Василий Сергеевич и Виноградов смотрели пристально на дедушку.
Окна завесили.
— «И более ничего»… — сказал Виноградов, посмотрев многозначительно на Василия Сергеевича и на Леньку.
— Благодарю, — сказал приятель Вася.
— Ступишина-то часто тут видют… — процедил Ленька, — да от него не завесишься… Феоктист говорил — он сквозь стены проходит. Я летом в беседке сидел один — тоже все уехали, — вот как сейчас сумерки были, а он в маленькое окошко на меня и глядит… Рожу-то к стеклу притиснул — есть противная!.. Глаза закрыты, и лысый… Я сказал: «Сгинь, рассыпься…» Он и пропал. Он ведь ничего… Вот если разбойники — это хуже. В прошлом-то году пастуха зарезали…
— Вот за то, что ты рассказываешь, будешь всю ночь ходить с штуцером вокруг дома.
Из деревни пришла тетенька Афросинья. Поставила на стол ужин.
— Уехали Кинстинтин Лисеич, вам, поди, скушно, время-то не летнее, ночи долгие… Герасим-то хотел прийти, вам повадней будет, и по охоте он мастак. Хитрый мужик, умственный. Привык с господами-охотниками…
— Тетушка Афросинья, — спросил художник Виноградов, — что, ты видала когда Ступишина?
— Нет, где ж, он ведь давно помер. И-и-их, рассказывают, ну и барин же был! Сердит и здоров драться. Могила-то его тута, в саду, — вон, на краю. Вон Дарья по лету чернику собирала, а он из могилки-то ее рукой за юбку-то и ухвати!.. Вот она голосила!.. Насилу вырвалась. Он когда и живой-то был, так говорят — ни одну девку не пропустил. А я неча не видала. Слыхала в ночи, шла отселе, как он ругался: «Всех вас на конюшне запорю…» А не видала…
Наступила ночь.
Далеко за моховым болотом взошел мутный месяц.
Ленька у террасы надел на колья мокрые охотничьи сапоги Василия Сергеевича, чтобы проветрились.
— Днем, — говорил Василий Сергеевич, — заметьте, никогда этих рассказов не рассказывают, а всегда к ночи… И веришь! Вот сейчас до реки дойти не очень приятно.
— За рекой-то лес на сто четыре версты идет. Тут все есть, — сказал Ленька. — На Ремжу я ходил ночью-то — вот где правда страшно… Там омут и лес еловый по буграм. Там и днем-то ты идешь, а будто за тобой кто гонится. Оглянешься — никакого нет…
В завешанное окно кто-то постучал снаружи.
— Слышите? — сказал Виноградов. — Стучит…
Ленька отодвинул на окне занавеску, и приятели увидели, что кто-то прижался лбом к стеклу.
Оба взяли ружья.
Рожа исчезла. И почти тотчас же раздался стук в кухонную дверь.
— Вот смотрите — что делается!.. — закричал Василий Сергеевич.
— Кто тут? — спросил Василий Сергеевич.
— Сенька Поп.
— Не отворяйте, — сказал Виноградов.
Опять послышался стук, но снова в окно.
Художник Виноградов, приоткрыв занавеску, посмотрел вбок, в окно, и, побледнев, сказал:
— Посмотри-ка, Вася, — вон там, у террасы, кто-то кверх ногами ходит…
— Вот… Он уехал… Смотрите — что начинается…
Василий Сергеевич взял ружье и крикнул в коридоре:
— Я вот стрелять стану, тогда узнаете, какой Сенька Поп.
— Полно, Василий Сергеевич, ведь это, может, Герасим пришел. Он завсегда смеется.
— Нет, это не Герасим, — сказал мрачно Виноградов. — Может быть, это Ступишин. Ну его к черту, не надо отворять…
— Эй, кто дома-то, отворяй! — послышалось у крыльца.
— Да чего вы — ведь это Герасим! — уговаривала тетушка Афросинья и отодвинула засов на двери.
На пороге стоял, весело улыбаясь, Герасим и держал зайца в руках. Он лукаво посмотрел на стоящих с ружьями приятелей.
— Герасим, — обрадовался Василий Сергеевич. — А мы думали, кто…
— Чужой бы, так ведь Феб бы залаял, — сказал Герасим.
— На Ступишина-то собаки не лают… — глубокомысленно заметил Ленька.
— А Кинстинтина-то Лисеича нету?
— Уехал в Петербург, — сказали приятели.
— Герасим, а это вы смотрели и стучали в это окно? — спросил серьезно художник Виноградов.
— Нет, что вы, Сергей Арсентьич, — как же стучать-то? Ведь тут от земли высоко — не достанешь…
Оба приятеля, побледнев, посмотрели друг на друга.
— Вот чудно-то… — удивился Ленька.
— Вам показалось, — сказал Герасим.
Приятели оделись — идти смотреть на улицу — как это человек мог заглянуть в окно с земли и постучаться.
Сбоку окна, у желоба, стояла бочка. Ленька, вскочив на нее, посмотрел в окно и постучал.
— Разгадали… — засмеялся Герасим, — а вы что ж, и впрямь испугались?
— Вот какой Ступишин, — сказала тетушка Афросинья.
— Смотрите-ка, это кто? — закричал Василий Сергеевич.
Он прицелился, выстрелил и сказал:
— Не ходи кверх ногами!
Кол с сапогом упал.
— Что вы, Василий Сергеич, ведь это я ваши сапоги проветрить надел… — крикнул Ленька.
— Черт с вами, — ворчал Василий Сергеевич. — Ступишин… не поймешь, что у вас тут делается…
Шутки
Проснулся утром, сразу в окно увидел — белым-бело. Крыши соседних домов покрыты снегом. Сухарева башня выделяется на сером, мутном небе.
