[286] и написать мне его мнение и совет. Жду от Вас письма и решений, как поступить мне с картинами и дальнейшим ходом работы. Вы знаете, что на воде озера, на полянах снега писать невозможно, а потому мне нужны материалы: краски, холст, свет, скипидар, — и потому в этом я надеюсь на Вас, а также и на средства насущной столь трудной жизни.
Кланяюсь всем Вашим.
8 декабря 1919
ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 48. Лл. 1–4 об. Подлинник
8 декабря 1919 г., ст. Удомля, им. Островно
Уважаемый Иван Кондратьевич!
Посылаю Вам по выбору отца четыре натюрморта моей работы. Надеюсь, они Вам понравятся, и если подойдут, то попрошу Вас прислать мне за них, с кем-либо едущих на Удомлю, красок — поярче, каких будет возможно. Привет и благодарность за добрые пожелания.
Прошу передать Анне Кондратьевне[287] спасибо ей за доброе слово.
Будьте здоровы, поклон всем Вашим.
(Далее следует приписка К. А. Коровина.)
Нельзя ли Леше из Отдела изобразительного искусства прислать грамоту на работы и мастерскую Охотина и также на Тверскую губ., Уломлю, Островну (Вышневолоцкий уезд) на право работы и содействие как художнику.
Адрес: ст. Удомля Виндаво-Рыбинской ж. д.
Островно, дом б. Ушакова.
ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 47. Лл. 1–1 об. Автографы
[До 18 декабря 1919 г.], ст. Удомля, им. Островно
Нельзя ли сделать так: из Отдела изобразительных искусств прислать заявление Охотинскому обществу крестьян, в лице его председателя, что моя мастерская, на основании таких-то и таких декретов, не подлежит ни уплотнению, ни реквизиции, никаким занятиям, собраниям, обучению, на что у меня уже есть охранные грамоты за подписью Луначарского[288], а также подтвердить это и Всеволоду Вяземскому[289]. Итак: «мастерская Главного мастера Своб. Госуд. Маст. (Государственные свободные художественные мастерские. — Сост.)». Не подвергать никаким уплотнениям и не производить никаких занятий, так как она находится во владении Коровина, только для его работ, работ его сына, художника Ал. К. Коровина, и жизни его и его семьи. И также обязать Вяземского к точному исполнению как декретов, так и предначертанного, чтобы мастерская была свободна в любой момент для производства работ Коровина. Картин имею 17, высылать или как поступать? Может быть, приедете сами? Что же Вы молчите, я о Вас ничего не знаю.
ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 50. Лл. 1–1 об. Подлинник
[До 18 декабря 1919 г.], ст. Удомля, им. Островно
Дорогой Иван Кондратьевич!
Ушаков[290] привез мне холста очень хорошего девять аршин — мало. К сожалению, я все хвораю, болит ужасно бок между ребрами и руки. Лекарство, от которого было лучше, — все вышло, а именно перимедон и салициловый натр с кофеином, — может быть, тот молодой доктор — большой, высокий, кажется фамилия Романов, и достанет мне этого лекарства.
Ужасное со мной проделывается. Соколов[291] взял у Бориса Николаевича[292] костюмы, которые я уже давно бы получил, и задержал их у себя. И ни в ус не дует, милый такой юноша — Бог с ним.
Если ко мне поедет Б. Н. или Ушаков, то надо у него отнять костюмы во что бы то ни стало. Я все же мог бы написать нечто хорошее, т. к. я могу только что-либо делать теперь у окна.
Имею к Вам просьбу — будьте так добры, внесите за меня налог в две тысячи рублей. Анна Станиславовна[293] и Борис Адольфович[294] знают, как его послать. Если можно, также надо дать Анне Станиславовне на дрова.
Картины, которых у меня есть не много — 8, не посылаю, т. к. думаю сделать еще, и буду ждать Вас самих. Я хотел бы Вас повидать. Если получите мои вещи в К[редите] Л[ионском], то прошу Вас, их не продавайте, так как они необходимы здесь мне.
Столь плохо с едой, купить плохо — все хотят обмена! А где я возьму, у меня здесь одни штаны, шапки теплой нет, сапог тоже. Летний картуз и шляпа. Ушаков потерял шапку и мою книжку сберегательной кассы Госуд. Банка во время крушения поезда.
Леша[295] написал две хороших вещи, но жаль, не оканчивает, а начинает другие. Красок у меня мало — нужно белил и других. Лаки Вам послал, остальные в Итлари, есть здесь Лаванда и Мортен? Я и не знал, что это?
