богатым… Богатых-то никто не любит.
– А как же, сам говоришь, у меня этот мой дом отнимут?
– Обязательно, – ответил Василий.
– А говоришь, ничего не будет.
– Жисть у вас не возьмут. А других – их-ты!
– Ерунду говоришь… не может быть!
– А вот кольцо у вас на руке, часы золотые – они возьмут… Возьмут!..
– А ты возьмешь, Василий? – спросил я.
– Я-то нет, – засмеялся Василий. – Я знаю, у меня-то их тоже возьмут. А они-то, дураки, не знают. Зависть…
– Глупо же, – говорю.
– А, конечно, ума нет. А только есть это у людёв – тащи… давай… Шарап, значит… А у них всё возьмут, тоже… всё… Ну и опять… «на колу мочало, начинай сначала». Ишь, глядите, встали гости ваши, чай пьют на террасе.
– Опять сегодня жарища, – сказал приятель мой Павел Александрович. – Посмотри, вон вороны на сарае рты открыли…
– Идите, – говорит Василий, – Пал Лесандрыч, что уток село… вона, к болоту… стая больша-ая…
– К ним нешто подойдешь. Там топь! – сказал охотник, мой сосед, Герасим Дементьич. – Они тоже хитрые, знают, что их зажарют тут.
Хорошо – чай со сливками, после купания. Приятели мои сидят в рубашках, вороты открыты, снулые глаза, как у дохлой рыбы. Всё жара. Какая охота? Собака не берет, чутья нет.
– Послушайте-ка, – говорю я, – вот Василий Бывалый что говорит? Будто скоро в России шарап будет. Всё тащить друг у друга начнут – и дом мой возьмут. Вот он… – показал я на Василия.
– Это он от жары. У него мозги растаяли, – сказал приятель мой, архитектор Кузнецов. – Ерунда…
Лесничий
Заря гаснет и отражается на окнах моего дома. Листья клена осыпали террасу.