Пришли на станцию. Я судаков-то буфетчику и продал. Все удивляются: где поймал? Судак хорош. Чуднó, река этакая недалеко — никто не ловит.
— Постой, Василий, — сказал я, — это надо поехать.
— Хорошо, — ответил Василий, — место и-их хорошо, вам бы срисовывать.
Бывший у меня в то время В. А. Серов сказал:
— Поедем туда. Это, должно быть, хорошо — обрыв-то. Я возьму халат, попишу там.
И приятелей моих — рыболовов увлек рассказ о судаках: с нами поехали Бартельс и Поплавский.
На станции, когда приехали нанимать подводу, — а Княжев не знает названия места, куда ехать. Фабрика, а какая фабрика, — «черт бы ее взял».
Возчик сказал:
— Здесь три фабрики — одна по эту сторону, а по другую сторону — две.
— Велика ли фабрика? — спросил Василий.
— А кто ее знает, — сказал возчик.
Поехали туда, где была одна фабрика. Верно приехали. Видна фабрика. Плотина. Мост через реку. Место ровное, луга кругом.
— Тощища, — сказал Серов.
— Пойдемте по берегу кверху, вроде как там должно быть.
Едем по берегу. Лесок. Остановились. Вылезли закусить. Сели на травку.
Немец Бартельс достал колбасу.
— Попробуйте моя колбаса, — сказал он нам. — Сам я делал. Когда я свинья резал, вот она кричал. Прямо я бросить хотел. Думаю: колбаса делать надо. Насилу зарезал.
Колбаса действительно была замечательная.
Едем — неизвестно. Забыл Княжев то место.
— Нишево, — сказал Бартельс, — когда рюмошка выпьешь, то в России везде хорошо. Лучше России нет страна.
И опять мы ехали проселком по берегу реки, то удаляясь, то приближаясь.
— Эвона, это самое место! — закричал Княжев.
Подъехав, возчики остановились.
С возчиками уговорились, чтобы утром за нами приехали.
— Ладно, — согласились возчики, — место это Лисьи Норы зовется. Какая здесь рыба? Это надо было с плотины ловить, на фабрике, там щучину бы поймали.
Приятели расположились под обрывом реки. Расставили снасти, закинули удочки, а кстати, для бодрости, время от времени прикладывались к бутылке.
Весело смотрели цветные поплавки на воде. Но рыба не шла.
— Вот, — сказал я Василию, — видишь — рыба не берет.
— Может, напугана али что; сыта, знать…
— Напугана? — улыбнувшись, переспросил Поплавский. — А какое дело третьего дня вышло! Обедал я у Егорова, попросту, с охотнорядцами-хозяевами. А один-то — Громов, селедками торгует на всю Москву, миллионщик. Выходим от Егорова, у вешалок одеваемся, а он картуз в руках держит. Тут еще кто-то вышел, чужой, взял свое платье и в картуз двугривенный на чай бросил. А Громов — хоть бы что! Двугривенный взял из картуза и положил в карман. Мы ему и говорим: «Что ж ты двугривенный взял? на кой тебе? он ведь думал, что ты при вешалке работаешь».
Засмеялся Громов:
— Деньги, что рыба, когда к тебе идет — не пужай…
Бартельс, сидя на корточках у удочек, толстый, трясся от смеху.
— До чего умна русская голова…
— Так-то так, — сказал Василий, — да вот что: река-то не та. Похожа, да не та. Вспомнил я. Тут по ту сторону лес, а там-то, я помню, луг был. Вот оно что…
— Ах ты, чертова кукла! — крикнул вдруг Бартельс и, вскочив, схватил удочку: большой налим вертелся на берегу.
— Вот и уха.
Писавший с нас Серов сказал:
— Ну вот, как я был рад, что рыба не шла. Сядьте, Бартельс, а то я не успел написать, как вы на корточках сидели.
— Ошень рада, — ответил Бартельс и, кряхтя, снова присел на корточки.
«Поэтесса»
В июне стояла несносная жара — деться некуда. На небе ни облачка. У сарая петухи и куры сидят с открытыми ртами. Кто-то сказал, что чай помогает от жары. Пили. Пили с вареньем и коньяком. Еще хуже.
Жара делает человека злым — ни к кому не приступись, как собаки огрызаются. Вода в речке теплая. Купаемся часто. Залезаем в воду по горло.
Доктор Иван Иваныч разделся на берегу, — тело такое белое, — подошел к воде, наклонился, голову мочит.
Осторожно входит в реку, потом бросается и плывет.
— У Ваньки, когда купается, лицо такое серьезное, глаза белые. Он на какого-то угодника похож, — сказал толстый Юрий, влезая в реку.
— Богоносец, — сказал Василий Сергеич. — Ух ты, черт, до чего меня слепень жиганул.
К реке подбежал Ленька:
— Со станции какая-то барыня приехала. Спрашивает Николая Васильевича.
Приятель Коля, услыхав о приезде дамы, наскоро надел штаны, схватил пиджак, сапоги и побежал по берегу в сторону к лесу.
— Постой, постой, куда ты? — кричали из реки.
Но Коля уже пропал в кустах.
— Молодая барыня-то? — спросил Василий Сергеич, окунувшись с головой.
— А кто ее знает, она вуалью завернута.
— Молодая? — раздраженно переспросил Василий Сергеич.