Напишите, что семь картин Терешкевичу[296] понравились ли.
Кланяюсь Вашим.
ОР ГТГ. Ф. 230. Ед. хр. 49. Лл. 1–2. Подлинник
18 декабря 1919 г., ст. Удомля, им. Островно
Дорогой Иван Кондратьевич!
Получил Ваши письма. Приехал B. C. Кузнецов[297] с моделью. С Вашей стороны очень мило доброе отношение ко многим и веселый тон ко мне в письмах.
B. C. пришел ко мне с Ольгой Алекс.[298], и я попросил ее немного постоять у окна и начал дописывать, вернее, переписывать начатый этюд с очень неинтересной модели. B. C. вошел в комнату и сказал: «Вы уже пишете с Ольги, знайте, Вам будет это стоить копеечку!» Он мил в своей откровенной простоте, но все же может бросить камень в воду, и десятеро не смогут вытащить. Он поселился в 15 минутах ходу от нас, в лесу очень красивом, большом, но вечером боится выходить, так как похаживает, оказывается, медведь и т. д.
Здесь стало дорого и трудно что-либо купить за деньги — все только мена — деньги же и цены почти московские, даже совсем нельзя достать хлеба, масла, молока; выдали мне паек — овес. Но все же деньги тают безумно. И вот потому я хотел поехать в Москву, думал, главное — поправить боль руки и бока — что это за болезнь ко мне привязалась, я так похудел, что Вы меня не узнаете, когда увидите — что бы я очень хотел. Еще у меня горе — вот уже три недели у Анны Яковлевны[299] жар, она свалилась, ходить не может, похудела, как мертвец, — болит сердце, грудь, левая рука. Был доктор, сказал, что она себя замучила, нервы и в легких не совсем в порядке, но лекарств никаких нет и нет достаточно молока. Я страшно о ней печалюсь, мне так ее жаль, ее волнующую и чистую душу — я не могу ее видеть без слез, — но себя замучила, все работала на кухне, все сердится, волнуется, не спит ночи. Я никуда не выхожу — писал картину «Иней», 7 градусов мороза и трудно: пальцы в перчатках мерзнут. Я написал:
1) «Небольшую зимку»,
2) «Комнату в сумерки, фигуры»,
3) «Розы на фоне инея»,
4) «Зиму, иней, снег, лошадь, фигуры»
и — еще есть 16 вещей, более ранних. Послать их не решаюсь — думаю послать Вам и для Коллегии и музея[300] с В. В. Рождественским[301], он через шесть дней едет, свернув в трубку. Лучше было бы на подрамниках.
Ушаков[302] привез мне фунт в тряпке сырого мыла, как творог, два фунта соли, так как у меня ничего нет, — ее, и все. Я ему сказал, что Вы взяли у Ив. Кондр. три [тысячи] для меня, — он ответил, что он с Вами сочтется??? т. к. я ему дал еще своих, и он ничего мне не купил.
Краски свои я дописываю, это трагедия. Было бы хорошо, если бы Вы прислали специального человека — с ящиком холстов, большой, который у меня с подрамниками на квартире, их там три, мой большой холст тоже там же, предварительно его разрезав согласно размеру подрамников. Нужно скипидару — краски надо купить, больше белил, цвета яркие. Надо нарезать картону для миниатюр штук 50. Для них краски есть. Лаку для миниатюр нужно. Может быть, приедет Б. Н. Заходер[303].
Прошу, передайте мой привет Федору Ивановичу[304] и Иоле Игнатьевне[305]. Может быть, он отпустит Ерину Федоровну[306]. Я ее душевно люблю и рад был бы, если она у нас погостила и отдохнула; только пусть захватит соли, сахару, свечей — оденется потеплее, на ноги валенки, плед и подушку. В Москву уехал Абрам Ефимович[307]. Благодарю Вас за письма и сахар. Хотя Вы меня утешаете с Охотиным, но Вяземский[308] что-то не то…
Итак, я слушаюсь Вас — в Москву не еду, но меня пугает невозможность расходов и отсутствие материалов для работ, т. к. я именно хотел начать писать большие вещи, мне легче держать руку выше, так как на одном размере чувствую сильную боль. Напишу еще, тороплюсь отправить — почта едет завтра в шесть утра.
Кланяюсь всем, сестрам Вашим и Вам.