Эти иллюстрации красноречивы, но никак не определяют всей глубины процесса разложения. Этот процесс совершается еще во внешних рамках каких-то явлений, органически связанных с христианством. Рядом с этим мы наблюдаем мощное «созидательное» движение — творящее новые явления религиозной жизни. Возникает религиозный сочиненный пафос, отрицающий всякую преемственность. Не только нет потребности ощутить некий общий корень с остальным христианством — напротив того, есть определенное отталкивание от исторического протестантизма. Так возникает совершенно самостоятельная группа религиозных движений, обладающих огромным динамизмом и устремляющихся на религиозно разложенную человеческую массу.
«Третья сила христианства» — так назвал эту группу журнал «Лайф», давая совместную характеристику 17-ти «деноминациям», входящих в нее. Для всех них является общим устремление к первохристианству — в самочинном его понимании и в отталкивании от всего, что традиционно, исторично, почвенно: минуя всякую преемственность, это новое «христианство» обращается непосредственно к начальному моменту возникновения исторического христианства, и это в смысле притязания на непосредственное поучение воздействия Святого Духа. Всякое формализованное и проникнутое богопочитание — в представлении таких «христиан» — той или иной «софистикой» — отвергается. Уже 20 миллионов насчитывается таких «христиан» во всем мире, из которых 6 миллионов проживает в США. Но даже и видимость связи с христианством далеко не всегда бывает сохраняема. Современное «христианство» вырастает из своих исходных «пеленок». Случается уже и прямое отвержение самого именования христиан. Так один орган американских унитариев — изменил именно в этом смысле самое свое заглавие, причем один из ведущих пастырей этого движения, настоятель одной из его «церквей» в Вашингтоне, прямо заявил, что унитариане, конечно, возникли из христианства, но теперь они должны быть достаточно честны, чтобы засвидетельствовать выход из этого наследия. Можно быть уверенным, что если бы так подошли к вопросу многие и многие из современных протестантских пастырей — они должны были бы засвидетельствовать с таким же основанием свой выход из наследия христианства.
Докатываясь до таких предельно страшных, конечных своих выражений, протестантизм обнаруживает то, что в нем логически было заключено изначала, и тем оправдывает суровую оценку, данную о. Иоанном Кронштадтским, который говорил так:
«Что же это за церковь, — та церковь, которая неразумно и дерзновенно порвала связь с небесною церковью торжествующей, прервала общение с умершим в молитвах и прервала общение с церковью, исповедующую веру Христову в первобытной чистоте? Есть ли это живое и святое тело церкви? Можно ли назвать телом организованным и живым одно туловище без головы, без рук и без ног, без глаз и ушей? И такое общество провозглашает еще свою веру очищенной, истиною верою и чуждается обрядов нашей веры святой, непорочной. Та ли вера очищенная, которая отвергла священство и прочие таинства, кроме крещения и причащения, которое, впрочем, недействительно, — отвергла почитание святых, их мощей, икон, посты, монашество, молитвы за умерших? Это ли вера евангельская? Это ли Церковь Христова и апостольская? Нет, это — самодельная церковь, составленная по произволу человеческому, под влиянием страстей человеческих и угрожающая страстям человеческим; это «истина в неправде» (Рим. 1, 18), это — превращенное благовествование Христово; это — развращение или отвращение людей Христовых «в иное благовествование», о котором Апостол сказал: «но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема» (Гал. ι, 6, 8). Это не церковь, а душепагубное рассечение тела Христова» («Моя жизнь во Христе,» 2, 189).
4. Англиканство и американизм
Если католицизм занимает объективно-враждебную позицию по отношению к Православия, определяемую самой его духовной природой, то совершенно иную позицию занимает англиканство: оно, можно сказать, исторически окрашено стойкой симпатией к Православию, вполне согласуемой с духовной природой Англиканства. Из этого не вытекают, как мы сейчас увидим, те оптимистические ожидания, которые с этим нередко связываются даже и православными кругами, но факт такой обращенности англиканства к Православию сомнению не подлежит.
Обращенность к Православию приобрела отчетливый характер уже в эпоху Петра 1, когда возникли конкретные разговоры в направлении соединения церквей при посредстве русских, на что с сочувствием взирал Петр. Многозначительным оказался ответ восточных патриархов, в 1723 г. через посредство нашего Синода данный англиканам: «Наши догматы и учение нашей церкви еще древле исследованы правильно и благочестиво, определены и утверждены святыми и вселенскими соборами, и прибавлять к ним, или отнимать от них что-либо непозволительно; посему желающие согласоваться с нами в божественных догматах православной веры должны с простотой, послушанием, без всякого исследования и любопытства последовать и покоряться всему, что определено и поставлено древним преданием отцов и утверждено святыми и вселенскими соборами».
Смерть Петра положила конец переговорам. Значение влиятельного общественного движения подобная направленность церковного сознания получила вновь к половине девятнадцатого века, когда вплотную к обсуждению этой сложной темы должен был подойти и митрополит Филарет Московский. Он формулировал главные вопросы, подлежащие разрешению, но, не считая себя вправе решать их окончательно, установил лишь одно положение, бесспорное для православного сознания: «неразрешенное сомнение,» вот пред чем стоит Православие, поскольку перед ним ставится вопрос о принятии англиканства в свое лоно. Поэтому в отношении священства он полагал правильным применять практику, применяемую при крещении. При наличии тут сомнения, — перекрещивают, крестя как бы некрещеного. Так и здесь: надо перепосвящать. Тогда создалась серьезная литература на английском языке, знакомящая англикан с Православием. Нередко и сами англикане, и люди иных исповеданий, сочувственно относящиеся к задаче соединения церквей, воспринимали это сближение как первые шаги к восстановлению единства Церкви. Англиканство — не естественный ли это мостик, соединяющий Западный мир с Православием? Беда, однако, была в том, что само понимание задачи «соединения» было настолько различно с обеих сторон, что выполнение ее оказывается неосуществимым, независимо от того, как бы сильно к этому ни стремились обе стороны.
Посмотрим, что представляет собой англиканство. История его сложна и запутана. Это не результат могучего, чисто религиозного движения. Это сплетение различных течений, в составе которых чисто религиозное начало нередко оказывалось отодвинутым на задний план. Но не в этом еще главное, что самое возникновение англиканства было вызвано, в сущности, прихотью короля-самодура и что зигзаги его дальнейшего развития были обусловлены в значительной мере сменой властителей, с их личными «политиками». Важнее то, что и те, более глубокие, церковно-общественные настроения, на фоне которых развивались события, не были достаточно церковно-глубокими. В сущности, во главу ставилась задача пусть и церковного объединения, но такого, которое диктовалось бы внецерковными соображениями. В представлении участников единение должно было быть во что бы то ни стало достигнутым — пусть дело шло о явлениях церковно не объединимых. Другими словами, церковные вопросы решались под углом заданий политически-общественных, а не во исполнение велений церковной совести.
