Я чувствую, что болезнь сердца ухудшается. Ведь я уже старик — мне нужен покой; я потому и не поехал в Петербург), где же я могу работать столько, ходить по таким лестницам и оплата, на которую не смогу купить даже хлеба для семьи. Я не поехал, а как хотелось пописать хорошо. […][267]
Спасибо за присланное.
ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 43. Лл. 1–2. Автограф
[Осень 1919 г.], ст. Удомля, им. Островно
Дорогой Иван Кондратьевич!
В Москву поехал Лева[и][268]. Прошу выдать ему краски — двадцать флаконов белил, т. к. он поедет ко мне.
По Вашем отъезде я опять сильней захворал — боль руки и бока.
Пришлите что-нибудь, [мыльца,] холстика и скипидар.
Осень — пишу хорошо. Пейзажи с водой.
ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 44. Л. 1. Автограф
18 ноября 1919 г., ст. Удомля, им. Островно
Дорогой Иван Кондратьевич!
Я слышал, Вы больны? Когда черт болен, тогда он святой, так что мы с Вами оба святые, т. к. я тоже болен. Но главное дело, знаете ли, прескверно. Сглазили меня окаянные художники — не могу работать. Будто бы какая-то от меня непроизвольная, независящая штука перебирает мне ребра и руку, как будто какие-то крысы развелись и гложут меня. Отвратительное, небывалое ощущение. Доктор говорит — воспаление нерв, пройдет только на юге — грязи и электричество. Ощущение до того отвратительно, что я всегда ищу места, как сесть и как лечь. Надо электрическую машину для лечения, но как и где достать. Нет ли у Ваших докторов знакомых? Пробовал писать левой рукой, но она не умеет (и рука требует обучения). Нельзя ли поехать на юг, например в Ташкент? Утром встаю — здесь холод. Соли нет. Вы хотели ехать в Итларь, или кого послать — у меня там есть лак. Годится ли для картин лак спиртовой, которым я покрывал и лакировал панель из дерева? Его бутылки две. Если прибавить канифоли, то будет картинный лак. Вы это, конечно, лучше меня знаете. Указание насчет грунта холста я принял к сведению. Картина дерева утром потемнела при покрытии лаком оттого, что грунт был очень жидок, за отсутствием гипса. Теперь у меня есть несколько подрамников, но всего семь. Не посылаю Вам семь картин, из которых есть хорошие, а всех их больше. Жду Вашего приезда. Скажу Вам прямо, здесь скука смертная. Леша стал отлично писать, к сожалению, когда уже красок нет!
Пришлите мне карточки непременно для миниатюр. Попробую их делать, так как это может быть легче, хотя писать даже письмо самому мне очень трудно. Ужасно, что не имею соли, а сахар вижу во сне! Пришли, голубчик Кондратьевич, мне, пожалуйста, если поправился и если можешь. Привет всем друзьям и доброжелателям и Вашим сестрам.
А зима есть — одна хороша, даже сам говорю.
Вам преданный и уважающий
А костюмы-то так я и не получил! Каково! Может быть, возможно что-либо прислать из костюмов — каких-нибудь, вроде 30-х годов, платки тоже хорошо. Может быть, Бролиантова[269], главная мастерица Больш[ого] театра, могла бы сделать из каких-нибудь старых лоскутков или тарлатана. Напишите, будут ли выставки и когда.
ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 45. Лл. 1–2 об. Подлинник
[Ноябрь-декабрь 1919 г.], ст. Удомля, им. Островно
Дорогой Иван Кондратьевич!
Писал Вам три письма, но никакого ответа — стороной узнал, что Вы еще больны и находитесь в лечебнице. Я вам вторю, болею опять сердцем, те же припадки, что и раньше. Может быть, Вы теперь выходите, то прошу Вас дружески, приезжайте на юг.
Я ничего не делаю, работа не идет, т. к. болею.
Деньги мои в «Лионском кредите»[270], около двадцати тысяч. Прошу их получить, посылаю за ними Леню[271] и Всеволода[272] и прошу совет Игоря Александровича[273] и Вас помочь мне в этом. Я к Вам посылаю Леню. Я продал за Вашу болезнь четыре вещи Вашему другу П. И. Суворову[274]. Конечно, т. к. это Ваш покупатель, мне рекомендованный, то я со своей стороны считаю эту продажу как бы сделанную Вами. У меня осталось пять вещей, которые именно «cher»[275], я считаю хорошими, и хотел бы их продать, не знаю — время, которое мы переживаем, позволит ли это сделать. Сижу здесь без денег, т. к. взял с собой немного, расходы ужасны.
