мои деньги. Я ведь в них, в грошах, прожил свою юность. Помню, как одна антрепренерша в Баку не хотела мне заплатить, — я был еще на выходах, — и я поругался с ней. Она кричала: «В шею! Гоните эту сволочь! Чтоб духу его здесь не было!» На меня бросились ее служащие, прихвостни. Вышла драка. Меня здорово помяли. И я ушел пешком в Тифлис. А через десять лет мне сказали, что какая-то пожилая женщина хочет меня видеть: «Скажите ему, что он у меня пел в Баку и что я хочу его повидать». Я вспомнил ее и крикнул: «Гоните в шею эту сволочь!» И ее выгнали из передней.
— Ты мог бы поступить и по-другому, — сказал я.
— Брось, я не люблю прощать. Пускай и она знает. Так лучше. А то бы считала меня дураком. Ты не знаешь, что такое антрепренер. А ты думаешь, даже Мамонтов или Дягилев, если бы я дался, не стали бы меня эксплуатировать? Брось, я, брат, знаю. Понял…
Деньги
Сколько ни вспоминаю Федора Шаляпина в его прежней жизни, когда он часто гащивал у меня в деревне и в Крыму, в Гурзуфе, не проходило дня, чтобы не было какой-либо вспышки. В особенности когда вопрос касался искусства и… денег.
Когда кто-нибудь упомянет о каком-нибудь артисте, Шаляпин сначала молча слушает, а потом его вдруг прорвет:
— Вот вы говорите «хороший голос», но он же идиот, он же не понимает, чтó он поет. И даже объяснить не может, кого изображает.
И начинается… Из-за денег та же история. С шоферами, с извозчиками, в ресторане… Ему всегда казалось, что с него берут лишнее.
В магазине Шанкс[228] на Кузнецком Мосту он увидал как-то в окне палку.
Палка понравилась.
Шаляпин зашел в магазин. Приказчик, узнав его, с поклоном подал ему палку.
Шаляпин долго ее примерял, осматривал, ходил по магазину.
— А ручка эта металлическая?
— Серебряная.
— Что ж стоит эта палка?
— Пятьдесят рублей.
— Что-то очень дорого.
— Что же для вас-то, Федор Иванович, пятьдесят рублей? — имел неосторожность сказать приказчик.
— То есть что это значит — для вас? Что я, на улице, что ли, деньги нахожу?..
И пошло…
Собрались приказчики, пришел заведующий.
— Как он смеет мне говорить «для вас»?..
И Шаляпин в гневе ушел из магазина, не купив палки…
В ресторане, потребовав счет, Шаляпин тщательно его проверял, потом подписывал и говорил:
— Пришлите домой.
Помню, мы с Серовым однажды сыграли с ним шутку.
Шаляпин пригласил меня и Серова завтракать в «Эрмитаж».
Я упросил директора, Егора Ивановича Мочалова, поставить в счет холодного поросенка, которого не подавали.
Егор Иванович подал счет Шаляпину. Тот внимательно просмотрел его и сказал:
— Поросенка же не было.
— Как — не было? — сказал я. — Ты же ел!
— Антон, — обратился Шаляпин к Серову, — ты же видел — поросенка не было.
— Как — не было? — изумился Серов. — Ты же ел!
Шаляпин посмотрел на меня и на Серова и, задохнувшись, сказал:
— В чем же дело? Никакого поросенка я не ел.
Егор Иванович стоял молча, понурив голову.
— Я не понимаю… Ведь это же мошенничество.
Шаляпин, как всегда в минуты сильного волнения, водил рукой по скатерти, как бы сметая сор, которого не было.
— Отличный поросенок, — сказал я, — ты съел скоро, не заметил в разговоре. Шаляпин тяжело дышал, ни на кого не смотря.
Тут Егор Иванович не выдержал:
— Это они шутить изволят. Велели в счет поросенка поставить…
Шаляпин готов был вспылить, но, посмотрев на Серова, рассмеялся.
Приятели знали эту слабую струнку Шаляпина.
Раз он позвал после концерта приятелей — композитора Юрия Сахновского, Корещенко и Курова, который писал музыкальные рецензии в газетах, — поужинать в «Метрополе» в Москве.
Шаляпин сам заказал ужин. Подали холодное мясо и водку.
Тут Сахновский сказал:
— Я мяса не ем, а закуски нет.
Позвал полового и приказал:
— Расстегаи с осетриной и икры.
Шаляпин помрачнел.
Когда расстегаи были съедены, Сахновский сказал:
— Федор, Корещенко скажет тебе слово. Мне самому неудобно — ты пел мой романс.
Корещенко поднял рюмку.
— Что ты, с ума сошел! — воскликнул Сахновский. — Надо шампанского! Шаляпин поморщился и велел подать бутылку шампанского. Вино разлили по бокалам, но всем не хватило.
Когда Корещенко начал свою речь, Сахновский знаком подозвал полового и что-то шепнул ему.
Через несколько мгновений половой принес на подносе шесть бутылок шампанского и стал методически откупоривать.
Шаляпин перестал слушать Корещенко и с беспокойством поглядел на бутылки:
— В чем дело?
— Не беспокойся, Федя, куда ты все торопишься? Не допил я… Не беспокойся. Хорошо посидится — еще выпьем.
