— За Саймона, — эхом повторил я, остро чувствуя свежий укол горя.
— Думаешь, Слоан будет в порядке? — спросил Нэш.
Я скрестил руки и притворился, будто не испытывал того маленького надоедливого всплеска эмоций всякий раз, когда кто-то упоминал её имя в моём присутствии.
Нокс покачал головой.
— Это тяжёлая потеря. Сегодня она держалась после того, как Люс силой накормил её буррито.
Нэш вскинул брови, покосившись в мою сторону.
— Это не эвфемизм. Буквальное буррито, — пояснил я.
— Слоан переломила бы его эвфемистическое буррито пополам, — с усмешкой предсказал Нокс. Но усмешка быстро исчезла. — Наоми думает, что ей будет тяжело, и она попытается это скрыть.
— И Наоми обычно права, — заметил Нэш.
— Дайте знать, если ей что-то понадобится, — сказал я, автоматически отстраняясь от обязанностей по присмотру за ней.
Нокс усмехнулся.
— Например, буррито?
Я сердито посмотрел на него.
— Например, моральная или финансовая поддержка, которая может быть оказана с расстояния. Мой буррито не желает связываться со Слоан Уолтон.
— Ага. Продолжай повторять это своему буррито, — сказал Нокс, поднимая телефон, и вздрогнул. — Супер. Лина только что написала. Девочки готовят маргариту.
Нокс поставил свой стакан бурбона.
— Бл*дь.
Глава 3. Влияние маргариты
Слоан
Я топала по снегу, срезая через подъездную дорожку Люсьена, затем через свою. Как всегда, разговоры с этим бесячим мужчиной оставляли меня бесконечно раздражённой. За годы мы делали всё необходимое, чтобы избегать друг друга. И всё же именно сегодня я оказалась наедине с этим мужчиной не один, а целых два раза. Просто изумительно, что мы оба выжили.
Я вошла через парадную дверь и сняла изумительное пальто Люсьена. Я повесила его в шкаф в прихожей и скинула сапоги, думая о душе и пижаме. Я не хотела компании. Я хотела провести тихую ночь, во время которой я могла бы выпустить все беспорядочные эмоции, которые на протяжении дня мне удавалось (по большей части) держать под замком.
Я открыла стеклянные двери кабинета, расположенного прямо возле прихожей. Он годами служил в качестве папиного офиса. После переезда я собиралась превратить его в библиотеку или комнату для чтения, но пока что руки не добрались. У меня до многого руки не добирались.
Это было уютное помещение с кессонным потолком и большим эркерным окном, выступавшим на крыльцо. Тут имелся отдельно стоящий стол и комплект шатких книжных шкафов позади него. Комната до сих пор ощущалась как папина. Тут до сих пор осталось несколько фотографий и наград на полках, а также пыльные юридические журналы.
Я села в кресло за его столом и выдавила слёзную улыбку, услышав знакомый скрип. Я всегда понимала, когда дело его беспокоило. Он запирался тут после ужина, чтобы корпеть над документами и думать, раскачиваясь вперёд-назад, вперёд-назад.
Я включила настольную лампу. Она представляла собой кошмарную находку на гаражной распродаже, имеющую выцветший плетёный абажур, с которого постоянно сыпались нитки, и тяжёлое медное основание с клыкастыми морскими обитателями. Моя мать настаивала, что это преступление перед интерьерным освещением. Папа упорствовал, что она давала подобающее освещение и потому являлась идеальной.
В этом весь мой отец. Всегда находил хорошее даже в самых уродливых местах.
Остальная часть стола пустовала, если не считать старой датированной книги для записей и пустой подставки под ручки. На странице, отведённой под день календаря, были прилеплены красочные липкие стикеры.
Забрать вещи из химчистки.
Заказать цветы к годовщине! В этом году ещё больше!
Рассказать Слоан про ту книгу.
Я провела кончиками пальцев по его неровному почерку. Горе ощущалось как тысяча крохотных ножей в моих глазах. Навернулись слёзы, и на сей раз, в этом безопасном пространстве, я не сдерживала их, когда они покатились по щекам.
— Я скучаю по тебе, папа, — прошептала я.
Моё сердце ныло от понимания, что мой отец больше никогда не будет сидеть в этом кресле. Он никогда не отпустит нелепую «батину шуточку», от которой мама захихикает. Он не будет здесь, чтобы наблюдать, как Хлоя разрывает обертки подарков на следующее Рождество. Он не познакомится с любыми новыми членами семьи.
Если я выйду замуж и рожу детей, как мне вообще поделиться с ними тем, что он значил для меня?
«Супер, — подумала я, вытаскивая из кармана платья до сих пор влажный дурацкий платок Люсьена. — Теперь моё сердце разламывается на ещё более острые и крошечные кусочки, а моё страдание освещается этой уродливой лампой».
Рыдания, которые я сдерживала весь день, вырывались из моего горла. Я сняла очки и позволила им набухать во мне.
Я потеряла величайшего мужчину из всех, кого когда-либо знала.
Всем нужно, чтобы я была сильной, была в порядке. Моей матери и сестре, моим друзьям, моему городу. Им не нужно беспокоиться о том, как глубоко уходила эта расщелина горя. Но сегодня, прямо сейчас, я могла позволить себе быть такой, какая я есть. Опустошённой.