Извозчики уж едут на санях по первопутку. Снегу выпало много.
Был 1917 год. Душа жила в тревоге. Тот уют, который был в России, уют теплого дома, друзей, семьи, вечеров — веселых, зимних — ушел из жизни. Мы все как-то сразу постарели и устали от речей, митингов и назойливости навязчивых глашатаев новой жизни. В счастье человека огромную роль играет чувство природы и ее поэзии. В российской смуте мы как-то потеряли это прекрасное чувство. Подумалось:
«Хорошо должно быть теперь в деревне».
И я, вставая и одеваясь, все смотрел в окно на снег.
Кто-то позвонил. Пришел приятель-рыболов Василий Княжев.
— С зимой вас.
— Василий, — сказал я, — вот я послал письмо в деревню, чтобы истопили дом. Проедем туда.
— А я и пришел сказать вам, что хорошо в деревне. В Москве-то что! Солдатья наперло. Подсолнушки грызут. Народ-то озлился, скушный…
Опять послышался звонок. Вошел приятель Павел Александрович. Входя, сказал:
— Едем. Пороша какая!
— Ну что, Павел? Давно тебя не видал.
— Ну что? Ерунда идет. Дурацкое дело — не хитрость. Едем. Там все-таки, в деревне, мерзости этой меньше. Зашел в Охотный к Громову — селедок нет, к Суворову — хотел белуги взять, а там только бутылочки с английской соей — больше ничего. Вчера по соседству со мной квартиру разграбили…
— Ах, до чего хорошо, снегу сколько навалило. Сразу зима стала. И до чего хорошо пахнет! — сказал, входя, Василий Сергеич. — Сады все инеем покрыло. Я ночью сегодня от Марьиной Рощи шел домой, от приятеля. Снег валил.
— А ты не боялся, Вася, ведь могли ограбить?
— Представь — не боялся. У меня рост такой. Меня как увидят — на другую сторону переходят. Опасаются — вдруг по башке хватит! А вот утром сегодня дворник говорит мне: «Товарищ Кузнецов, велели жильцов в доме описать, которая, значит, белая кость, а которая черная. А я что, конечно, смекаю — у кого какая кость. Только вот одно: писать я не умею».
— Это есть, — сказал Василий Княжев, — спрашивают, потому — черная кость на белую осерчала.
— А у тебя, Василий, какая кость? — спросил Василий Сергеич.
— Да ведь кто ее знает, я ведь из духовного звания. Отец дьячок был, от вина помер. Какая кость? Ведь это все одурь вошла. Кость и кость. У всех ровная. Вот я к вам надысь Константин Лисеич, в Школу на Мясницкую заходил. У вас там в классе шкелет стоит — так у его кость белая. А кто его знает, кто он был. Пашпорта, поди, у него нет, он ему ни к чему, шкелет и шкелет. Ему все едино. Вот что зима али лето — ничего, сердяга, не чувствует.
Василий был человек умственный и любил поговорить.
Все приятели мои собрались. И доктор Иван Иваныч, и художник Виноградов.
Виноградов был человек серьезный и сердитый, шуток не любил.
Он был очень взволнован. Очень рассердился на полового в «Эрмитаже». Тот ему сказал «товарищ».
— Какое он имеет право меня «товарищем» называть?..
В вагоне, когда кондуктор пришел брать билеты, Василий Сергеевич спросил:
— Товарищ кондуктор, скоро станция Сергия-Троице?
В буфете тоже:
— Товарищ буфетчик, дайте стакан чаю.
Виноградов негодовал.
— Если будет продолжаться «товарищ», я сойду на ближайшей станции.
Когда приехали на станцию, все стали садиться в розвальни — ехать ко мне.
На первые розвальни уселись Василий Сергеич, доктор Иван Иваныч и Виноградов, на другие — Павел Александрович, я, Караулов. Потом — Василий Княжев, Коля Курин и Юрий Сергеич.
Была лунная ночь. Полозья скрипели по снегу. И так отрадно было видеть зиму. Впереди слышно было, кто-то вдруг закричал:
— Стой.
Из передней подводы соскочил Сергей Арсентьич Виноградов и быстро шел к нам.
— Я больше не могу. Он и Феоктисту говорит: «Товарищ извозчик!..»
— Садись, — умиротворенно сказал я, — Сережа, к нам.
— Я не понимаю, что с ним. Что за мерзость!..
Когда приехали ко мне, в доме горел камин, как было уютно в доме и мирно кругом.
Тетенька Афросинья подавала на стол маринованные грибы, соленые грузди. Герасим Дементьич говорил:
— Вот пороша-то. А завтра рано приготовим лыжи, пойдем по свежему снегу на зайцев.
Но угораздило Василия Сергеича тетушку Афросинью назвать «товарищ Афросинья».
Тетушка Афросинья, ставя на стол пироги с груздями, только на него искоса посмотрела. А Сергей Арсентьич выскочил из-за стола в коридор, наскоро надел шубу, шапку, ботики и выбежал на крыльцо.
Василий Сергеич ржал как лошадь.
— Ну что за свинство! — сказал Иван Иваныч. — Ну что ты его дразнишь?
Василий Сергеич выбежал на крыльцо и закричал:
— Товарищ Виноградов, куда ты?
Мы все вышли наружу. Кричали:
— Сережа, что с тобой, ведь Вася все нарочно. Он шутит.
Доктор пошел вдогонку уходящему к воротам. Догнав Виноградова, что-то долго говорил с ним. Наконец Виноградов сдался.