В результате получилось, что англиканство оказалось чем-то совершенно своеобразным, отличным ото всего «церковного», что только знал когда-либо христианский мир. К чему примкнуть англиканству? К чему его прислонить? Не к чему! О восточном православии и речи быть не может: пути развития христианства на островах Великобритании шли так, что Запад исчерпывал их горизонт, и только в поисках выхода из противоречий уже сложившегося англиканства взор англичан впервые обратился на Восток. С католичеством было порвано, поскольку было отвергнуто подчинение Папе. Но ни одно из протестантских церковных образований не было освоено. Произошло нечто непредставимое ни в какой стране. Постепенно, то бросаясь в сторону протестантизма, то устремляясь в сторону католицизма, утвердилась государственная церковь, в самой себе находившая учредительные силы для установления, и церковной иерархии, и вероучения, и богослужения. Учитывая удельный вес различных церковно-общественных элементов, власть комбинировала все, потребное для церковной жизни. В несогласованном смешении (ибо и несогласуемом!) оказались догматы, обряды, таинства, формы благочестия, молитвенные приемы, принципиальные взаимоотношения внутреннего с другими церковными образованиями — все возможные элементы церковной жизни, воспринятые и от католичества, и от протестантизма — по преимуществу от кальвинизма.
На двух главных столпах водружено англиканское благочестие. Это — 39 членов исповедания веры и молитвенник (коммон-прейер-бук), содержащий молитвословия общественных молений. Исповедание веры несет в себе значительно большую печать протестантизма, чем молитвенник, но особенно характерно то, что ни тот ни другой, в сущности, еще не исчерпывают, ни каждый в отдельности, ни оба вместе, всей полноты англиканского многообразия. Пределы, в которые может умещаться англиканство, как в смысле минимализации его церковности, так и в смысле ее максимализации — вообще трудно определимы. Сам принцип англиканства, в смысле его отношения к инакомыслящим, определи епископ Вальтер Трурский в цикле лекций, прочитанных им в Петербурге в 1912 году, в предвидении дальнейшего благоприятного развития общения с православными: «Если меня спросят: каким же путем мы держимся вместе и сохраняем единство, я бы ответил так: мы держимся нераздельно вместе, потому что существует великое основное учение и требования, которые все признают, а терпимые разногласия касаются лишь второстепенных вопросов. Основного же учения и основных требований английская церковь держалась стойко, отказываясь делать какие-либо уступки. Этот отказ выступает с особенной ясностью, когда мы припомним возникновение различных сект (нонконформистов — несогласных), отделившихся от церкви. В Англии много сект, потому что англичанин не может быть счастлив, не сохраняя религию в какой-либо форме. Если он не согласен с тем, что ему предлагают, он приискивает себе нечто новое. Конечно, печально, когда кто-либо отказывается от святой Апостольской церкви, но все-таки лучше, чтобы отколовшиеся оставались верующими во Христа, нежели совсем потеряли веру и стали активно антирелигиозными. И действительно, те, кто чувствовал, что не может подчиниться основному учению и дисциплине Святой Англиканской Церкви, покинули ее. Английская церковь не говорит: «Верьте и поступайте, как хотите, но все же оставайтесь с нами». Наоборот, она сказала: «Существуют основные положения, которые вы должны принять. Если вы их примите, мы даруем вам столько свободы, сколько возможно во всех второстепенных вопросах, особенно мирянам. Но во всем остальном вы должны признать учение».
Чтобы измерить амплитуду колебаний вокруг Истины, которая допустима Англиканской Церковью, надо всмотреться ближе в ее состав. Тут издавна обозначаются три движения, которые иногда ошибочно именуются тоже церквями. Цитированный только что еп. Вальтер называет их «партиями». Правильнее сказать, именно движениями, так как никаких организационных форм они не имеют. Даже, точнее, это «клички» (как выражается тот же еп. Вальтер), которых могут и не признавать те, которых ими обозначают, но которые все же довольно точно определяют их церковную физиономию. «Высокая церковь» представляет высший слой церковного общества, как в смысле уровня культуры, влияния, состоятельности, так и в смысле готовности доводить свое церковное сознание до возможной полноты. Все то движение в сторону наполнения англиканских мехов «новым вином» Православия, о котором мы говорили, есть проявления жизненности Хай-Черч. Могучее движение к оздоровлению церковной жизни начала девятнадцатого века, известное под названием «пюзеизма» (по имени вождя движения), порождение этой церкви. Конечно, ей ближе коммонпрейербурк, чем 39 членов исповедания веры. Католицизм без папы, и, еще лучше, восточное благочестие, вот под знаком каких идеалов строится здесь церковная жизнь, самый внешний облик которой наглядно способен уподобляться благолепию и католических и православных храмов — к ужасу и негодованию собратий, для которых укрепилась подходящая для них кличка «Нижней Церкви.» Тут господствует писание. Это — законники, пуритане, евангелисты, для которых все — учение. Не только богослужение не стоит здесь в центре церковной жизни, но и требы являются чем-то чуждым и ненужным. Духовное родство, несомненно, тут достаточно отчетливое, с протестантизмом, почему «39 членов» лежат в основе этого движения. Духовное родство есть и с юдаизмом, который вообще наложил отпечаток на англиканство, но с особой силой обозначился на Нижней церкви. Сильны настроения хилиазма. Можно встретиться с такими определениями самих англикан Лоу Черч и Хай Черч: «Того, кто любит еврея и ненавидит папу, мы теперь называем кальвинистским епископатом, принадлежащим к Лоу Черч, потому что он ставит ниже «церковный ритуализм» и догму «апостолического преемства», чем личную благодать и веру в «кровь искупления». Принадлежащие же к Хай Черч, это те, «кто веруют в то, что Церковь Англии есть единственная истинная церковь, что крещение есть возрождение и что священники имеют переданное им право разрешения (после исповеди и обещания покаяния)». Можно встретиться и с таким утверждением: «Мы, англикане, считаем себя одновременно и католиками и протестантами.» Но все англикане считают себя, при всех их внутренних различиях — одной Церковью. В нее входит и так наз. «Широкая церковь». «Броад Черч — та хочет всех объединить. Она принимает писание, но делам придает решающее значение. Всех должна объединить видимая церковь на братском делании.
Пафос такого движения окрыляет (в частности, пафос миссионерский) участников этого движения, еще меньше чем Хай и Лоу Черч склонные увлекаться заданиями специфически церковными. Деятельность — вот на чем надо объединиться. Ко всякой «форме», не только организационной, но и догматической, Боард Черч равнодушна. Постоянный прогресс ее вдохновляет — твердого ничего нет. Нельзя ли и сектам найти себе место в Церкви? Вопрос этот возникал, но Палата общин в 1688 г. отвергла проект допущения сект в Англиканскую церковь. Впрочем, широта протестантского мировоззрения и так дозволяет в этой церкви так много, что православное сознание иногда просто ошеломляется.
Чтобы дать себе ясный отчет, до каких крайностей может дойти широта мировоззрения, обнимаемого англиканством, нужно иметь перед глазами один совсем недавний образец того.
