— В прошлом году сидели, — сказал Герасим, — Иван Иванович помнит, — так нет, хитры. Ружье, себя салом смазали… нет, не идут. Сидели, мучились, а как пошли спать — пришли. Утром следы, как сейчас. Это здешние. Из мохового болота. Хитрые до чего! Они всех знают здесь.
— Капкан надо поставить, — сказал Павел Александрович.
— Ставили. Не идут, не попадают. Вот до чего умственные. Их не проведешь.
— Ага, постойте, нашел! — сказал Павел Александрович за обедом.
Он скроил и сшил себе белый чехол из простыни и ночью хотел засесть караулить волков.
Но к вечеру снег растаял — потеплело.
— Вот, в жизни всё так, — сказал он, — всё против. Мороз прошел…
— Это верно, — подтвердил Иван Иванович, — пациент солидный, фабрикант, говорит: «В жизни рюмки одной вина не выпил, а все убеждены, что алкоголик». Вот что скажешь…
Директор
В самом начале учебного года в саратовскую классическую гимназию приехал вновь назначенный директор.
Седой, почтенного возраста человек, бритый, со светлыми добрыми глазами. С ним полная старуха, его супруга.
Весь состав гимназии встретил директора на пристани.
Он поздоровался со всеми, никому не подав руки, и скромно сел в поданную коляску.
Напротив сели инспектор гимназии и протоиерей собора — преподаватель Закона Божия.
Новый директор и сопровождавшие его двинулись в гимназию, где он должен был остановиться в казенной квартире. По дороге он все время беспокоился о своем багаже, который везли отдельно.
Преподаватели несколько удивлялись простому виду сереброкудрого нового директора, картузу его, супруге, просто одетой в черный шерстяной платок, в кофту, которую носили лавочницы, и простые башмаки, у которых видны были ушки. «Народник?» — подумали учителя гимназии.
По приезде на место, в гимназию, директору показали его квартиру из пяти комнат. Посмотрев, директор скромно спросил:
— А где кухня?
Увидав кухню и комнату при ней, он сказал:
— Маловато. Ну так ведь это не Питер.
В кухне он тщательно осмотрел плиту, перебрал кастрюли, покачал головой, сказал:
— С этим не управиться, надо прибавку сделать.
Осматривая комнаты, он живо интересовался, где будет столовая.
— Это уж где вы изволите сами себе выбрать, — отвечали ему.
Прощаясь с новым директором, инспектор, представляя ему каждого преподавателя, пожелал узнать, когда он пожелает осмотреть гимназию, классы и учащихся.
— Так что ж, — сказал директор, — завтра утром зайду, что ли? Когда прикажете.
Вечером собрались у инспектора преподаватели и за чаем обменялись впечатлениями о вновь назначенном директоре.
— Совсем простой человек, — сказал учитель русского языка. — И видно — себе на уме. Кухней почему-то недоволен. Комната для прислуги мала. Должно быть, демократ…
— И мне он показался странным, — сказал учитель истории. — И жена, то ли из простых, то ли в народ ходила… Заметьте, слова не сказала.
— Благословения не приняла, — прибавил протоиерей.
В десять часов утра появился в залах гимназии новый директор, в длинном сюртуке, при белом галстуке. Ему показали классы и в актовом зале предложили сесть в кресло перед столом на возвышении. Новый директор смотрел на всех вопросительно, с недоумением.
Зал наполнился учениками. Директор сидел и молчал. Потом подозвал к себе инспектора и спросил:
— А что, эти ребята фриштикают[105] здесь?
— Здесь, — ответил инспектор, — во время перемены, в двенадцать часов.
— Вот что, пойдемте-ка, я посмотрю, как там, чем их кормят.
И он, встав, пошел с инспектором смотреть кухню.
Но кухни не было. В рекреационном зале стояла буфетная стойка, где Афоня в фартуке продавал пеклеванные с нарезанной колбасой внутри. В миске — пироги с мясом, рисом, плюшки. Молоко и сладкие булочки.
Директор, взяв пирог, откусил, покачал головой и сказал:
— Соли не кладешь. А тесто на холодке надо было подержать, и лук сыроват. В духовой не держишь. Вот я ужо скажу тебе, что надо. Зайди ко мне.
Директор, недовольный, вернулся в актовый зал и опять сел в кресло за стол.
— Ученики ждут, чтобы вы им что-нибудь сказали, — прошептал ему инспектор.
Директор налил из графина стакан воды, выпил, откашлялся и сказал:
— Учитесь на здоровье, слушайтесь наставников и начальников ваших и родителей. А вот пирожки я посмотрю — теперь будут лучше. Мясо-то надо филей брать, а он вам суповую крошит. Вкусу нет.
Встал с кресла и пошел домой.
Опять преподаватели собрались вечером у инспектора.
— Вы посмотрите, — в раздумье говорил учитель истории, — кого нам прислали. На питание юношества обратил внимание…
— Что ж, mens sana in corpore sano[106], — заметил учитель латыни.
