23 февраля 1938 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич.
Давно уже Вы уехали[390]. Я вспоминаю, что последний раз Вы меня не застали дома. Как поживаете. Наверное, у Вас чувствуется весна и хорошо в природе. Я не могу никуда поехать, в каждодневных заботах и в ненужной ерунде проходят короткие дни. Работаю, а то и нет. Вспоминается Россия — божественная русская весна. А знаете, мне кажется, что люди ни черта не ценят. Ни природы, ни красоты ее. И кажется мне, что я давно живу в какой-то кассе ссуд, где приносят в нужде шубу, часы, кольцо обручальное, и все как-то просто, деловито, и чувствуешь себя виноватым — не добытчиком. Единственный утешитель мой — Тобик. Недоволен, что Вы не приходите. Пирожных нет. Тобик приносит все 3 мячика на постель и ложится спать, чтобы было все в порядке, чтобы с утра играть в мячик. Все ему остальное, что я делаю, не нравится. Все суета сует. А вот что мячики — это дело.
А. Я.[391], Леша[392], Тобик Вам кланяются. Напишите строчку, как Вы здоровы. Кланяюсь Вашим домашним.
Ваш
Paris
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 155. Л. 1. Подлинник
25 мая 1938 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич
По Вашем отъезде из Парижа я прихворнул. Весь май до сих пор стоит как осень. Холодище, дождь. Умер Шаляпин[393], я очень огорчился. В России ведь он прожил со мной жизнь, и я вздумал написать 150 книжных страниц о моих встречах и жизни с ним. И теперь пишу книгу о нем. Надо будет перевод по-английски для Америки и несколько иллюстраций. У меня, кстати, есть фотографии многих мест, где проводили с ним время в деревне. Тут я пожалел, что Вы уехали, так как с Вами можно было эту книгу издать в 2000 экземплярах только, а может быть, потребовалось бы и больше. Мне предложили 7 тысяч франков за русский текст, но попросили и прав перевода — вот на это я не согласился, так как безобразно дешево. Подумайте, в Нью-Йорке 500 тысяч говорящих по-русски, а Голливуд — там все знают Шаляпина. А Англия! Думаю, что книжка разойдется. А на издание надо всего 15 тысяч франков. Мне кажется, что это похоже на дело. Как Вы поживаете? Когда думаете приехать? Желаю Вам здоровья и благополучия.
Вас уважающий и любящий
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 156. Л. 1. Подлинник
8 сентября 1938 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич.
Получил от Вас письмо. Насчет ребер — это плохо. Даже совсем ни к чему такие аксиданты[394]. Конечно, в жизни бывают всякие горя.
Книжку о Шаляпине[395] я написал и, к сожалению, уже продал. Но книга, 35 охотничьих рассказов под названием «На охоте и на рыбной ловле», еще цела. Может иметь успех. Напечатать надо довольно крупным шрифтом, на совсем простой бумаге. У меня есть фотографии иллюстраций России, которыми можно снабдить книгу.
Сытин в России издавал небольшие книги[396] — рассказы на простой, дешевой бумаге и в оборот пускал очень дешево и получал большие деньги.
Если ее выпустить дешево и отборные рассказы, то такую книжку купят 50 % эмиграции. А может пойти в Россию. Я так думаю. У меня есть предложения, но я боюсь, что меня надуют. Мне ведь некогда заниматься этим.
А открытки в 3-х красках могли бы пойти тоже. Но мне некогда заниматься. Я совершенно не могу этим заниматься. Я могу писать картины от 12 до 25 figure[397] по 500 франков. И они все продались, которые я писал не меньше 2000 франков, тем же Леви[398] и Вюртом[399]. И теперь они просили сделать мою выставку в Англии и Италии, но у меня нет картин. Я могу делать свободно 10 картин в месяц и 10 миниатюр. Но я не люблю, ненавижу продавать картины сам. Это меня угнетает, и делать этого совершенно не умею и терпеть не могу, что делали всегда другие. Но я боюсь обманщиков. У меня пропадали картины. Не в состоянии же я судиться. Тогда я плюю — сижу дома, и иногда ко мне приходят и покупают картины, если застанут. Какое же это дело. Я же никакой коммерсант.