В серии статей, объединенных заголовком «Как изменилось мое умоначертание», в журнале The Christian Century от 21 дек i960 г. в его Рождественском номере, находим совершенно невероятную отсебятину епископа Епископальной церкви, возглавляющего калифорнийскую епархию, Джемса Пайка, под кричащим названием «Трезубый синтез.» «Трезубость» синтеза выражается в том, что епископ Пайк объявляет себя выше высокой, ниже низкой и шире широкой церкви — все это объединяя в своей всеобъемлющей груди.
Чем он шире «широкой» церкви? Когда-то он смущался, если кто-либо из духовенства сомневался в девстве Божьей Матери — теперь он стал более «либеральным.» Вообще же, он теперь не считает, что дело Святого Духа ограничивается христианством, христианским откровением. И тут он «шире». Ему близки и Будда, и Фрейд, и Сократ. О Фрейде, по случаю столетия со дня его рождения, он служил специальную благодарственную службу! Протесты были — ведь Фрейд был атеистом. Ответ: Господь может открывать Себя и через атеистов. Еп. Пайк считает невозможным такого «бога» (здесь он пишет это слово с маленькой буквы), при котором спасение ограничивалось бы какой-то ограниченной группой. В отношении такого «бога» он сейчас — атеист.
И все же он остается правоверным «англиканом». Литургия! — Ведь это лучший способ привлечь человека, приобщить его к «мифу» — тут он чувствует себя в «высокой церкви». Только была бы литургия «хорошей» — тогда она охватывает всего человека. Вера имеет разные стадии — и иногда можно только «спеть» то, чего не скажешь обычной речью. Он сам ныне воспринимает вознесение Христа на небо и Его рождение наитием Святого Духа — только так, «пением».
Под углом зрения пользы воспринимает он и понятие Троицы — как можно было лучше примирить единобожие с многобожием. Новым теперь является и отношение к еврейству. Христианином настоящим можно сделаться только на основе юдаизма — и всякая ересь, в сущности, есть отрицание юдаизма (это — тезис, который он готовится развить). Поэтому отношение к евреям у него сейчас такое: если он может помочь еврею стать хорошим евреем, он считает этот день не потерянным. Итог: он не верит во многое, во что он верил 10 лет назад, но верит глубже.
Далее он обращается к Низкой церкви. Он готов признавать епископат, способный соблюсти преемственность до, во время и после Реформации. Но он против того, чтобы богослужению придавать какое-то решающе завершенное значение. «Я говорил моим пасторам, что они могут объявлять о допущении к святому причастию всех, кто принимает, что Господь во Христе, подлинно действует в таинстве (как большая часть принципиальных традиций то утверждает) и кто (как епископалы тоже должны были бы) раскаивается в своих грехах». Так он снимает все «перегородки». Не все принимают такой «экуменизм», но еп. Пайк в ответ этим «охранителям деноминаций» заявляет, что будет и впредь действовать в своей епархии, исходя из принципа, что членами церкви являются все крещеные христиане, верующие в Христа Спасителя. «Для меня, — заключает он, — «низкая церковь», в евангельском смысле, является верой в то, что церковь выше всякой частной национальной церкви, выше всякой частной деноминации, выше всяких форм и традиций, выше частных доктринальных формулировок».
Обращаясь к «высокой церкви», еп. Пайк возвращается к мысли о том, что церковь должна охватывать всего человека, а для этого надо действовать на поэтическое воображение. Поэтому он и приветствует все элементы торжественного богослужения тем более, что оно дает молящимся и сознание традиции, преемственности, наполняя сердца образами. У него остается чувство необходимости епископата — и это не только по соображениям целесообразности в отношении пасторов, но и как свидетельство того, что церковь есть тело, а не только сочетание одинаково мыслящих людей.
Так соединяет он все полезное, еще усиливая его, от всех трех групп англиканской церкви — и доволен, являя в своей епархии образец показательного «экуменизма».
Выступление еп. Пайка вызвало известное волнение, даже жалобы. Это послужило поводом лишь к оживлению его проповеднической и журналистской деятельности.
Сказанного довольно, чтобы по достоинству оценить тот соблазн, совершенно намеренный, который способен внести слишком доверчивое устремление навстречу тяготения англиканства к православию: ведь то является не англиканство в целом, а одна струя его, правая. Одновременно другая струя англиканства, левая, с такой же искренностью ищет единения с протестантизмом. И оба эти устремления уживаются вместе, достигая порою даже тех или иных конкретных результатов. Идет настойчивая работа одних кругов для достижения взаимного причащения с православными и для признания со стороны православия англиканской иерархии (латинская церковь категорически отвергает ее законность, а православная богословская наука считает спорной). Взаимное причастие в 1903 году было отвергнуто Константинопольским патриархом. Каноническая правильность в 1922 году, напротив, теоретически признана равноценной Римской, Старокатолической и Армянской, что встретило сочувствие и в некоторых других восточных церквах. Ламбетские конференции (так именуются каждые 10 лет собирающиеся конференции всех англиканских церквей) предметом своих занятий неуклонно ставят вопрос сближения с Православием. Казалось бы, чего лучше? Еп. Николай жичский, получивший богословское образование в Англии, уже практиковал взаимное причащение. Но тут же идет аналогичная работа с протестантами, и даже епископы англиканские участвуют в поставлении лютеранских епископов. Так уже «практически» начинает выполняться провиденциальная миссия по «объединению» церквей, в стиле и духе англиканской терпимости. И надо усвоить существо этого духа, чтобы суметь правильно оценить удельный вес тех или иных, даже официальных, действий представителей англиканской церкви.
Наша Церковь, следуя заветам митр. Филарета, с должной осторожностью неизменно относилась к вопросу объединения с англиканами. Патр. Тихон, будучи в Америке, принимал священников с перепосвящением. Он, в качестве патриарха, очень торжественно принимал в Москве в 1923 году епископа Херберта Бюри и чествовал его в Успенском соборе, на службе, на котором англиканский епископ присутствовал в облачении и благословил народ. То был церемониал. Объективная неразрешимость проблемы единения оставалась очевидной. Речь о нем, если теперь и идет с Москвой, то в плоскости того «маневрирования», которое составляло природу деятельности Московской Патриархии. Но русская общественная мысль горела в свое время упованием на великие в этом направлении достижения. Пламенные статьи писал Гиляровский-Платонов. «Господствующая Российская Церковь со своими сестрами-церквами юго-восточными, составит едино тогда с господствующей англиканской церковью и с ее дочерью-сестрой на дальнем заатлантическом Западе. Какая будущность, какая слава!...»
Природа англиканства
Чтобы уразуметь природу англиканства, надо отдать себе отчет в своеобразии англиканского сознания. Выработалось оно под влиянием многовековой островной обособленности от всего остального мира, которая, однако, не помешала культивировать все более и более тесную с ним независимость. Островной характер страны охранял Англию от внезапных нападений воинственных соседей и создавал такие условия, при которых Англия могла вырастать в великую державу без административной централизации, без бюрократического аппарата, без постоянной армии. Все держалось все более дисциплинирующимся общественным сознанием, приучающимся из всякого положения находить выход в порядке сговора. Компромисс — ядро английской общественной жизни. Это не гнилой компромисс оппортунистического типа, а здоровый сговор, опирающийся на высокий средний уровень общей морали, на устойчивую и выдержанную деловитость и на стойкое христианское сознание.