Слёзы горячо и быстро катились по щекам. Я обняла себя за торс и просто позволила им литься. Будто вулкан начал извергаться, я плакала и словно разрывалась надвое.
Я должна была испытывать некоторое облегчение. Папины страдания закончились. Ему больше не больно. Его сознание не крали у нас рак и наркотические обезболивающие. Он свободен от страданий. Но я не воспринимала это как конец своих страданий. Потому что я до конца своих дней буду скучать по своему папе.
Я шумно высморкалась.
Я всего однажды чувствовала себя так. Когда потеряла другого мужчину… мальчика, на самом деле.
Люсьен.
Его имя донеслось ко мне сквозь сопливое шмыганье носом. Вопреки нашим разногласиям, он пришёл сегодня. Он остался на протяжении всей службы и поминального обеда, говорил правильные вещи моей матери и сестре. А ещё он странным образом втолкнул в меня буррито и затеял ссору. Ссоры, поправилась я.
В дверь позвонили.
— Проклятье, — пробормотала я.
Я хотела побыть одна. Может, они уйдут. Я могу просто сидеть в темноте и переждать.
Но что-то внутри не давало мне. Может, кому-то что-то нужно. А может, мой гараж горит, и кто-то пытается меня спасти, а я слишком занята рыданиями и не замечаю.
Я снова высморкалась, затем принюхалась к воздуху.
Звонок опять зазвонил, и я ругнулась себе под нос. Протерев чистой салфеткой лицо с растёкшимся макияжем, я пошла к двери и надела очки обратно.
Я обнаружила на крыльце незнакомого человека, державшего руки в карманах джинсов. Ему было лет двадцать пять, и у него были курчавые волосы. В ухе виднелась серёжка, под шерстяным пальто — толстовка с эмблемой юрфака Джорджтауна, а на лице играла виноватая полуулыбка.
— Я очень извиняюсь за то, что тревожу. Вы Слоан? — спросил он.
— Да, — прохрипела я, затем откашлялась, прогоняя эмоции из своего горла. — Да.
— Ваш папа много рассказывал мне про вас и вашу сестру, — сказал он, кивнув и с трудом сглотнув. — Наверное, мне стоило сначала позвонить, но у меня был экзамен, который я не мог пропустить, а потом я сразу поехал сюда. Я ужасно жалею, что пропустил похороны, — он резко провёл рукой по этим коротким кудрям.
Я тупо уставилась на него.
— Я вас знаю?
— Эм, нет. Не знаете. Я Аллен. Аллен Апшоу.
— Вы были другом моего отца?
— Нет. Ну то есть, мне нравится думать, что мы были бы друзьями. На самом деле, он был наставником. Причиной, по которой я пошёл на юрфак… — Аллен умолк, выглядя таким же несчастным, как и я.
Я сжалилась над ним.
— Хотите зайти? Я как раз собиралась сделать чай или кофе.
— Конечно. Спасибо.
Я повела его по коридору, через атриум, мимо столовой в просторную кухню. Предыдущие владельцы дома совместили основную и вторичную кухни в одно огромное пространство с таким количеством шкафчиков и рабочих поверхностей, какое мне вообще никогда не понадобится. Стены были оклеены старомодными, но очаровательными обоями в клетку и украшены серьёзными натюрмортами еды в золотых рамках.
(Под вторичной кухней имеется в виду просто вторая кухня, которую делают в домах, если позволяет пространство. Там могут храниться запасы продуктов, редко используемая кухонная техника, также там по необходимости ставят второй холодильник, вторую посудомойку и пр., — прим. пер).
— Всё выглядит так же, но иначе, — заметил он. — Я бывал здесь несколько лет назад, до того, как ваши родители переехали в округ Колумбия.
— Мы все не были готовы попрощаться с домом, так что я въехала сюда, — объяснила я, включая кофеварку. Я жестом показала ему присаживаться в бирюзовом кухонном уголке, который моя сестра и я покрасили для нашей матери однажды в летние выходные как будто тысячу лет назад.
Аллен покачал головой.
— Поверить не могу, что его больше нет. Ну то есть, я чувствую вину, ибо вам наверняка в тысячу раз хуже. Но в последние несколько лет он был такой важной частью моей жизни.
— Мне становится лучше от понимания, что он был важен для такого количества людей, — заверила я его. — Сливки? Сахар?
— И то, и другое, пожалуйста. Миссис Уолтон здесь?
— Она проводит ночь с подругами, — я поставила под носик кофеварки кружку с надписью I Put the Lit in Literature и открыла холодильник. (надпись — это игра на созвучии слов, можно перевести примерно как «Я добавила крутизну/искру/огонь в литературу», — прим. пер).
Он шумно выдохнул.
— Я пообщаюсь с ней на следующей неделе. Просто не могу поверить, что её нет, — он содрогнулся. — Извините. Я как будто притираюсь к вашему горю.
— Это наше общее горе, — заверила я его, ставя перед ним кофе и готовя себе вторую кружку, хотя толком и не хотела.
— Не знаю, в курсе ли вы, но он пришёл в мою жизнь, когда я нуждался в нём сильнее всего.
— Как он это сделал? — спросила я, пока кофеварка наливала очередную кружку.