орали построена.
— Ну ладно, — сказал доктор Иван Иванович. — Отчего же вы говорите — от вас все бабы разлетелись?
— Вот оттого, что, если им мораль показать, им скучно становится. Они тут же в сторону — какая куда. Бабы у нас такие!
— Это правда, — согласился доктор Иван Иванович. — Действительно, у нас как посмотришь в Москве, так прямо многоженство! И шут его знает — отчего это?!
— Ну что это вы все утро спорите? — сказал все время молчавший охотник Караулов. — Как это вам не надоест? Все о женщинах. Все что-то неприличное. Пойдемте лучше на речку! Наловим к обеду уху. На речке хорошо. И эта ваша разная «мораль» на ум не пойдет.
— Это верно, — согласился Василий Сергеевич.
— И я пойду с вами. Дайте мне удочку, пожалуйста, — сказал Иван Иванович. — Я поймаю рыбу и отвезу Раисе в подарок.
Я выбирал доктору удочку и подумал: «Как странно! Он эту самую Раису, свою жену, ругательски мне недавно ругал».
На речке, когда мы пришли, было тихо. Зеленые кусты ольхи отражались в воде. На бережку сидят приятели и посматривают на поплавки. Доктор Иван Иванович, в стороне сидя, положил удилище рядом с собой на бережок и закурил папироску. Вдруг удилище его с берега поехало в воду. Большая рыба, попав, тянула удилище.
— Смотри-ка, чего ты! Удилище! Рыба тащит, — кричит ему Василий Сергеевич.
Доктор вскочил. Но поздно. Большая рыба тянула удилище, удалялась по заводи реки.
— Ах ты черт! — растерялся доктор. — Ну и рыба попала! А я на Раису закинул.
— Раздевайся, полезай скорей, — кричат ему. — Доставай удилище!
Доктор торопился, раздеваясь, и бросился в воду. Схватив удилище, он плыл с ним к берегу. Все приятели помогали ему вылезти, и большой пойманный линь лежал в подсачке на берегу.
Доктор одевался, с радостью говорил: «Вот Раиса будет рада!»
— Заладил — Раиса, Раиса, — сказал приятель Вася, — а сам говорил — «Раиса дура»?!
— Когда я говорил? Что ты, очумел? — надевая штаны, сердился доктор. — Вот тоже! Я-то муж! Имею право сгоряча и сказать про жену, а тебе-то что? Ты не имеешь права говорить про нее «дура».
— Да ну ее к черту! Смотри, линь-то фунтов на восемь. Вот здоров!
— Не имеешь права мою жену к черту посылать!
— А ты-то? Сам ее при мне к черту посылаешь!
— Мало ли что? Я — муж! А ты не имеешь права.
— Сам ты говорил, что тебя на дуре женили.
— Мало ли что я говорил…
— Линь хорош! Таких и не видал, — восхищался охотник Караулов. — Его надо свежего есть, теперь! А если в Москву везти — сонного привезешь. Уж это не то!
— Да!.. И везти кому? Дуре?! — прибавил Василий Сергеевич.
Доктор, вытирая баки платком, молча смотрел на приятеля своего Васю и на лежащего на траве линя. И, подумав, сказал:
— Верно! Надо его теперь жарить. Да и озяб я — вода холодна!
К обеду была уха. Жареного линя уложили в корзинку, постановив, что есть его без супруги доктора Раисы Михайловны — неморально.
И Иван Иванович повез его в Москву, сказав: «Повезу жене эту трофею!»
«Ихтиолух»
Август. Я и друзья мои, охотники, устали на охоте. Ходили-ходили по мелколесью, исходили и большой казенный лес, Красный Яр, но вот — ничего.
И собаки, высунув языки, идут сзади нас.
— Тетерева-то скучились, — говорит деревенский охотник, приятель мой Герасим Дементьевич. — Подросли и скучились. Дело-то к осени. Где они? Велик лес. Надо на стару сторожку идти. Там, может, найдем глухарей. В бору что делать? Надо выходить.
И Герасим пошел вперед.
Мы, усталые, поплелись за ним.
Жаркий день. Солнце пятнами сквозь высокие сосны ложится на седой мох и ровный игольник. Душно в лесу. Пахнет сосной и смольем.
Вскоре поредел лес, и показалась блистающая зеленью поляна. На ней большие стога сена. Мы радостно расположились в тени одного из них. Сняв ягдташи, Караулов вынул из них закуски: хлеб, вино, колбасу, печеные яйца.
— А где же пирожки с визигой? — спросил я.
— У Николая Васильевича, должно быть, — сказал Караулов, — в корзинке.
Коля задумчиво лежал у стога, смотрел, мигая сквозь пенсне, в небеса и молчал.
Около стояла корзинка, которую он взял, чтобы собирать грибы. Он ходил с нами на охоту без ружья. «За компанию».
— Что ж ты молчишь? — спросил Василий Сергеевич. — Давай пироги-то.
— Какие пироги? — медленно приподнимаясь, сказал Коля. — Я, брат, не знаю, что в корзинке.
— Неужто съел все? — изумился Василий Сергеевич.
— Ну уж и все, — меланхолично ответил Коля. — Каждому осталось по пирогу.
— Костер бы подбодрить в стороне, — предложил Павел Тучков. — Чай заварить. Пить хочется. Жара…
На скатерти разложили закуски. В стороне горел костер, трещала можжуха. Мы долго ждали, лежа у стога, возвращения Герасима, который пошел искать воду. Вернувшись с большим медным чайником, он повесил его над костром.
— Где ты воду-то достал? — спрашиваем мы.
— Да-алеча. Вот за лугом — овражек. Там, у ольшины, бочажок. И вода хороша.