Самообладание — обязательное свойство каждого истинного англичанина, неотделимое от чувства его собственного достоинства. Когда однажды в беседе с одной европейской дамой, постоянно живущей в Лондоне, женой природного англичанина, я высказался об общем знакомом англичанине, как о человеке нервном, я неожиданно услышал такую реплику: «Хорошо, что его тут нет — он бы сказал вам, сбросив свой пиджак: — Посмотрим, кто из нас действительно нервный!» Оказывается, такая характеристика воспринимается типическим англичанином, как оскорбление. Самообладание, опирающееся на стойкое, исполненное моральной крепости, общественное сознание, проникнутое уважением к чужой личности, создает условия, при которых жизнь способна течь неким самотеком. Само англосаксонское право создавалось в процессе третейского разбора споров, опирающегося на общепризнанные принципы человеческого сожительства.
В текущей жизни англичанин привык проявлять одновременно неутомимую и ничем не смущаемую настойчивость в достижении поставленной себе цели и готовность, в некий последний момент, уступить, — в какой-то мере — чтобы не дошло дело до губительного или существенно-вредного разрыва. В связи с этим сложилась национальная привычка не ставить себе задачей кого-то в чем-то «убедить», или в порядке общественного словесного состязания искать некую «среднюю». Просто на просто деловито взвешиваются шансы на успех, определяемые не только реальной силой противника, но, главным образом, наличием сложившихся у каждого убеждений и решений — и интуитивно нащупывается решение, отвечающее желаниям большинства, но приемлемое и для меньшинства. Нация являлась своего рода грандиозной артелью, составленной из множества посредствующих артелей, действующих в атмосфере общего убеждения, что творимое дело должно оставаться в руках тех, кто к этому нарочито способен и кто традиционно, наследственно успешно его творит. Огромное чувство солидарности накоплено поколениями — солидарности как общенациональной, так и групповой. Эта солидарность такой силы, что англичанин привык считать «своим» только соангличанина. Вместе с тем англичанин привык уважать и ценить свой домашний очаг превыше всего, в его абсолютной независимости и самобытности. Развито у него такое же уважение и к чужому семейному очагу... Есть «общее», всех объединяющее, — всех соангличан, но в их «раздельности»! Это своеобразное Целое создано и живет предприимчивостью отдельных единиц и групп, иногда вызываемых к жизни и руководимых властью, а иногда самочинно возникающих и действующих. Это Целое сумело охватить чуть не полмира, оставаясь, при всех изменениях исторического роста и развития, единством, выше обрисованного типа.
Это своеобразное умоначертание оказалось перенесенным и на церковные взаимоотношения. И тут «сговор» оказался основоположным началом, предполагающим некое общее сознание, всех объединяющее и проникнутое некой христианской не столько, может быть, верою, сколько моралью. Основоположным оставалось и здесь уважение к самостоятельности каждого семейного очага. В итоге получилось нечто такое, что при всякой другой морально-общественной атмосфере выродилось бы в нечто совершенно неприглядное и даже циничное, а в составе английского Целого оказалось бы могучим самосознанием, сочетающим безнадежную ограниченность духовного кругозора с несгибаемой стойкостью общественной дисциплины, способной делать чудеса в области социального устроения, военного успех, культуры, науки — с каким-то при этом всегда уголком, отведенным и для религии той, какую каждый считает лучшей для себя. Типичный англичанин способен понять очень многое — но где-то безнадежно кончается это понимание: перестать быть англичанином он не может. Можно так сказать: между собою истинные англичане всегда должны договориться, пусть с огромными трудностями, к которым истинный англичанин привык. С неагличанами никогда англичанин окончательно договориться не может, так как все остается всегда условным и относительным — в зависимости от того, как будет слагаться английская общность. Перенесите все это в область веры — ясно, какая пропасть разверзается между английским миропониманием и всяким другим. Самое основное, что является характерным для веры, а именно ее абсолютность, оказывается заведомо опрокинутым для подлинного английского сознания.
Только учитывая все выше сказанное, можно уразуметь всю парадоксальность общения дружественно относящихся к Православию англикан с православными. Мы едва ли у кого-иного встретим такое сочувственное, исполненное понимания и самого искреннего даже преклонения, изображение нашего церковноправославного быта, а в отдельных случаях даже нашего вероучения и богослужения. Казалось бы, все данные налицо для того, чтобы человек присоединился к Православию. Но нет — не так все просто! Он — англичанин: как он отвернется от своего национального массива? Абсолютная ценность для него все же не вера, а его английское самосознание. Показательным примером тут служит «дух Святой Руси», как с полным правом на то назвал прот. М. Помазанский. В. Дж. Биркбека, посвящая ему статью в «Православном пути» 1959 г. Редко у кого можно встретить такое отчетливое сознание церковной правоты нашего Православия. Он посвятил жизнь тому, чтобы разъяснить это своим соангличанам. Но оторваться от них и он не смог — и скончался все же чадом своей Церкви (в 1916 г.).
В настоящее время, конечно, многое радикально изменилось. В частности, и Англия, как выше обрисованное нами Целое, испытала разложение, силу которого даже трудно по достоинству оценить. Идеализм в значительной мере выдохся. С другой стороны, конечно, то, что и раньше являло лишь видимость, прикрывавшую духовную пустоту, и что определялось непереводимым словечком cant, теперь в своем удельном весе увеличилось в огромной степени. Наконец, не стало даже и надобности для многих прикрываться условностями: массовым является отход Англии от Церкви, во всех ее религиях. Но вместе с тем, как и везде, рождается некая здоровая реакция в тех, кто не умер душой. И вот тут губительным часто является выше означенная национальная традиция, толкающая непроизвольно на путь соединения не с истинным Православием, а с его подделкой, которая получила наименование «Советской Церкви». Нужна особая сила веры, чтобы эта традиция была преодолена и чтобы вопреки общему курсу человек был способен направить свой личный курс, действительно, по Божьим звездам к Божию Солнцу. Это — единицы. А что делается в сердцах того множества, которое идет общим путем — «экуменистическим», — то знает один Господь Бог...
Религиозная жизнь в США
США, при всем своеобразии их возникновения и роста, носят на себе отчетливый отпечаток англосаксонского духа — со значительно большим ударением, однако, на начале религиозном. Иммигранты несли сюда дух своей веры, сохранение которого было задачей их жизни. Свобода веры — стала жизненным нервом общежития, которое складывалось в США. Недаром европейская наука государственного права и политических учений восприняла «декларации прав» первоначальных американских общений, как основу самого понятия «личных прав», потом окрепших в т.н. «правовом государстве» западного образца. Свобода исповедовать свою веру — с упразднением всякого вмешательства государственной власти в это личное дело каждого — вот аксиома американского общественного сознания. Первоначально американизм сливался с протестантизмом, в очень широком его понимании, включающем и сектантство. Но постепенно дальнейшая иммиграция внесла радикальные изменения, породив трехзначность американской вероисповедности: «главными» верами оказались еще еврейство и католицизм. Характерным для веры стало направление «деятельное,» прикладное, утилитарное, к земле обращенное и только отраженно воспринимающее небесное содержание веры. Такая вера — дело интимное, никого не касающееся, но вызывающее взаимное уважение и потому охраняемое в своей обособленности. Люди всех вер, однако, соединяются под знаком начинаний, имеющих общественное значение. Удельный вес именно такой направленности интересов всех верующих, кто бы во что ни верил, оказывается при этом так велик, что истинная Вера из интимной ценности превращается легко в нечто второстепенное, побочное, малозначительное, условное, относительное... Порождается некое общее умонастроение, получившее уже полвека назад именование «американской религии».