— Коротко, да ясно, — добавил священник. — Золото во рту. А то час говорят, да не скажут того, что надо. Святые слова. Умен, и видимо, что моралист. Родителей не забыл. Таких людей поискать надо.
Назначено заседание педагогического совета.
Перед директором лежат дела, просьбы. Тетради бальников. Взыскания за проступки, поведение учеников. Освобождение от платы.
Сев за стол посреди преподавателей, он все эти бумаги отодвинул к инспектору.
Инспектор, встав, прочел журнал предыдущего заседания и предложил преподавателям высказаться об успехах учеников.
Некоторые предлагали то или другое суждение.
Директор каждому говорил, кивая седой головой:
— Прекрасно изволили сказать. Совершенно с вами согласен.
И другому, который говорил противоположное, тоже кивал головой и соглашался.
По окончании заседания новый директор пригласил весь состав преподавателей на обед к себе.
За обедом говорил:
— Постойте, вы вот откушайте-ка пирожка. Пирог блинчатый, его высокопревосходительство министр народного просвещения очень одобряли. Благодарили меня. А графинюшка говорила: «У царя-батюшки такого заливного судака не подавали». Откушайте. Дело не зверь, в лес не убежит, а вы скушайте вот. Стерляжка, соус капорцы[107]. Насилу оливки-то в Саратове достал. А без капорца, оливок что? Преснота во рту. Господа с пониманием что скажут?
И все шло прекрасно в саратовской гимназии. Ученики учились успешно. Директор подписывал бумаги: «Федор Царев».
Но вот в один прекрасный день, недели через две по приезде, директору Цареву пришла отставка.
Директор собрал свое имущество и скромно простился с сослуживцами, кротко сказав:
— Благодарен вам. Я уж что, я уж на покой.
И уехал.
Однажды в Москве мне княгиня С. П. Г., когда я писал с нее портрет, рассказала во время сеанса, что отец ее, граф Делянов, министр народного просвещения, имел повара, и тот, состарившись, просил его дать ему на старость местечко поспокойнее и дела поменьше.
— Хорошо, — сказал мой отец, — ты ведь, Федор, саратовский, тебе бы покойнее жить на родине, в Саратове.
— Так точно, — ответил повар, — чего лучше. На Волгу родную посмотрю.
— Отец, — продолжала княгиня, — написал что-то на бумажке и, позвав чиновника особых поручений, передал ему.
Тот написал с бумажки заявление попечителю Саратовского учебного округа, а на бумажке отца было кратко написано: «Рекомендую, добросовестный и не пьет».
Котелок
Помню я, давно, в Москве был у меня ученик живописи, Петров, человек талантливый, колорист, хороший художник. И большой франт.
Окончив школу, он работал при драматическом театре. Писал декорации. И как-то, фланируя по Кузнецкому Мосту, зашел в английский магазин «Шанкс» и купил себе котелок.
Внутри котелка было клеймо «Лондон».
У Петрова была довольно большая голова. Надев котелок, он гордо шествовал по тротуару Кузнецкого Моста. Встретил артистов Малого театра.
Артисты — люди веселые, встретив приятеля, решили пойти в кафе «Трамблэ» — пить шоколад. И Петров пошел с ними.
В кафе актеры о чем-то пошептались между собой и стали пристально смотреть на Петрова. А герой-любовник Миша Климов, прищурившись, сказал:
— А знаете ли, котелок у вас мал…
— Да. Совершенно безобразный котелок, — подхватили другие, — не по голове.
— Позвольте, — запротестовал Петров. — Это английский котелок. Такая мода.
— Какой там английский!.. Спросите у кого хотите — засмеются, — не унимался Миша Климов. — Вот артисты-иностранцы сидят.
И он обратился к певцам-артистам, сидевшим за соседним столиком:
— Не правда ли, у этого господина котелок мал?
— Шимиа курьеза[108], — сказал, смеясь, один итальянский певец.
— Это английский котелок, — сняв с головы котелок, сказал Петров.
И, показав пальцем внутрь, добавил:
— Видите — «Лондон»…
— Ерунда! — говорили актеры. — Написать все можно. А котелок мал и, вообще, дрянь.
На сцене Малого театра, куда вышел из кафе Петров и где шла репетиция, каждый за кулисами, здороваясь с Петровым, пристально смотрел на него, говорил ему:
— А знаете… котелок у вас мал…
Дождавшись конца репетиции, Петров поехал провожать молодую артистку, к которой питал нежные чувства. Так сказать, был влюблен.
Едучи с ней на извозчике, восхищался, как жизненно она играет небольшую роль миловидной горничной Маши в пьесе Островского[109].
Артистка, рассеянно улыбаясь, слушала его и пристально смотрела на поклонника своего таланта.
Вдруг она сказала:
— А знаете, Петров, котелок у вас мал…
Петров весь вспыхнул, и слезы показались у него на глазах. «Это черт знает что», — подумал он про себя.