— Но я не могу сидеть, я устал, — сказал с раздражением Федор Иванович. — Ты ведь концерта не пел.
— А ты выпей и отдохни, — невозмутимо продолжал Сахновский. — Не допил я!.. Куда торопиться?..
Шаляпин с каждым словом все более хмурился.
— А о вине не беспокойся, Федя, — все тем же невозмутимым голосом пел Сахновский. — За вино я заплачу.
— Не в этом дело! — вспылил Шаляпин. — Припишите там в мой счет. Устал я!
И уехал домой мрачный.
Избалованный заслуженным успехом, Шаляпин не терпел неудач ни в чем.
Однажды, играя на биллиарде у себя с приятелем моим — архитектором Кузнецовым, он проиграл ему все партии. Замучился, но выиграть не мог. Кузнецов играл много лучше.
В конце концов Шаляпин молча, ни с кем не простясь, ушел спать.
А много времени спустя, собираясь ко мне в деревню, как бы невзначай спросил:
— А этот твой Кузнецов будет у тебя?
— А что? — в свою очередь спросил я.
— Грубое животное! Я бы не хотел его видеть.
«Биллиард», — подумал я.
Шаляпин и Серов
Часто достаточно было пустяка, чтобы Шаляпин пришел в неистовый гнев, и эта раздражительность с годами все возрастала. С Врубелем он поссорился давно и навсегда. Да и с Серовым.
Узнав однажды, что у меня будет Шаляпин, Серов не поехал ко мне в деревню. Меня это удивило. И каждый раз, когда впоследствии я приглашал его к себе одновременно с Шаляпиным, отмалчивался и не приезжал.
Я спросил как-то Серова:
— Почему ты избегаешь Шаляпина?
Он хмуро ответил:
— Нет. Довольно с меня.
И до самой смерти не виделся больше с Шаляпиным.
Раз Шаляпин спросил меня:
— Не понимаю, за что Антон на меня обиделся.
— Ну что вам друзья, Федор Иванович? — ответил я. — «Было бы вино, да вот и оно», как ты сам говоришь в роли Варлаама.
В сущности, когда кто-нибудь нужен был — Серов ли, Васнецов, — то он был «Антоша дорогой» либо «дорогой Виктор Михалыч». А когда нужды не было, слава и разгулы с услужливыми друзьями заполняли ему жизнь…
Странные люди окружали Шаляпина. Он мог над ними вдоволь издеваться, и из этих людей образовалась его свита, с которой он расправлялся круто.
Шаляпин сказал, и плохо бывало тому, кто не соглашался с каким-либо его мнением. Отрицая самовластие, он сам был одержим самовластием.
Когда он обедал дома, что случалось довольно редко, то семья его молчала за обедом, как набрав в рот воды.
Когда Шаляпин не пел
Шаляпин довольно часто отказывался петь, и иногда в самый последний момент, когда уже собиралась публика.
Его заменял в таких случаях по большей части Власов.
В связи с этими частыми заменами по Москве ходил анекдот. Шаляпин ехал на извозчике из гостей навеселе. «Скажи-ка, — спросил он извозчика, — ты поешь?» — «Где же мне, барин, петь? С чаво? Вот когда крепко выпьешь, то, бывает, вспомнишь и запоешь». — «Ишь ты, — сказал Шаляпин, — а вот я, когда пьян, так за меня Власов поет…»
Не было дома в Москве, где бы не говорили о Шаляпине. Ему приписывали самые невероятные скандалы, которых не было, и выставляли его в неприглядном виде.
Но стоило ему показаться на сцене — он побеждал. Восторгу и вызовам не было конца.
В бенефис оркестра, когда впервые должен был идти «Дон Карлос» Верди, знатоки и теоретики говорили: «Шаляпин провалится».
В частности — и у Юрия Сахновского, когда он говорил о предстоящем спектакле, злой огонек светился в глазах.
А когда я встретил его в буфете театра после второго акта и спросил:
— Ну, что же вы, как критики, скажете? — он ответил:
— Ну, что скажешь… Ничего не скажешь… Силища!..
В чем была тайна шаляпинского обаяния?
Соединение музыкальности, искусства пения с чудесным постижением творимого образа.
Цыганский романс
На второй день Рождества я справлял мои именины. Собирались мои приятели, артисты, художники, охотники. И всегда приезжал Шаляпин.
На этот раз он приехал прямо после спектакля из театра, в костюме Галицкого. Все обрадовались Федору Ивановичу.
Он сел за стол рядом с нашим общим приятелем Павлом Тучковым. В руках у того была гитара — он пел, хорошо подражая цыганам, и превосходно играл на гитаре.
К концу ужина Павел Александрович сказал Шаляпину:
— Вторь.
Шаляпин оробело послушался.
Павел Александрович запел:
Задремал тихий сад…
Ночь повеяла…
Павел Александрович остановился и искоса посмотрел на Шаляпина.
— Врешь. Сначала:
Задремал тихий…
Снова — многозначительная пауза: Шаляпин фальшивил.
Высоко подняв брови и выпучив глаза, Павел молча смотрел на Шаляпина:
— Еще раз. Сначала…
Шаляпин все не попадал в тон — выходило невероятно скверно. Шаляпин смотрел растерянно и виновато.
— Скажите, пожалуйста, — спросил наконец Тучков Шаляпина, — вы, кажется, солист Его Величества? Странно! И даже очень странно…