Вот как определяет эту религию французский писатель Анри Барги в монографии «Религия в обществе Соед. Шт.» (1902 г.): «Все церкви Соед. Шт.: протестантские, католические, еврейские и независимые — имеют нечто общее. Они ближе друг к другу, чем каждая из них со своею Церковью-матерью в Европе, совокупность всех религий Америки образует то, что можно наименовать религией американской». Католический писатель, приводя это суждение, опровергает то, будто американские католики далеки от Рима, но согласен с тем, что они слишком близки к протестантам. Сущность же этой «американской религии,» восходящей к пуританству первых насельников, заключается в отождествлении христианства с гуманитаризмом, который, с одной стороны, слишком много воспринял от юдаизма: это — ожидание общей религии человечества, сливающей в себе все существующие. Практически дух Америки — это терпимость ко всему догматическому, лишь бы достичь солидарности: религия существует для людей, для общества. Единый догмат, это — равнодушие к догматам. Тут всякий спор — одиозен. Филантропия заполняет сознание. Дух евангелизма сочетается с духом рационализма, обособляя чувство, проникающееся христианством, от разума, который может быть позитивным. Христианство делается «прикладным», общественным. Само учение Христа воспринимается под углом зрения общественных идеалов, в нем заключенных — чисто земных. Олицетворение американской религии можно видеть в некоем «обществе этической культуры,» которая типична для «Церкви без догматов,» какую требует американская религия. Она не учит тому, как умирать, а том, как жить: это — школа практической энергии, которая и является, в глазах реформированного христианства, задачей, содержанием, предметом религии, через усовершенствование человека достигающей усовершенствования общества. Тут либеральное еврейство объединяется с либеральным христианством. «Христианство должно устранить свою схоластику (читай: догму) и сохранить евангелизм (читай: гуманизм): остается милость личности Христа — она обращает евреев. Расширившись до гуманизма, он их гуманизирует: евреи перестают быть евреями храма, а становятся теми, которые следовали за Иисусом вдоль озера». Но «обращение» кого бы то ни было не цель; об этом даже и не думают, значения этому не придают. Цель одна: дело практической жизни, на котором все объединяются. И тут — всем место. Тут — центральная работа Церкви, подлинное содержание ее жизни.
Так было — так и осталось. Надо ли говорить, какие практические преимущества, но и какие опасности содержит такая среда для чад Церкви? Мы не можем рассказать здесь всю проблематику современной американской религиозной жизни. Ограничимся несколькими иллюстрациями. Вот какие итоги современному религиозному опыту подводит журнал The Christian Century. Он говорит о некой «новой национальной религии,» которую определяет как «реализованный плюрализм.» Было время, когда Америка была насквозь протестантской. Потом постепенно возникло сосуществование (доброжелательное со стороны свойственного Америке широкого протестантизма, еще продолжавшего быть господствующим) с католицизмом и еврейством. Сложилось убеждение, что к одной из этих трех вер непременно должен принадлежать каждый американец — иначе, какой он человек! Изменилось положение за последние десятилетия в том смысле, что католики получали численный состав все более крупный, удельный вес которого еще усиливается охлаждением к вере со стороны протестантской массы. Но конфессиональные различия сглаживаются. Независимо от принадлежности к определенной религии, в Америке образовался некий совершенно своеобразный подход к Богу и вере, объединяющий всех. Можно с известным правом говорить о «национальной вере», являющейся «светским гуманитаризмом,» неким подобием «деизма,» некой «республиканской верой.» Это особого рода идеология, практически ориентированная, которая содержит в себе и преклонение перед прикладной наукой, и самоутверждение в общем здравом смысле, и золотые правила поведения в смысле недозволенности некоторых действий. Эта идеология уделяет почетное место спорту и, как нечто само собой разумеющееся, подразумевает присущую каждому личную независимость. Какое место занимает в этой житейской философии Бог? В понимании богословском — его как будто вовсе нет. Психологически же в таком боге сочетаются определенные полезные качества, житейски необходимые: это и погоняльщик, это и помощник, это и совершенно необходимое условие для сохранения общности с остальным народом, оставшимся религиозным, без чего этот народ мог бы оказаться препятствием. «Религиозными попутчиками» видят себя люди разных церковных окрасок, родственные в этой своей идеологии. Будучи проникнуты такой религиозностью, американцы не ощущают уже особой потребности посещать храмы. Никто из них не антирелигиозен, но никто по-настоящему и не церковен. Так формулировал религиозную солидарность американцев один профессор: «То, что деисты надеялись осуществить вне церкви, в широкой степени оказалось осуществленным в стране со множеством церквей. Действительно, убеждение, что религия есть служанка демократии, сделала такие успехи, что американский католицизм, американский протестантизм и американский юдаизм оказываются побегами на одном стволе...» Орган ученого модерного протестантизма примиряется с тем, что должна быть оставлена самая мысль о богословском выражении этого плюрализма. К чему сводится единственная задача? Оставить мечтательство, смотреть действительности прямо в глаза — и «в интересах истины и стратегии начать учиться пользоваться радостями своего меньшинственного положения в плюралистическом, постпротестантском обществе».
Две иллюстрации приведем современного американского благочестия. «Проповедник успеха» — под этим заголовком в 1957 г. дал немецкий еженедельник Christ und Welt живую и яркую корреспонденцию из США, посвященную Норману Винсенту Пилю, с его «индустриализованным душепопечением».
Это явление прежде всего бьет по воображению своими гигантскими размерами, пусть она концентрируется в одном человеке. Миллионные тиражи его книг, распространение его словесных выступлений современными техническими средствами в широчайших массах, опубликование их в сотнях периодических издании — во всем этом есть что-то ошарашивающее и совершенно беспримерное, по сравнению с относительно недавним прошлым.
Есть ли это обращение к Богу? Этот вопрос, как ни страшно звучит даже под пером протестантской наблюдательницы. И ставится он прежде всего внешней обстановкой выступлений знаменитого проповедника. Они происходят в фешенебельной Нью-йоркской церкви, принадлежащей нидерландским реформаторам, и собирают неизменно до четырех тысяч слушателей «христиан и евреев, верующих и атеистов, католиков и протестантов». Слушают не только те, кому удалось попасть в храм, но и собравшиеся в верхнем и нижнем помещениях.