В этом-то вся ерунда и есть. Сегодня я получил приглашение участия в Салон d’Automne[400] и много получаю приглашений, но я не имею ни сил, ни желаний даже пойти приобрести раму — вот какой я делец. Поверьте, что мне неприятно даже слушать, когда меня хвалят. Я чувствую во рту какие-то кислые слюни. Если я могу говорить о делах-то только в своей области, так как видел, чтó делали со мной и кругом меня. Знаю, что Леви, торгующий картинами, после месяца или двух, по действии выставок, приезжает в Париж, и всегда с большими деньгами. Желаю Вам здоровья и благополучия, кланяюсь Вашей семье.
Всегда Вас Уважающий и любящий
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 157. Л. 1. Подлинник
[20 ноября 1938 г.], Париж
У него был 2½ года туберкулез — он очень слабый человек и больной — нервно[401].
Эту записку написал мне (глухому) К. А. К.[402] как объяснение резкого способа разговора его сына Алексея К. К.
приблизительно 5½ пополудни
20 ноября 1938 года.
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 158. Л. 1. Автографы К. А. Коровина и С. Ф. Дорожинского
22 декабря 1938 г., Париж
Дорогой Станислав Фадеевич.
У нас в России была поговорка: с глаз долой — из сердца вон. Даже не знаю, в Париже Вы или нет. Может быть, Вы от французской зимы уехали в Ниццу, как предполагали. Черкните слово — здоровы ли Вы?
Вас искренно уважающий
Тобик вспоминает Вас. Все мы кланяемся и желаем благополучия.
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 159. Л. 1. Подлинник
С. Ф. Дорожинский — К. А. Коровину[404]
5 декабря 1934 г., [Париж]
Многоуважаемый дорогой Константин Алексеевич[405]
Я предлагаю Вам написать для меня Ваши мемуары, так сказать, Вашу жизнь, в угодной Вам форме, причем Вы, конечно, изложите Ваши встречи с известными художниками, артистами, Ваши театральные деятельности и коснетесь, как художник, живописи.
Мемуары эти должны составить шесть тысяч печатных строк в размере строк таких же, как Вы печатаете в газете «Возрождение».
Я Вам предлагаю за каждую строку семьдесят пять сантимов, считая и неполные строки, так сказать, в разговорной форме. Исполненная Вами эта работа составит мою полную собственность и не может нигде быть напечатана, на что Вы даете право только мне или тем, кого я найду нужным для ее издания.
Этот труд Ваш прошу исполнить за четыре месяца, с 7 сего декабря 1934 года, если обстоятельства Вам не помешают.
Оплата за него будет производиться мной каждый раз по получении от Вас рукописи и также напечатанной на машинке в двух экземплярах в количестве каждый раз трехсот строк, оплачиваемых 325-ю франками. На мой счет также относится оплата машинистки по 12 франков за 300 строк, а также и бумага.
Ваши рукописи по этому труду Вы предоставляете в мою собственность.
5 декабря 1934 г.
ОР ГТГ. Ф. 97. Ед. хр. 132. Л. 1. Фотокопия с копии
8 декабря 1935 г., Париж
Дорогой Константин Алексеевич
Получил только что Ваше письмо, очень жалею, что не будет Вас. По письму Вашему я вижу, что Вы или не получили моего пневматина[406], посланного Вам 4 декабря, или же я плохо написал и Вы не поняли… Я, разумеется, нисколько не сетую на Вас, да и имею ли хоть малейшее право сетовать на Вас, которому я обязан столькими радостными и светлыми воспоминаниями о мире искусства! Но дело в том, что я запустил свои работы и вдобавок обменялся некоторыми числами и часами на декабрь, чтобы воспользоваться Вашим добрым приглашением — писать с Вами с натуры. Это мне опять так радостно думать об этом и готовиться… Но когда Ваша супруга мне детально объяснила, как весь декабрь будет занят […] М-м Кловер[407], я ясно понял, что теперь Вам не до писания с натуры, и, т. к. это стало бесполезным, решил не запускать своей работы[408], и теперь я усиленно занимаюсь, в надежде быть свободным позже. Вот и все, и, как видите, очень просто! Ничего, кроме глубокой благодарности Вам, у меня нет и, надеюсь еще быть Вам полезным в жизни…