Взглянув на гостей, Федор Петрович увидал, что все, кого он вычеркнул, были у Сафронова. Выйдя в прихожую, он вынул из шинели бутылку коньяку, незаметно принес и поставил на стол.
— Ну вот, — сказал хозяин, — мы очень рады, что пришел с визитом наш милейший Федор Петрович, человек долга и службы. Мы здесь все сейчас в своей семье.
— А я-то как рад! Список составил, вышел всех поздравить, и вдруг такой случай — все здесь. Это и есть счастье Нового года.
— Знаете, мы теперь здесь все свои, друзья, — продолжал Сафронов. — Мы и спеть можем, и выпить. Никто не осудит. А вот если бы Сергей Юльевич пришел — благодарю… Хорошо, что не пришел.
— Позвольте, — сказал один из гостей, — а явись Худаков, что бы с нами было?.. Весь Петербург завтра бы знал, что мы еще спать не ложились.
— Выпьемте за счастливый год. Да минут невзгоды, недоразумения, ссоры, — поднял бокал хозяин.
— Я не пью, — неожиданно сказал Федор Петрович.
Все как-то замолчали.
— Как — не пьете? — удивился хозяин. — Давно ли?
— С сегодняшнего утра.
— Почему же это вы так решили, дорогой? Ведь Новый год…
— А потому, что говорят про меня некоторые: «пьет».
— Ну, что выдумал, — заговорили сослуживцы, — это зря. Про всех говорят.
— Не советую бросать, — строго сказал хозяин.
— А почему? — почтительно спросил Федор Петрович.
— А потому, спросите вот всех, — плохо будет. Знаете, говорить начнут: хочет выделиться, себя показывает, себе на уме… Мало ли какие неприятности скажут.
— Верно, верно, — повторили кругом.
— Святоша, скажут. Пить бросил? Почему бросил? Когда бросил? И пойдет разговор…
— Скажут, врет, лицемер, — крикнул кто-то. — Карьерист, скажут…
— Почему же карьерист? — удивился Утюгов.
— Скажут: Утюгову-то пить запретили… скажут: вот до чего допился, какая-то девчонка и запретила…
— Верно, верно, — подтвердил его превосходительство.
Федор Петрович в недоумении переводил глаза с одного на другого.
— Отчего же не бросить пить? Можно, — сказал Еропкин. — Но надо постепенно. Нельзя же бросить пить в самый Новый год. Это просто огорченье и себе, и друзьям. Это тень бросает, согласитесь, дорогой Федор Петрович. Мало ли что могут подумать…
— Зря это вы, Федор Петрович, — уже вовсе огорченно сказал начальник Сафронов. — Вот вы принесли мне эту бутылку коньяку, — показал он на стол. — А сами пить бросили, хорошим таким сделались. А мы пить должны! Согласитесь, Федор Петрович, никакое учреждение допустить не может, уже не говоря о дружбе. Да-с. В Новый год рюмки не выпить!
Федор Петрович побледнел, осклабился и, налив себе в стакан коньяку, сказал:
— Голова!.. Кудесник!.. Убедил!.. С Новым годом, ваше превосходительство!..
Новое счастье
Москва. Визитеры. Поздравляют: «С Новым годом, с новым счастьем».
Василий Сергеевич, когда к нему пришел его приятель, актер Ракшеев, и сказал обычное: «С Новым годом, с новым счастьем», спросил:
— А какое это такое новое счастье? Как попугаи заладили одно и то же — новое счастье! Ведь это глупо! Скажи, что это за счастье такое? И потом, почему оно каждый год все новое? В чем дело?
— То есть как — в чем дело? Не понимаю…
— Вот ведь говоришь, а сам не понимаешь. Ну что такое новое счастье?
— Ну, это так говорится, так, вообще. Счастье разное, их много, разных счастий…
— А я, скажем, счастье для своей жены?
— А черт тебя знает. Скорее — нет.
— Нет, ты позволь, позволь… Вот ты и моей Ольге сказал: «С новым счастьем». Это что ж такое? Как я понимать должен? Выходит так, что я-то ее старое счастье, а ты ей новое желаешь. Значит — любовника?
— Постой, Вася, это же глупо.
— Как — глупо? А вот желать порядочной женщине нового счастья действительно глупо. Конечно, не все обращают внимание, а настоящий муж может и скандал устроить! Особенно — актеру.
— Да ты что? Взбесился? Почему же актеру?
— А как же? Вы привыкли любовников играть! Первый любовник! Второй любовник! Тридцать пятый любовник! Только головы женщинам кружите, черт бы вас всех подрал!..
— Что ты, Вася, совсем одурел для Нового года!
— Одурел? Нет-с, не одурел. Вы-то все одурели. Да будь я губернатор какой-нибудь, я бы вашего брата спросил: «Вы любовник? Да? А в каторжные работы хотите?» Тогда бы вы не очень глаза закатывали. Да-с!..
— Ну, брат Вася, ты заврался. Тогда бы вся жизнь кончилась.
К вечеру, в Новый год, Василий Сергеевич пришел ко мне. У меня были приятели — доктор Иван Иванович, адвокат Петров, Коля Курин и рыболов Василий Княжев.
В прихожей верный слуга мой Ленька, снимая шубу с Василия Сергеевича, сказал:
— С Новым годом, с новым счастьем.
Василий Сергеевич мрачно посмотрел на него и сказал:
— Пошел бы, братец, к чертям!..
Мы сидели за столом и ели кулебяку.
— Черт знает что! — сказал, входя, Вася. — Целый день сегодня покою не дают: «С новым счастьем!» И ни один урод не может объяснить, что это за новое счастье!