«Волшебное слово,» которым обозначается то, что находят здесь люди, не поддается точному переводу на русский язык»: relax. Есть французское слово, соответствующее detente. Это — разрядка внутреннего напряжения. Вот чего ищут и находят здесь люди. Обстановка способствует тому: коричневые дубовые стулья с мягкими красными подушками, красные ковры, золотые трубы органа, цветы, мягкое освещение. «Чего нет или чего не видно, это кафедры, алтаря, картин. Доведен до такой степени штурм против картин, что не найдешь в этом храме и креста». В общем — исполненная вкуса зала для собраний. «Здесь можно было бы говорить одинаково хорошо «о будущности «соединенных наций», как и о «душевном развитии ребенка». Электрические часы на стене напоминают оратору, что есть мера и хорошему».
Еще более удручающее впечатление оставляет верхнее помещение, капелла на 300 человек. Безвкусная длинноватая комната с гобеленами по стенам — и дубовый алтарь. «Но алтарь ли? Ни свечей, ни Распятия, ни цветов. Средняя часть закрыта зеленой завесой. Ее отодвигают, и становится виден экран телевидения. На нем тотчас же появляется веселое кругловатое лицо др. Н. В. Пиля, ибо проповедь его передается сюда из главного храма. Есть что-то давящее в том, что видишь над алтарем не Божий Образ, а доктора Пиля, его оптимистические, пышущие душевной силой черты, которые светятся на миллионах экземпляров, с обложек восьми книг, до сих пор написанных др. Пилем».
Тема сегодняшней проповеди — «Бог и твои трудности». Вечером речь будет идти о контроле над своими чувствами и о духовном мире, а неделю перед тем темой были «Вера в самого себя» и «Ключ к вере в себя». Так восстанавливается расшатанное душевное здоровье. Основной принцип Пиля: «Научно примененные принципы Библии обеспечивают бесперебойный приток энергии в тело и в дух человека.» Достигается душевное здоровье — научным путем. Понятно, что в храме нет креста. Искупления нет, раз нет греха. Имеются только душевные дефекты. С ними надо справляться методом д-ра Пиля, который он именует «позитивным мышлением». Христианство превращается в санаторий. Рядом с проповедью и создаваемым ею внушением действует уже и «религилзно-психиатрическая клиника», которую обслуживают 22 психолога, психиатра и духовных лица. Психоанализ Фрейда был не так давно одержимостью американцев, теперь психотерапия становится делом духовных лиц, и Пиль не одинок в своем деле. Вера в себя, в свой успех — вот что внушается этим делом. Это нечто совсем иное, чем то, что достигает Билли Грэхем «своим дрожанием и инсценированными им обращениями.» Тот зовет бедных и отчаявшихся. Пиль обращается к тем, «у кого нарушилось душевное пищеварение». Пиль не требует ни аскезы, ни признаний, ни самообличений. Чтобы восстановить «душевное здоровье» достаточно позитивного мышления...
Обширная корреспонденция г-жи Ирины Мантей кончается сводкой основных данных о подъеме религиозного чувства в Америке. Растет посещаемость храмов. Идет строительство храмов. Текут пожертвования в церкви. Религия в телевидении, радио, в книжной торговле стала big business. Новейшая книга Н. В. Пиля озаглавлена «Оставайся живым всю жизнь». «Эта популярность религии доставляет мне больше забот, чем насмешки над ней двадцать лет назад, — сказало мне одно духовное лицо. Так как многие приходят только для того, чтобы убежать от реальности современной жизни».
Здесь был упомянут Билли Грэхем — несколько иронически. Это — вторая иллюстрация американского благочестия, которую нельзя не отметить и которая выходит уже далеко за пределы США, став в какой-то мере характерной и для всего современного христианского мира. Тем не менее, она остается глубоко проникнутой именно духом американской жизни и является, быть может, отблеском заложенного в изначальном американизме духа миссионерства, ныне, в лице Билли Грэхема, своими закатными лучами озаряющего сгущающийся вселенский мрак.
Пиль — порождение упадка, некое обнаружение декадентской утонченности в духовной области, имеющей своей задачей ублажить себя переживаниями «духовными» и поставить их на службу «человеческому,» что заполняет жизнь в ее отвращенности от истинного Неба. Грэхем, напротив того, порождение «евангелизма», пусть наивного, но искреннего, стремящегося вступить в общение с Небом — как оно открывается протестантскому сознанию в его исходной непосредственности. Если Пиль ставит и себя, и своих поклонников в условия удобства отдыха и изощренного изящества закрытых помещений, то Грэхем ищет и требует воздуха, широкой арены, открытой эстрады, многотысячной толпы и теснейшего с нею контакта — массового и рвущегося к действиям, являющим наличие этого контакта. Вместе с тем для Грэхема характерно ощущение премирной катастрофической перспективы в атмосфере растущего отчуждения от Церкви, от Бога, от Веры, от самой мысли о будущем веке. Грэхем будит христианское сознание — и не случайно, что он, в начальных стадиях своей блистательной карьеры, был тесно солидарен с так называемыми фундаменталистами. Они отреклись от него (не вполне, правда, лишив его своего сочувствия) в силу того, что Грэхем, по масштабам своего «евангелизма», счел себя вынужденным не пренебрегать помощью того подавляющего большинства протестантского духовенства, которое стало в ряды модернистов. Тут можно предполагать со стороны Грэхема не «карьерные» и оппортунистические побуждения, но практические соображения о том воздействии на массы, спасительном, которое таким расширением аудитории ему обеспечивается. Еще больший удар нанес себе Грэхем тем, что соблазнился поездкой в СССР, переоценив и силу своей проницательности, и могущество своего воздействия на людей, а главное — недооценив силу Зла, воплощаемого теми, кто дал ему разрешение на такую поездку. Но надо отдать справедливость Грэхему, ни его первый, ни второй срыв не создали для него катастрофы морального падения и духовного паралича. Он, как и раньше, не сказал еще своего последнего слова и как держится на весу, не выпадая, с одной стороны, из общего тона современности, явно апостольской, а с другой, и не поддаваясь ей окончательно, а создавая не искуственно-изощренно-вымученный пилевский relax, а возможность истинного духовного облегчения. Точно свежего воздуха глотнуть, почувствовав и взаимное во Христе общение и ко Христу устремление — вот чего ищут и что находят у Грэхема многотысячные толпы разноплеменного, разноязычного, а отчасти и религиозно разносоставного человечества на территориях Америки, Европы и Азии.
Грэхем зовет к открытому и даже демонстративному обращению к Христу, являемому в форме своего рода «исповедничества», тут же совершаемого. Но он не образует какой-либо новой секты и не требует приобщения к той «деноминации», к которой сам формально принадлежит. Он готов удовлетворяться тем, что возвращенный им к Христу человек проявит церковную лояльность по отношению к своему духовному отцу, теснее приблизившись к своему храму — какой бы «деноминации» он ни был. Тем самым Грэхем делает себя союзником настоятелей всех возможных приходов, на пути своего победного шествия попадающихся ему — оставляя, так сказать, им свою «добычу» и вручая ее им на дальнейшее окормление. Как бы новая кровь вливается таким образом в хиреющую повсюду приходскую жизнь, и «крестовые походы» Грэхема оставляют за собой тысячи, десятки, сотни тысяч «плененных» им, а обнимает значительную часть всех слушавших его проповедь. Опыт показывает, что далеко не поверхностным остается это воздействие: жатва налицо.