Напишите мне о здоровье и приедете ли — я так был бы рад. Пожалуйста, приезжайте — здесь чудные виды и тона. Вы приедете, я буду писать много, нет — не буду писать. Так и знайте. Прошу, приезжайте не один, а с кем хотите, буду рад.
ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 46. Лл. 1–2. Автограф
8 декабря 1919 г., ст. Удомля, им. Островно
Дорогой Иван Кондратьевич!
Все болят правые ребра и рука. Принимаю хинин, салицил, ничего не помогает. Я не работаю месяц, но улучшения нет. Похудел я ужасно, сахару нет, масла тоже, а это необходимо, за деньги достать нельзя, мена, и только на соль. Начинаются московские цены. Вы с Ушаковым не прислали мне письма, а я ждал. Картины спрашивают какие-то музеи, саратовский прислал письмо, другие понаслышке, передал Моравов[276], но я лично его не видел, потому что не выезжаю. Картины пришли, хотя и плохие, интересно бы написать со свечами замечательные мотивы с этим страшным домом[277], но нужны керосин и свечи, прошу достать через отдел, вечера большие. «На бедного Макара шишки валятся», — Анна Яковлевна[278] свалилась, деньги с меня тянут, хороши родственники (бедные), надели на меня хомут, особенно Всеволод Вяземский. Я Вам послал письмо через Анну Станиславовну[279] (заказное), адрес Ваш забыл, напишите. Ключ нашел. Л[ионский] К[редит][280] продавать не надо, может быть, привезете сами или пришлете нарочного. Ушакову не доверяю, так как растеревает по старости, не могу никому поручить отвезти Вам картины. В Лион[ском] К[редите] помечено два портсигара, освобожденные ранее от реквизиции, после осмотра я положил еще два, боюсь держать дома, из которых один не золотой — амальгама. Секрет несгораемого ящика таков:
х = 2 поворот верхний
х = 3 поворот средний
х = 4 поворот нижний
На квартире есть две картины: одна «Париж ночью, кафе (Америкен)» в раме и вторая повторение — «Луна, снег, куски его, весна в Охотине» принадлежат г. Черкесу, его сын учится у нас в школе[281]. Адреса его не знаю, может быть, знает Анна Станиславовна или в школе. Прошу Вас послать их в рамах с артельщиком ему, передайте мой поклон и попросите у него для меня немножко табачку, он (караим) милый человек и ранее дал мне табачку. Теперь тепло, можно ко мне приехать. Картины приобрел давно и деньги уплатил давно. Собирался ко мне Кузнецов[282], буду очень рад, но только надо ему захватить с собой керосин или свечей, сахару, соли, подушки, белье. Рыба на озерах все время клюет и сейчас на блесну в прорубь, и на кобылке крючок, посадка — червь и мотыль, которые надо ему захватить с собой, налим идет хорошо на кусочки рыбы, слава Богу, у нас в доме тепло. Я Вас одолел поручениями, приношу Вам извинения, но что делать, главное, я не могу послать картины, жду Вас. Вещи в Л[ионском] К[редите] — все мое состояние, и я на них очень рассчитываю. Средств, финансов у меня очень мало осталось. Рамы в московской квартире, три или четыре больших, пятая для картины «Луна» Черкеса или отдать ему тоненькую золотую и еще свободные подходят к натюрморту, и еще четыре ампир квадратные, которые для картин Терешкевич[283]. За большие я платил 1914 г. — 40 руб., маленькие в прошлом году по 250 руб. (ампир). Соразмерно Вы уплатите Анне Станиславовне из этих денег, матери Анны Яковлевны 3000 руб., а также часть на расходы по отправке картин Черкеса. Остальные — Анне Станиславовне.
Милый Кондратьевич! Вы ведете мое дело, сами понимаете, что мне трудно, меня одолевают со всех сторон, просят картины, обижаются, что не даю, и Вы можете поддержать меня по совести. Доверяю Вам, я прошу Вас соблюсти мои интересы, дабы я мог работать. Леша[284] работает и посылает Вам несколько небольших вещей, по-моему не уступающих в разрешении художественных задач Врубелю[285]. Моя нравственная задача и других, которые имеют душу человека, поддержать его, особенно декоративно и звонко «Ночь в Марселе», акварель на черной бумаге, концепция которой говорит о большой талантливости и силе ритма. Прошу вас показать эти вещи Штембергу