— Я ведь говорю, что не видать какая.
— Что ты мямлишь? Какая?! Молодая?!..
— Чего ж, — лениво ответил Ленька, — я ведь говорю, а вы все окунаетесь.
Василий Сергеевич уничтожающе посмотрел на меня и сказал:
— Слуги у вас!..
— Только его спрашивала? — спросил доктор.
— Нет, еще спрашивала: «А доктор Иван Иваныч здесь?» Я сказал — здесь.
— Ах, черт!
Доктор Иван Иваныч живо выскочил из реки, схватил на берегу одежду, простыню, надел шляпу и пустился в сторону леса…
— Хороша гостья! — смеялся толстый Юрий, окунаясь и отдуваясь.
— Чего же смотришь, поди скажи ей, что их нет. Пошли в лес за грибами. А мы сейчас придем.
Ленька повернулся и пошел.
— Постой! — крикнул ему Павел Александрович, — ты поди, скажи ей, а потом возвращайся, да разгляди, какая она.
— Да я же глядел, — с сердцем сказал Ленька, — ведь ее не видать, вуалью вся голова завернута! Видать только, что толстая.
Покуда одевались, Ленька вернулся и сказал:
— Барыня на террасе сидят, квас пьют и велели, чтобы Николай Васильич или Иван Иваныч сейчас же пришли.
— И больше ничего? — спросили приятели.
— Нет, спрашивала, есть ли лодка. Очень, говорит, люблю на лодке кататься… Я сказал, что лодка есть.
Мы стали подниматься по тропинке к саду. Василий Сергеич, шедший впереди, вдруг остановился.
— А почему все-таки они убежали оба? Нет, ну ее к черту. И я не пойду. Еще влипнешь в историю!..
Когда мы подошли к террасе, незнакомка поднялась к нам навстречу. Она была полная, с темными глазами, серьезная и лет сорока. Очень любезно сказала:
— Какой у вас прекрасный сад.
И, вздохнув и отведя глаза в сторону, добавила:
— А фиалок уж нет…
И опять вздохнула.
— А где же Николай Васильич?
— Утонул, — сказал неожиданно Караулов.
— Как — утонул?! — удивилась незнакомка.
— Он грибы собирать пошел, — мрачно сказал Юрий.
— Собирать грибы — какая проза! Гораздо лучше кататься на лодке и рвать лилии. Они так пахнут…
— Тиной, — неожиданно сказал Ленька.
— Не твое дело! что лезешь?! — крикнул сердито Павел Александрович.
— Я так люблю цветы! — вздохнула незнакомка.
Павел Александрович предложил незнакомке свою комнату — отдохнуть. Она томно взглянула на него и сказала:
— Благодарю… Вы — милый.
А в дверях обернулась, вновь подарила Павла Александровича томным взглядом и вздохнула.
— Что же это такое, — вдруг возмутился Павел Александрович. — Куда же они пропали? Это странно и пошло. Такая милая особа. Решила оживить наше одиночество… С какой стати убежали! И что это значит?!.
Незнакомка вскоре вышла на террасу без шляпы и, восторженно протянув руки Павлу Александровичу, воскликнула:
Я за тобой пойду повсюду,
Тень любви твоей и ласки
Жгут меня, как стрелы, сказки…
Павел Александрович несколько опешил.
— Как странно! — продолжала незнакомка. — Доктор — это мой Лоэнгрин, а Коко — сама грация, мой папийон[211], и оба ушли по грибы. Какая тоска!
Тетушка Афросинья накрыла стол на террасе. Ленька принес и поставил на стол водку, балык и миску с окрошкой.
Незнакомка бодро выпила рюмку водки и закусила балыком.
После завтрака она сказала:
— Я еду. Здесь лес и глушь. Меня ждут мои друзья — поэты. Пусть соберут мне полевых цветов. Больше. Как можно больше, чтобы я могла все лицо погрузить в них!..
Ленька хмыкнул и опрометью бросился в сад. Павел Александрович злыми выпученными глазами посмотрел ему вслед.
— Болван!..
Садясь на тарантас, незнакомка оглянулась на Павла Александровича и капризно сказала:
— Ну, что же вы? Садитесь, мой Рауль…
Павел Александрович расцвел и сел в тарантас. Незнакомка помахала нам кистью руки. Тарантас выехал за ворота…
— Это номер! Доктор — Лоэнгрин. Николай — папийон! Что же это такое? — хохотал Юрий Сахновский.
— Это она самая, — сказал Караулов.
— Кто — она? — спросили приятели.
— Вот то-то, что никто не знает… Поэтесса!..
— Уехала? — входя на террасу, спросил Василий Сергеевич. — Она ко мне в Москве заходила. Все около артистов, писателей, поэтов вертится…
Павел Александрович вернулся и, входя, мрачно сказал:
— Она меня называет Раулем. Милейшая особа, но странно — на станции ее дожидались какие-то два молодых человека. Она на Ярославль поехала. А все-таки, — подняв палец кверху, продолжал Павел Александрович, — она захотела пойти за мной. Пойти! Это понять надо.
— И за мной, — сказал Василий Сергеевич.
— И за мной, — промычал Иван Иванович.
— Какие пошлости! — поморщился Павел Александрович. — Рауль!.. Хм!.. Странная особа…