— Это русский, — сказал Шаляпин.
Рядом с ним сидели двое иностранцев. Разбавляя абсент, они лили в длинные бокалы, поверх которых лежали кусочки сахара, воду. Русский позвал гарсона и заказал ему тот же напиток, что пили иностранцы, но щелчком сшиб сахар с бокала и велел налить его дополна абсентом. Гарсон вопросительно посмотрел на чудака. Русский, встав, сказал:
— Федор Иванович, ваше здоровье! — и одним духом выпил весь стакан абсента.
— Постой, — сказал Шаляпин.
И, поднявшись, подошел к русскому:
— Что это вы пьете?
— Без воды надо это пить, они не понимают.
— Ну-ка, налей.
И Шаляпин тоже выпил абсент без воды.
— А крепкая штука, в первый раз пью. Водка-то наша — просто вода…
Возвращение в Императорские театры
По открытии Парижской выставки в мае 1900 года я получил письмо от управляющего московскими Императорскими театрами В. А. Теляковского, в котором он мне предлагал принять на себя ведение художественной части московских Императорских театров и сообщить о времени моего приезда в Москву.
Я сказал об этом Шаляпину.
— Придется и тебе петь в Императорском театре.
— Вряд ли, — ответил мне Федор Иванович, — они меня там терпеть не могут. Да к тому же считают революционером.
— Какой ты революционер? Где ж ты будешь петь? Мамонтов ведь разорен.
На этом разговор наш оборвался.
По приезде моем в Москву на другой же день утром ко мне приехал очень скромного вида человек, одетый в серую военную тужурку. Он был немножко похож лицом на простого русского солдата. В светло-серых глазах его я прочел внимание и ум.
Он просто сказал мне:
— Я бы хотел, чтобы вы вошли в состав управления театрами. Страдает у нас художественная сторона. Невозможно видеть невежественность постановок. Я видел ваши работы у Мамонтова, и мне хотелось бы, чтобы вы работали в театре. Жалею, что нельзя привлечь Мамонтова, с ним такое несчастье.
— А как же с оперой? — сказал я. — Ведь опера — это Шаляпин. Какая же русская опера без Шаляпина?
— Да, это правда, — согласился Теляковский, — но это очень трудно провести. Хотя я об этом всегда думал.
В тот же день я приехал к Теляковскому, и мы с ним проговорили до шести часов утра.
Через два дня состоялось мое назначение, и я познакомил Теляковского с талантливым художником А. Я. Головиным.
После первых наших постановок — балетов «Дон Кихот» и «Волшебное зеркало» — все газеты разразились неслыханной бранью. Артисты отказались надевать мои костюмы. Декорации Головина повешены были машинистами вкривь и вкось.
Грингмут в передовой статье писал в «Московских Ведомостях»: «Декадентство и невежество на образцовой сцене».
На генеральной репетиции «Дон Кихота» в Большом театре на Теляковского, который сидел в первом ряду, бросилась с истерическими рыданиями какая-то полная женщина, видимо, желая нанести ему оскорбление действием…
Теляковский схватил ее за руки и спросил:
— Кто это такая?
Оказалось — супруга декоратора Гельцера.
Любопытно, что еще до происшествия из конторы Императорских театров в тот день было сообщено по телефону в Петербург, что управляющему нанесено оскорбление за проведение невежества и декадентства. Московские газеты всех направлений и оттенков прямо сошли с ума.
И странно: театр, обычно пустовавший в дни балетных спектаклей, на представлениях балетов «Дон Кихот» и «Волшебное зеркало» был полон.
Шаляпин тем временем вел ежедневно переговоры с Теляковским. И Теляковский говорил мне, смеясь:
— Ну и особенный человек ваш Шаляпин. Вы знаете, какие пункты он вносит в контракт? Например: постоянная годовая ложа бенуара для его друга Горького. Потом еще три ложи для его друзей, которых, оказывается, он даже и поименно не знает. Потом плата, невиданная в Императорских театрах, — полторы и две тысячи за спектакль. Притом он уже несколько раз терял подписанные мной с ним контракты. Наконец, знаете, что я сделал? Я подписал ему чистый бланк, чтобы он вставил сам пункты, какие ему нравятся. Все равно, кроме платы, ничего выполнить невозможно. Например: у его уборной должны находиться, по его требованию, два вооруженных солдата с саблями наголо…
Я не мог слушать эти рассказы без смеха.
— Зачем же это ему нужно?
Теляковский тоже отвечал, смеясь:
— А как же! Для устрашения репортеров…
Через некоторое время Теляковский вновь мне сказал:
— Шаляпин-то ваш опять контракт потерял. Жена его положила в шкаф, а шкаф переменил мебельщик. Все ищет, пока поет без контракта. Чтоб удовлетворить его требования, пришлось повысить цены на его спектакли. Что делать? Великий артист. Явление исключительное… Я лично рассказал Государю о Шаляпине, контрактах, декадентах. Государь смеялся и сказал, что ему все только и говорят, что о декадентах в Императорском театре.
Вскоре по уходе Волконского Теляковский был назначен директором Императорских театров в Петербург.
Императорские театры — опера и балет, делали с тех пор полные сборы, и казенные субсидии театрам уменьшились благодаря этому более чем вдвое.
