Вот я Вам пишу ненужные слова моего горя — у Вас и своего довольно, простите меня за это. А в журналы просят меня написать артикл[364] — что-нибудь повеселей, — и я пишу.
В делах покуда меня все обманули, и только Вы один отнеслись сердечно, и благодарю Вас за дружественное сердце Ваше.
Сейчас иду к адвокату — т. к. Леша, боюсь, наделает что-нибудь — он расстроен, и я уже раньше испытал его горячность.
Вас уважающий и любящий
Paris 1935 г.
7 сентября
Чудная погода — кругом красота, какое небо, а я ничего не пишу.
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 140. Лл. 1–1 об. Автограф
8 декабря 1935 г. Париж
Воскресенье
Дорогой Станислав Фадеевич!
Прошу Вас, не сетуйте на меня — я не был дома в назначенное Вами время: я не был виновен, т. к. причина была не в моей воле. Модель оказалась больна, но не это причина, что я не мог быть дома. Я не мог предупредить Вас, было поздно.
Жизнь такова, что не знаешь и как, и что будет, и за что так, не знаю.
Поверьте мне, что я не мог бы быть так невежлив пред Вами, который имел ко мне столько добра и дружеского внимания.
Вас почитающий и любящий
8 декабря 1935 г.
Paris
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 141. Л. 1. Автограф
15 декабря 1935 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич!
Выставка на рю Рояль открылась. Конечно, это не выставка картин — там одни каталоги, в которые помещены картины, где я выставил много своих картин.
Также сделал 2 панно, рекламу, — зиму — наскоро. Анна Яковлевна[365] все больше не выходит. Все дальше и дальше убежден — все то, что я должен делать, — т. е. писать с натуры, что я больше всего люблю. В этом и есть все сущее горе. Все это еще хорошо переносить в молодости, но по старости лет, сознаюсь, не думал, не предполагал — [не дома жить, но еще в нужде-то?].
Очень грустно, что Вы меня покинули, — посылаю билет и афишку выставки, хотя там вход свободный.
Увидел я при устройстве этой небольшой выставки одну странную особенность, которая была и там, у нас, далеко в России[366].
Желаю Вам здоровья и бодрости и не забывать живописи. А модель та, которую я[367], неизлечимо больна — я получил от нее письмо, которое покажу Вам при свидании.
Вас любящий и почитающий
Воскресенье 15 декабря 1935 г.
Paris
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 139. Лл. 1–1 об. Автограф
28 декабря 1935 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич
После всех мытарств с устройством выставки на rue Royale, что, конечно, принесло только одни огорчения, что я и предполагал, хотя и верил все же. Я — в бесконечных хлопотах и разъездах, в уговорах дать на эту выставку произведения, от многих получил отказ. Эти люди были благоразумнее меня и отказались, а мне принесло это большое огорчение, материальную затрату и хворь, так как я лежу и болею. Хотел видеть Вас и рассказать подробно все те козни, которые я получаю незаслуженно от окружающего. Но Вы ни разу не зашли ко мне, вероятно оттого, что Вы очень заняты. Натурщицу, которую я пригласил, чтоб заняться живописью, выбрать время, чтоб уйти в живописи, хотя ненадолго, от окружающего кошмара, встретил очень печальную картину, оказалось, что дама эта, очень хорошая, сильно больна, и при мне с ней был припадок, в тот день, когда расстался с Вами в последний раз, и уговорился на среду. Анна Яковлевна[368] заболела, а я и сейчас не выхожу.
Посылаю Вам книгу «Ренуар» на русском языке, там есть в этом переводе места, касающиеся самой сути живописи, анализы и теоретические подходы, которые Вам будут интересны.
Ваше последнее письмо, как всегда с намерением сделать для меня доброе, то есть о Вашем приятеле, который хотел приобрести две мои картинки, конечно, не могло меня не обрадовать в моей тяжкой жизни, но может это и не выйти, то все же я хотел бы благодарить Вас за всегда ко мне доброе внимание и хотел бы увидеть Вас, так как трудно написать все то, чтобы дало оживление понурой жизни в свете и радость, именно заняться искусством живописи, на что приглашаю Вас, имея другую концепцию, как это сделать.