— Что же тут мудреного, — сказал я. — Вот видишь — мне сегодня Сафронов принес. Попробуй-ка, какая замечательная. Это счастье. А Александра Михайловна папирос любимых мне прислала. Внимание друзей — счастье. Ты пришел — счастье. Только ты, Вася, что-то сердит очень, я вижу.
— Конечно же! Ведь вы не дипломат! А я вам скажу, когда вашей жене говорят: «С новым счастьем», это значит — ей желают любовника. Да-с. И не иначе!
— Это есть отчасти, — сказал рыболов Василий Княжев и, шипя, засмеялся.
— Ну, Василий Сергеевич, — сказал доктор Иван Иваныч, — сегодня что-то в дуровом настроении, какую ерунду несет.
— Нет, не ерунду! Вот, Колька, скажи, когда тебе говорят: «С новым счастьем», ты что думаешь о счастье? Что молчишь-то?
— Да ведь, конечно, — сказал Коля Курин, — когда это и говорят, женщину видишь, новую какую-нибудь, хорошенькую такую, веселую, без разных историй и сцен…
— А когда жене вашей говорят, — ответил Вася, — она что видит?
Княжев опять, шипя, засмеялся.
— Да ты отопоумел, Вася! — удивился доктор Иван Иваныч. — Разве моей жене, Авдотье Михайловне, может прийти в голову, что ей любовника на Новый год сулят? Опомнись, право…
— М-да. Авдотье твоей, Михайловне, любовничка найти довольно-таки трудновато. Это верно, — сказал Вася.
— Это еще что? — обиделся Иван Иваныч. — Да ты в своем уме? Конечно, она полновата, но и полная женщина может нравиться. У ней коса-то какая!.. С косы-то и началось. Я на ней и женился.
— Ну какая там коса! Огрызок.
Иван Иваныч гневно посмотрел на Васю, налил рюмку водки, выпил и внушительно сказал:
— Так вот что! Когда я был земским врачом в Вологде, там один гласный из городской думы, человек весьма солидный, так к моей жене лез! Цветы, конфеты посылал. Она, конечно, женщина твердая, не уступит и себя запачкать не позволит…
— Ну полно врать. Кому нужна этакая толстуха. Бегемот!
Доктор Иван Иваныч, услыхав такую реплику о своей жене, побледнел и, не помня себя, возопил:
— Да что он, в Новый год белены, что ли, объелся! Новое счастье — это у него любовники! Все основы жизни разрушает. Если бы это так было, то пол-Москвы бы сегодня с разбитыми харями ходило. И тебе морду бы за это починили!.. Разве можно про женщину сказать — бегемот? Совсем взбесился!..
— Чего серчать, — примирительно сказал Василий Княжев. — Конечно, Авдотья Михайловна несколько полна. Ну где же ей до бегемота! Этаких женщин не бывает.
— И правда, что за охота спорить, — сказал и адвокат Петров. — У всякого свой вкус. Кому какая нравится. Вот гласный в Вологде волочился за Авдотьей Михайловной. Понравилась. Не добился? Может быть, дурак был. А может, и не нравился. Кто знает.
— Это еще что! — вспылил Иван Иваныч. — «Не понравился!» А может быть, и понравился? Но женщина крепка. Вот что. Говорить — говорите, но дело надо говорить! А у вас в голове — чепуха одна!..
Под Крещенье
Утро. Еще приятели мои спят. Поздно легли. Спорили. Мой слуга Ленька затопил камин и сказал мне, что снегу за ночь навалило столько, что пройти в деревню невозможно. По пояс проваливаешься. На лыжах тоже трудно. Лыжи тонут.
Одевшись, я вышел на крыльцо. Белым-бело. Все в инее: березы, сад, даже сарай побелел. Тишина. Ворона села на крышу сарая и заорала во все горло.
Так пахнет снегом, зимой, деревней. В душу входит мир и покой.
Русская зима. Россия…
Вижу, от ворот идет Дарья, несет две крынки сливок. Подходит к крыльцу, говорит, смеясь:
— Насилу пришла. Ишь за валенки набилось снегу. Сливки-то хороши. Мерзлые.
Доктор Иван Иванович умывается в коридоре у умывальника и покрикивает:
— Ух ты, вода холодна… Так и щиплет.
Самовар на столе поет. Деревенские ржаные лепешки, оладьи, просфоры большие из Ростова, за здравие и упокой. Все так просто и ясно. Лица у приятелей такие красные, спокойные. Все собрались к чаю в моей деревенской мастерской. Пьют чай молча, едят оладьи и смотрят на камин, где трещит хворост.
Ленька наливает чай и медленно говорит:
— Вот Дарья сказывала — вчера в ночь, в самую метель, ехал Горохов со станции лесом. Вот, говорит, разбойники по лесу шли и орали песни. Горохов напугался и стал за елку. Прошли поодаль, не видали, а то бы наверняка зарезали его. Вона, Герасим идет, — сказал Ленька, посмотрев в окно.
Герасим шел на лыжах. В руках тащил двух застреленных зайцев.
— Ну, чего еще! — сказал Герасим, раздеваясь в передней. — Вот у камина погреюсь. Сто раз падал. Обындевел весь. Внутри-то вроде ледышка засела — иззяб…
— Ну вот, пей чай скорей, Герасим.
— Коньяку ему, — вскинулся Юрий Сергеевич.
И, наливая коньяку Герасиму, выпил и сам.
— А ты что ж пьешь с утра? — спросил Василий Сергеевич.
— Что-то лихорадит, — ответил мрачно Юрий Сергеевич.
— Охоты никакой? — спросил охотник Караулов.