Какая ее дальнейшая судьба? Есть основание надеяться на то, что в случае благоприятных изменений всего мирового положения в смысле срыва зреющей апостасии — перед нами материал, способный испытать и дальнейшее, быть может, яркое возрождение духа. Если же все пойдет в прежнем направлении, то на прочность этого обновления рассчитывать не приходится — тем более что под таким же вопросом остается и сам Грэхем. Вот почему мы считаем себя вправе утверждать, что он еще не сказал своего последнего слова. В отличие от общего умонастроения ему свойственно сильное ощущение «конца», висящего над миром, забывшим Бога. Но в его лице как бы повторяется трагедия исходного протестантизма: тяготея к первохристианству, он не хочет и не может ощутить того, что воплощено в Церкви, соблюдающей преемство с историческим первохристианством, а никак и никем не может быть симпровизированно наново. Поэтому, если кому в современности может быть по праву присвоено именование «Второй Реформации», то именно к создаваемому им движению. При всех условиях Билли Грэхем — самое яркое проявление проблесков духовного возрождения в США. То, некое новое воплощение «американизма», сумевшее проникнуться пафосом «евангелизма.»
Билли Грэхем при всех оговорках — явление утешительное, обнадеживающее. Он свидетельствует о том, что есть в массах еще свежесть искреннего религиозного чувства, ищущего выхода. Вянет, гаснет, хиреет везде приходская жизнь, уходит в прошлое истовое храмовое благочестие — повсеместно и во всех исповеданиях. Но святое беспокойство еще таится в недрах душ у многих и многих — об этом и свидетельствует успех Билли Грэхема, умеющего простыми, непритязательными и к Евангелию близкими словами, дать этому спасительному беспокойству, если не всегда действительный выход, то, по крайней мере, мгновенное утешение и ободрение.
Культы и секты
Отметим явления и другого порядка — уже, в сущности, выходящие за пределы христианства и выполняющие назначение как раз противоположное: дать злостный выход копающемуся в душе беспокойству, приобщая людей, охваченных им, уже недвусмысленно к духу тьмы.
Известный журнал «The Christian Century» на протяжении нескольких месяцев 1957 г. дал серю статей некоего Маркса Баха, который рекомендован журналом как директор находящегося в Айове религиозного «университета» и специалист, не имеющий себе равного в знании и понимании относительно малоизвестных религиозных движений в США.
Первая статья этой серии посвящена некой «Психиане», связанной с именем Франка Робинсона из Москвы, Айдахо, который со своей семьей поднял целую религиозную компанию приемами американской рекламы, доходящей до отдельных людей, обещающей им различные блага и вовлекающей их в молитвенное общение, лишенной всякой церковности и создающей у вовлекаемых уверенность, что они вступают в непосредственное общение в Богом.
Само наименование «Психианы» пришло Робинсону во сне, и он принял его, как выражающее основную задачу его деятельности: принесение новой жизни душе каждого. Обращался он ко всем и среди всех находил адептов — протестантов и католиков, негров и белых, богатых и бедных. Когда Бах побывал у него, он увидел большой его портрет в одеянии клирика, пышном и торжественном — и каком? — Робинсон так объяснил это одеяние: «Византийская Американская Католическая Церковь, Восточного образца,» Дальнейшее пояснение было такое: «Апостольское преемство идет назад к первой церкви в Антиохии, основанной Св. Петром в 38 году по Р. Х. Это меня соединяет непосредственно с сотней миллионов восточных христиан. Я оппортунист. Каждый человек таков. И каждый «министр» таков. Я только не придаю этому особого значения. И я никогда не намеревался построить церкви».
Отношение к нему со стороны богословов и церковников было отрицательное. Первые считали его пустым человеком, а вторые готовы были видеть в нем Антихриста. Но после своего «пробуждения» он не обращал ни на кого внимания и шел напролом. Влияние его росло, но оборвалось все движение с его смертью в 1948 г. Сейчас оно сошло на нет, так как преемника у него не оказалось. Но Бах считает это движение значительным в том смысле, что оно впервые обозначило новые пути, по которым потом широко пошла религиозная действительность США: «персонализация» религиозности, устремление к психической терапии и к получению непосредственной помощи в нуждах жизни от исходящей из какого-то центра молитвы. Тут нет места ни богословию, ни богослужению, ни миссионерству — письма, телефон, личная связь, с задачей найти контакт с некой божественной силой, помогающей жить. Начало всему этому положено было Робинсоном с его «Психианой».
Вторая статья посвящена «Свидетелям Иеговы» — им была посвящена статья А. Колесникова в «Православном Пути». Огромная энергия, развиваемая им, граничащая, по утверждению Баха, в смысле силы воздействия, с гипнозом. Одержимые гипнотизеры — так можно было бы аттестовать типичных деятелей этой секты. Они готовят мир к «Армагеддону,» который ожидают между 1970 и 1980 годами. Но автор находит признаки изменения в этой секте. В ней обозначаются свойства церковности. «Свидетели» уже чувствуют себя учредителями новой религии, и уже не каждый свидетель является «министром,» а возникают тренированные кадры таковых. Движение превращается в могущественную «деноминацию», обладающую огромными возможностями и распространяющую свое влияние во всей вселенной. Литература печатается «свидетелями» во многих десятках миллионов экземпляров.