Вас искренне уважающий и благодарный
OP ГТГ. Ф. 97. Ед. xp. 143. Лл. 1–2. Подлинник
28 января 1936 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич!
Давно Вас не видел. Как Ваше здоровье? Хотел бы Вас видеть не по делу, а просто так поговорить о живописи, т. к. все собираюсь писать что-либо новое с натуры. Черкните мне о своем здоровье, т. к. я беспокоюсь, уходя последний раз, вы сказали, что Вы простудились.
Третий день я стал выходить после кашля и гриппа.
Очень бы надо было поехать на один месяц на юг — но это никогда не возможно.
Вас почитающий и любящий
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 144. Лл. 1. Автограф
25 июня 1936 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич!
Если Вы можете, то приходите ко мне сегодня до 3-х дня или завтра до часу. Хочу начать работу картины большого размера — так много время уходит на всякую трудность жизни, отнимает от работы, а я раньше всегда уже с утра был в живописи, а теперь странно все должен думать: «день — ночь, завтра, на днях». И получается ерунда — я и сделан для того, чтобы работать, в чем только и видел жизнь.
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 145. Лл. 1–1 об. Автограф
10 августа 1936 г., Париж
Буду дома в ½ 5-го. Пошел в редакцию.
(Далее запись рукой Дорожинского.)
Нередкий случай — на сегодня условились, что я приду до 1-го дня. Пришел и застал эту записку на дверях. Вернулся в 4½, предварительно узнав около 2-х, что К. А. К.[370] в редакции, и нашел ту же записку… Пошел посидеть в садике в ожидании; вскоре пришла А. Я.[371], с которой побеседовали до 8-и вечера; сидели в садике, Тобик смирно устроился тут же, а маленький Леша[372] резвился по всем дворам с приятелями (ему 8 лет); в 8 пришел А. К. К.[373] и сказал, что не видел отца и не знает, где он… Немного побеседовал с А. К. и затем пошел домой.
10 августа 1936 г.
Париж
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 146. Лл. 1–2. Автограф
12 августа 1936 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич!
Сожалею я, очень, что Вы не застали меня, — всегда я до 1-го [часу] дня дома, но Вам, должно быть, это время неудобно, и если бы черкнули мне записку, то я бы ждал Вас.
Если Вы еще надумаете, то прошу, дайте мне знать, когда могу Вас увидеть, мне необходимо поговорить с Вами о живописи. О Сезанне и красоте.
У меня дело что-то не очень идет, и живопись, которую я хочу, требует только время и труд.
Вас почитающий
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 147. Л. 1. Автограф
7 сентября 1936 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич
Перед Вашим отъездом из Парижа[374] у меня начались неприятности: жена моего сына Алексея сообщила ему, что она уезжает за границу и увозит маленького Лешу, т. е. моего внука.
Началось Бог знает что, я и Алексей ходили по адвокатам — сын был не в себе — он, отец, отвечает за него, т. к. внук — французский гражданин. Отец подал всюду заявление о запрещении его увоза за границу — ответ еще не известен. Я так замучился со всем этим делом — кошмаром — оно отнимало время, работу, средства, здоровье, покой. Работать я был не в состоянии. Сердце болело, с утра начинались беспокойства, истории. Этот кошмар продолжался до вчерашнего дня. Только вчера она прислала мальчика.
А были в августе и сентябре такие красивые дни — и я купил английские краски […] и так мне хотелось писать. Я вырывался из горя — писал немного с натуры.
Какое унижение — как это все тяжело — стыдно и […] и зачем все это так?
Как страшно жить в непонимании. Какая же может быть ценность жизни, когда нет ценности возвышенной, когда нет у нее основ любви, дружбы, творчества, […], чести, что же тогда?
Адрес мой, по которому мне больше пишут, — это: 182 BA — Murat cetrée 102. Paris.
Не пишите, что Вас влекло ко мне сердце, а не голова, т. к. Вы забыли адрес, — это хорошо. Так как я Вам сознаюсь, что я не знаю, что на уме или на сердце? Теперь кругом так умно, что хочется немножко души и сердечности. Да и как-то мало его в наше время, а вот в картинах Сезанна чего больше — головы или сердца? Буду рад Вас видеть — когда Вы приедете?