Несказанная отрада — чай среди луга, у стога сена… Никогда он не казался таким вкусным. И эти пирожки с визигой.
— А что такое визига? — спросил вдруг Коля.
— Вот, визиги не знает, — засмеялся Василий Сергеевич.
— Забавно — но я тоже не знаю, что такое визига, — сказал Павел Александрович. — Из чего она делается?
— Вот тоже, — сказал приятель Вася, — из чего делается? Из рыбьего клея…
— То есть, позвольте, как это — из клея? — усомнился Коля.
— Вот ведь, не знают, из чего визига делается, а сами в «Праге», в «Метрополе» жрут визигу. Хороши голубчики.
Я помалкивал, про себя думал: «А в самом деле — что такое визига?» И вслух спросил:
— Герасим, ты знаешь, что такое визига?
— Нет, — ответил Герасим. — А чево это?
— Да вот, пироги-то ты ешь — с визигой.
— Хороши пироги. Я впервые эдакие-то ем.
— Да ты видал визигу-то? — спросил Караулов Василия Сергеевича.
— Еще бы. Она такая — винтом идет. Как веревка. Ее на аршины покупают.
— Что за черт! — воскликнул Павел Александрович. — Странно. Я никогда не видал.
— И я никогда не видал, — удивлялся Павел.
— И я не слыхивал, — сказал Герасим.
— Из рыбьего клея, говоришь, делают? Чудно! — озадаченно бормотал Караулов.
— Странно. Ничего вы не знаете, — волновался Василий Сергеевич. — Во-первых, из лошадей делают столярный клей, из смолы — деготь, а из рыбы — клей и визигу. Не из нашей рыбы: плотвы и окуней, конечно, — а из китов, акул, моржей…
— Постой. Вася, ведь морж-то не рыба, — говорю я.
— Все равно, извините. Все равно-с. Вроде. А морская корова, по-вашему, не рыба? У ней хвост — рыбий.
— Ну, это ерунда, — сказал Коля.
— Вздор говорите, потому что вы не проходили ихтиологию. Вот вы — охотники, рыболовы, а ничего не знаете…
— Ихтиологии, говоришь, не знаем? — прищурившись, спросил Вася. — А ты копченого сига ел?
— Конечно, ел.
— Отчего у него палка внутри вставлена?
Коля, мигая, молчал. И, подумав, медленно сказал:
— Действительно, у него палка внутри есть, а зачем — неизвестно.
— Нет, известно. Если бы тебя коптить, что бы ты делал?
— То есть позвольте, как же это, меня коптить, я же не рыба.
— Это все равно. Если бы тебя коптили — ты бы вертелся, тебе бы не нравилось… Вот в тебя бы и вставили палку — не вертись. Понял, ты, ихтиолух.
— До чего глупо и пошло, — сказал серьезно Павел Александрович.
— Позвольте, позвольте, — обиженно возражал приятель Коля, — во-первых, не ихтиолух, а ихтиолог, а во-вторых, ихтиология этими вопросами не занимается.
— Нет-с? Хорошо, посмотрим, — горячился Василий Сергеевич. — Ну-ка, скажи, ихтиолух, где копчушки ловятся?
— Копчушки? — задумался Коля. — На Волге.
— Ну, а навага? — не унимался Вася.
— Навага, навага… Постой. Тоже на Волге.
— Вот и врешь… На Белом море.
— Но я же не обязан знать — где что ловится, об этом в ихтиологии не говорится…
— А где шпроты ловятся?
Коля молчал.
— А миноги?
— Миноги, брат, — это не рыба.
— Как — не рыба? А что же? Вот — не знаешь! А мымра?..
— Постой, постой, — задумался Коля. — Это, брат, в море.
— А ты ее ел?
— Конечно, ел.
— А где ел-то?
— В Петербурге, у Лейнера, и в Москве — в «Праге».
— Никогда не ел мымру, — сказал Тучков. — Вообще, странно. Мы так много едим всего, а что — мы, в сущности, не знаем.
— Мымра — это не рыба, — сказал Караулов. — Совсем нет такой рыбы. Мымра — это птица…
— Эвона, глядите-ка, чтó уток-то летит, — вдруг крикнул Герасим. — Знать, с Ватутина озера.
Все сразу забыли об ихтиологии и подняли головы кверху.
— Что ж, идем туда, — заторопились мы.
— Вот жара маленько свалит, и пойдем, — лениво сказал Герасим.
Тихо было Вашутино озеро.
На зеркальной поверхности, через камыши, мы увидели вдали большие стаи сидящих уток. На отлогом песчаном берегу лежал старый челн.
Мы сдвинули челн с песка на воду, но никто не решался ехать в нем по озеру.
Павел Александрович, ничего не говоря, смело залез в челн.
— Ну-ка, дай-ка, Вася, кол. Вон лежит.
Василий Сергеевич взял у куста на берегу большой кол, сам тоже залез в челн и подал кол Павлу. Тот живо оттолкнулся от берега. Челн быстро двинулся по серебряной глади озера. И вдруг опустился вниз.
Оба приятели наши пропали в воде и вскоре вновь показались на поверхности, барахтаясь и отплевываясь.
— Это ж не шутки! — кричал во все горло Василий Сергеевич.
На озере от крика поднялись утки.
— А здесь глубоко, — сказал Герасим, глядя на барахтающихся приятелей, и начал раздеваться.
— Плывите к берегу, — кричали мы.
— Трудно в сапогах-то, — сказал Герасим и бросился в воду.
Подплыв к Василию Сергеевичу, он схватил его за мокрую куртку и поплыл с ним к берегу. Тучков ухватился за край челна и, медленно гребя одной рукой, тоже приближался к нам.