Третья статья посвящена «пионерам позитивного мышления.» Вот уже бо лет существует «Христианская школа единения», пропагандирующая некое внецерковное бездогматное «христианство». Эта секта обладает такой силой «положительной» молитвы, что в ее «молчаливом единении» преодолевается бедность, нужды, болезни, заботы и страхи: так глубока вера в божественное обетование человеку благосостояния, изобилия, здоровья, уверенности в себе и мужества. Это движение имеет 2оо центров и 50 радиостанций. Оно рассылает свои издания в более чем миллион домов — по всему свободному миру. 700 человек работают в этих центрах, откуда рассылаются издания в миллионах экземпляров на 140 языках. Еще в 30-х годах это движение было бедно и убого. Сейчас его центр — целый поселок, прекрасно обстроенный, в центре которого находится здание под красной крышей с освещенными всегда окошками: это «свет, изливаемый в мир.» Тут происходит непрестанная молитва работников «Единения», денно-нощная, ответствующая на запросы почтовые, телеграфные и творящая чудеса по всему свету. Само движение возникло чудом. Чарльз Филльмор и его жена Миртль были чудесно излечены — она от туберкулеза легких, он от туберкулеза костей. Они стали молиться за других — с таким же чудесным успехом. Наименование «Единения» было внушено во время общественной молитвы — никто, кроме Филльмора, ничего не слыхал, но он говорит: «Для меня то было так же ясно, как если бы мне кто-то сказал.» В 1892 году они с женой заключили между собой договор, который стал основой всесветного движения, будучи подписан «в присутствии сознательного духа Христа Иисуса». Чета Филльморов отдавала себя и свое имущество на служение Истине в молчаливом единении — в уверенности, что Дух Истины снабдит их для общей пользы душевным миром, здоровьем, мудростью и всем необходимым. Чарльз Филльмор скончался в 1948 году, 94 лет. Его дело ведут сыновья — 75-летний Лоуэдь, являющийся «творческой мыслью» всего дела, и его брат Риккерт, ведающий материальной частью. Есть основания думать, что до трети всего протестантского мира США вовлечена так или иначе в сферу этого движения. Не являясь церковью, Единение имеет «министров», то есть служителей культа, прошедших соответствующие курсы и получивших «посвящение». Они образуют особую Ассоциацию. Не требуя формального к себе присоединения, Единение все же имеет свое исповедание веры, к которому многие присоединяются, давая свою подпись. Приведем лишь одно положение этого исповедания: «Мы верим, что распад духа, души и тела, вызванный смертью, аннулируется возрождением таких же самых духа и души в другом теле, здесь, на земле. Мы верим, что повторное воплощение человека есть милостивое действие нашего любящего Отца с той целью, чтобы все мы получили возможность достигнуть бессмертия через возрождение, как то сделал Иисус.» Впрочем, Лоуэль Филльмор дал разъяснение в том смысле, что ими не придается особого значения обязательной вере в возрождение: весь пафос движения определяется настоящей жизнью здесь, на земле сейчас, в гораздо большей степени, чем жизнью последующей. «Мы чувствуем, что если вы сделаете эту жизнь лучшей из возможных, то жизнь последующая сама о себе позаботится. «Единение» является явным уклонением от религий, которые главным своим назначением считают приготовление к смерти. «Единение говорит: «Живите теперь! Живите полной жизнью». На вопрос, что такое Бог, ответа общего не дается: члены Единения» по-разному отвечают на этот вопрос. Для них важно сознание того, что Бог есть в тебе и дает тебе жизнь, здоровье, счастье и благоденствие. Пусть богословски это движение беспомощно, оно, несомненно, отвечает некой потребности и встречает живой отклик в Америке.
Последняя статья посвящена движению «Баха-и».
В 1865 году из Багдада в цепях прибыл в портовый город Акка (ныне в Израиле) Баха-у-лла. Приговоренный к тюремному заключению, он томился здесь 25 лет, а его сын Абдул-баха — 40 лет. Как и Иисус, Баха-у-лла имел предтечу, который учил, что Бог — отец всех и основатель всех вер, и вот настало время, когда Небо лично явит Истину: Мессия явится в мир. И Мессия в лице Баха-у-лла в 1863 году явил себя. После выхода из тюрьмы он жил в 6 км. в глубь страны, в доме шейха, как князь, до смерти, последовавшей в 1892 году — то есть не «смерти», а как говорят его благоговейные последователи — христиане, евреи, мусульмане, буддисты — до его «вознесения». Здесь его посетил известный кембриджский ориенталист Эдуард Броуни. «Я никогда не забуду лицо того, на кого я смотрел. Эти пронзительные глаза, казалось, читали саму душу... Незачем было спрашивать, в чьем присутствии я стоял, когда я склонился перед Тем, Кто является предметом почитания и любви таких, каким могли бы позавидовать князья и императоры». Его сила перешла к преемнику Абдулу-баха, а затем современному возглавителю движения Баха-и — Шоги Эффенди, старшему сыну старшей дочери Абдул-баха.
Автор статьи Маркус Бах сам является почитателем Баха-улла: он благоговейно преклоняет колена перед местом его смерти. Вот как он характеризует его последователей, которых он встречал во многих концах земли. «Они не требуют заработной платы, не ждут почестей и, действительно, более заинтересованы в том, чтобы дать, чем тем, чтобы взять. Типичны две женщины Баха-и, которых я встречал в Чичикэсто-нанго. Они пробыли в этой гватемальской деревне два года и приобрели двух обращенных из Майи-Квише. «Разве это не малый успех?» — спросил я. «Все зависит от того, как его себе представлять», — ответили мне. «Кто знает силу и ценность одной души?» Для них непредставимо, чтобы кто-нибудь когда-нибудь лишил Баха-у-лла его божественности: он истинное новое воплощение Христа. Они рассчитывают «освободиться» от христианского сопротивления этому притязанию через показ, через намеренное усилие в деле, которое он прокламировал: единство человечества... Многие отвергли Христа в Его дни, а многие не признают Его и сейчас. Баха-и верят, что если Иисус принес им весть о святости индивидуума, то Баха-у-лла явился открыть святость всех рас и вер. «Бог посылает своих пророков в определенные периоды с общей вестью для их времени».
Баха-и не удовлетворены христианством: оно омрачено сектантской исключительностью. Необходимо принять нового пророка, чтобы разглядеть истинность старого... Богослужение Баха-и раскрывает их идею: это «экуменическое» служение, без клириков, простое и торжественное служение с чтением и музыкой, воспринятых от живых вер всего мира. Это — поклонение, в котором могут принимать участие и протестанты, и католики, и всякие иные христиане, а также и евреи, мусульмане, буддисты, индусы — всякое лицо других вер и рас. Храм в Вильмет имеет девять дверей — как бы для того, чтобы показать, что каждая из великих вер мира может войти через свой собственный портал и соединиться с другими верованиями под одним куполом Бога. Есть мнение, что Баха-и находятся в заблуждении, проповедуя лишь общее спасение, а не заботятся о личном благовестии каждому, кто именно своей судьбой прежде всего озабочен. Но тут наступает уже время, когда отворяется еще и десятая дверь, которая вещает: «Сила Духа Святого целит все и материальные и духовные беды». Духовная терапия — вот чему учит пример Баха-и: достаточно хорошо помолиться — и уже получено желаемое, устранены беды. И это открыто каждому. Умеренность дает здоровье, и каждый может услышать голос Бога. Стоит всмотреться в Баха-и — видно, что они несут не только спасение миру, но и метод спасения каждого из нас. В Америке это движение пока не имело успеха — в силу своей горделивой и альтруистически вселенской задачи. Оно, может быть, поставило коляску пред лошадьми. Но, по мнению автора статьи, оно имеет шансы освободиться от своей плененности на путях личного благочестия в этой открывающейся ныне (десятой) двери. И, может быть, окажется прав тот американский служитель культа, который однажды сказал: «Если эти Баха-и когда-нибудь придут в движение, они смогут штурмом взять эту страну».
Жутко читать сочувственное описание подобных «культов и сект» в церковно-протестантском журнале.
Характер иллюстраций имеют эти примеры — мы не охватываем предмета в его целом. Отметим еще в заключение — даже не давая тому иллюстраций — бытовое угасание традиционного христианского благочестия — повсеместно. На фоне этой дехристианизации только и могло таким мощным порывом охватить протестантский мир то движение, к рассмотрению более близкому мы сейчас перейдем — «экуменизм».