Газеты долго еще продолжали писать о декадентстве. И вдруг — тон изменился. Про меня начали писать: «наш маститый», «превзошел себя». Уже привыкнув к ругани, я даже испугался: уж не постарел ли я?..
Шаляпин был в полном расцвете сил и своей славы.
Спектакль в честь Лубэ
В Петербург приехал президент Французской республики Лубэ.
Весной в китайском театре в Царском Селе был назначен парадный спектакль. Я делал декорации для акта балета «Фонтаны» из «Конька Горбунка», оперы «Фауст» — «Сад Маргариты», а также для сцены «Смерть Бориса», в которой участвовал Шаляпин.
Подошел вечер спектакля. Шаляпин одевался и гримировался Борисом. Режиссеры волновались, как бы не опоздать.
— Начинайте, начинайте, — говорил Шаляпин.
В это время в уборную к нему зашел великий князь Владимир Александрович.
Сев против гримировавшегося Шаляпина, он спросил его:
— Ну как? Что-нибудь новое учите?
— Некогда, Ваше Императорское Высочество, — ответил Шаляпин. — Некогда.
— А что же?
— У меня француженка, Ваше Высочество, и какая! Что учить? Когда учить? Все равно все забудешь… Какая француженка! Вы поймете…
— А-а! — засмеялся басом великий князь. — Что же, все может быть. И давно это с вами случилось?
— На днях.
— Федор Иванович, — говорил оробелый режиссер, — увертюра кончается, ваш выход.
— Я слышу, — сказал Шаляпин и быстро поднялся. Я вышел с ним на сцену. У входной двери сзади декораций боярской думы режиссер, державший дверь, чтобы выпустить в нужный момент Шаляпина, следил по клавиру.
Шаляпин, стоя около меня, разговаривал с балетной танцовщицей:
— Господи, если бы я не был женат… Вы так прекрасны! Но это все равно, моя дорогая…
Тут режиссер открыл дверь, и Шаляпин, мгновенно приняв облик обреченного царя, шагнул в дверь со словами:
— «Чур, чур, дитя, не я твой лиходей…»
В голосе его звучала трагедия.
Я удивился его опыту и этой невероятной уверенности в себе.
Он был поразителен.
Государь и президент, а также и весь зал без конца аплодировали ему.
На другой день Теляковский поднес ему в подарок от Государя большие золотые часы, сплошь покрытые бриллиантами.
Скандал
После спектакля Лубэ уехал. Все артисты были приглашены к ужину. Мы с Шаляпиным уехали в ресторан «Медведь». К нам присоединился основатель великорусского оркестра Андреев.
В зале ресторана к нам подошел какой-то человек высокого роста, поздоровался с Андреевым и обратился к Шаляпину:
— Я никак не могу достать билет на ваш спектакль. Вы теперь знаменитость, а я вас помню, когда вы еще ею не были. Дайте-ка мне два билета.
— Я же не ношу с собой билетов, — ответил Шаляпин. — Обратитесь в кассу театра.
— Не надо, — сказал пришедший.
И, обратившись к Андрееву, добавил:
— Загордился не в меру! Забыл, как в Казани пятерку у меня выклянчил.
Шаляпин побледнел. Я схватил его за руку и сказал:
— Он же пьян.
Но Шаляпин, вскочив, как тигр, сразу перевернул обидчика в воздухе.
Все сидевшие кругом бросились на Шаляпина, повисли на нем… Но он в одно мгновение всех раскидал и вышел в раздевальню.
— Едем!
Он весь трясся…
И мы уехали на Стрелку.
— Вот видишь, — сказал Шаляпин, — я нигде не могу бывать. Ни в ресторане, нигде. Вечные скандалы.
Протянув руку, он налил себе вина.
— Смотри, — сказал я, — что это, рука у тебя в крови?
— Да, — ответил он, — что-то этот палец не двигается, распух что-то. Должно быть, я ему здорово дал.
И спросил у Андреева:
— Кто он такой?
— Да ювелир один, я его знаю. Он парень хороший. Ты ведь это зря, Федя, он спьяну.
— Что такое — хороший? Какие же я могу ему дать билеты! Я ж их в кармане не ношу. Вообще у меня никаких билетов нет. Я оговорил в контракте, что буду сам распределять часть билетов в публике, но контракт, понимаешь, Иола потеряла. А из-за этого черт знает что выходит… Не верит ведь никто, что у меня билетов нет. Будто я дать не хочу. Придется кассу сделать у меня в доме.
— Ерунда, — говорю я. — Что же, у твоих ворот будет всю ночь стоять народ в очереди?
— Ну, так тогда пускай мне дадут полицию, я буду разгонять. Я же говорю, что в этой стране жить нельзя.
Шаляпин опять расстроился.
В это время метрдотель на серебряном подносе подал Шаляпину и нам бокалы с шампанским. Там же лежала карточка. Метрдотель показал нам дальний стол:
— Это оттуда вам приказали подать.
Шаляпин взял бокал и стал пристально смотреть на сидевших за дальним столом. Там зааплодировали, и весь зал подхватил.
Аплодируя, кричали:
— Спойте, Шаляпин, спойте.
— Вот видишь, я прав — жить нельзя. — Шаляпин вновь побледнел. — Уйдем, а то будет скандал…