В темноте, тайком, на склоне дня,
Что его оплошность роковая
Утешеньем служит для меня.
«С милого севера в сторону южную…»
«С милого севера в сторону южную…»
Боже мой, как хорошо повторять
Эту строку, мне как будто не нужную,
Снова и снова, опять и опять.
Вот что такое стихи – умиление
И утешение, а почему? —
Не объясняй. Не хочу объяснения.
Дашь объясненье, а я не возьму.
Дверь распахну на веранде наружную,
Странников вечных увижу за ней.
«С милого севера в сторону южную…»
Нехотя, быстро, как можно скорей!
Шум
Березы нервно шелестят;
Осины – вообще панически;
Дуб – еле-еле, мрачноват;
А клен шумит меланхолически;
А белый тополь громче всех,
Я так люблю его кипение,
Наружу вывернутый мех;
А ива вся – недоумение:
Как можно плачущую так
Еще клонить, еще раскачивать?
А сосны сухо, кое-как;
А ели пасмурно и вкрадчиво;
Еще ольха – невнятный звук,
Тихоня, скучная попутчица.
Теперь сложи всё это вдруг —
И ты услышишь, что получится.
«Не было б места ни страху, ни злобе…»
Не было б места ни страху, ни злобе,
Все б нам простились грехи,
Если бы там, за границей, в Европе
Русские знали стихи.
Если б прочесть их по-русски сумели,
То говорили бы так:
Лермонтов снился в походной шинели
Мне, а потом – Пастернак!
Знаете, танки, подводные лодки,
Авианосцы не в счет.
Фет мимо рощи проехал в пролетке,
Блок постоял у ворот.
Май в самом деле бывает жестоким,
Гибельной белая ночь.
Разумом не остудить эти строки,
Временем не превозмочь.
«Есть разница между метелью и вьюгой…»
Есть разница между метелью и вьюгой,
Но как объяснить ее? Я бы не мог.
Одна закруглить постарается угол,
Другая повыше поднять завиток.
Метель нас плетьми обвивает тугими,
И вьюга прерывистым делает шаг,
И разницу чувствуем мы между ними,
Но определить не беремся никак.
И так ли им надо, чтоб их различали,
И снег, словно маска, лежит на лице.
Ну, разве что к мягкому знаку в начале
Одна обратилась, другая – в конце.
А гость, перед дверью снимая ушанку
И плечи охлопав себе и бока,
Дымится, вокруг себя белую манку
Рассыпав, и нам объясняет: пурга!
«Сегодня солнечно и ветрено…»
Сегодня солнечно и ветрено,
Бушует дуб, клубится вяз.
«Страданья молодого Вертера»
Наполеон читал семь раз!
В саду у нас и ели с пихтами
Растут, стремясь под облака.
Возил его в ботфорт запихнутым
Или в кармане сюртука.
Сирень с лоснящимися скулами
Морской напоминает вал.
Как храбро вел себя под пулями
И как в изгнанье увядал!
Напрасно скалы придвигаются
И соблазняет пистолет:
Из-за любви и впрямь стреляются,
А из-за Ватерлоо – нет!
Арльские дамы
Арльские дамы, у них и на шали узор
В мелкий цветочек, у них и в руках по букету.
Ну и на клумбах такой же счастливый набор
Ярких цветов, ни пышней, ни пестрей его нету.
Так почему ж эти арльские дамы мрачны?
Так почему же цветы их не радуют эти?
Словно их мучает темное чувство вины,
Словно, горюя, они за Ван Гога в ответе.
Желтый, карминный, оранжевый, розовый цвет.
Ах, и дорожки извилисто-мягки, не прямы.
Он же для вас легкомысленный выбрал сюжет,
Что ж вы его так подводите, арльские дамы?
Сон
Подошел в темноте, протянул мне руку,
На ночном поздоровались сквозняке.
Помолчали. Пожаловался на скуку.
Постояли с минуту, как в столбняке.
Отошел. Я во сне потянулся к другу:
Свою руку забыл он в моей руке.
Оглянись! Я не знаю, что делать с нею.
Страх меня охватил, сотрясает дрожь.
Остываю и, кажется, каменею.
Почему ты на статую так похож?
Что там сделали с вечной душой твоею?
Ты загадки мне страшные задаешь!
«Саша! – он мне говорил, позвонив однажды…»
Памяти Вадима Шефнера
– Саша! – он мне говорил, позвонив однажды,
Было ему лет за восемьдесят уже,
– Саша! – И каждое слово, с заминкой каждой,
Врезалось в память, оставив свой след в душе:
– Саша, я вот что хотел вам сказать, другому
Я не сказал бы, а вам, дорогой, скажу:
Жизнь замечательна. Вот я хожу по дому,
Радуюсь, сяду за стол – и в окно гляжу.
Чудо какое, не правда ли, вы согласны?
Ни одного нет на свете пустого дня.
Клены шумят, и оправданны все соблазны.
Мой дорогой, понимаете вы меня?
Я потому и звоню вам сказать об этом,
Что понимаете. – Да, – я ответил, – да!
Вскоре он умер. Предсмертным его приветом
Страх посрамлен и подсвечена темнота.
«Нет утешенья, оправданья, прощенья ужасам земным…»
Нет утешенья, оправданья, прощенья ужасам
земным,
Но есть глубокое молчанье, и мы его не предадим,
Не разменяем на унынье и малодушные слова.
Есть небосвод над нами синий и благосклонная
листва.
Они ни в чем не виноваты, к ним и на кладбище
готов,
Превозмогая боль утраты, прильнуть. Слова?
Не надо слов.
И пустословье суетливо, и обольщенье ни к чему.
Стихотворенье молчаливо. Прочти,
прислушавшись к нему.
«Посмотрев на дела отца, неужели сын…»
Посмотрев на дела отца, неужели сын
Не смутился, увидев всех этих слепых, убогих,
Не подумал, за что они терпят – и ни один
Не возропщет, но кланяться будет пришельцу в ноги:
Вдруг он вылечит? Он и лечил их, а что ж отец,
Почему от рожденья слепой должен быть незрячим
И не видеть ни облачка в небе, ни тех овец,
Что похожи на облачко? Смотрим на них – и плачем.
Почему не заплакал? Не задал простой вопрос,
В чем они провинились, безногие и хромые?
Можно ли проповедовать, требовать в царстве слез
Исполнения заповедей? А еще немые,
А еще бесноватые… Крестных трехдневных мук,
Может быть, маловато в виду повседневной муки?
Не учить, а учиться у них! Это всё, мой друг,
Говорю я в слезах, – не из прихоти или скуки.
«Прошла собака – и следы…»
Прошла собака – и следы
От лап остались на бетоне
Сыром – теперь их видишь ты
На плитах, словно на ладони.
Не знаю, есть ли мир иной?
Смотри, как незамысловато
Ее бессмертье! В летний зной
Тащилась нехотя куда-то
Или бежала со всех ног,
И каждой лапы отпечаток
Похож на высохший цветок, —
Такой нечаянный остаток.
«Ребенку нравится, что на земле живут…»
Ребенку нравится, что на земле живут
Не только люди, – кошки тоже.
Собаки, голуби, вороны тут как тут,
А в зоопарк его однажды приведут, —
Ах, зебры, как они на вымысел похожи!
Ребенку кажется, что он – один из них,
Хвостатых, сумчатых, крылатых, полосатых,
Зубастых, в войлочных нарядах, в шерстяных,
Он видит родственников в них, друзей своих,
А не отверженных, судьбой в тиски зажатых.
В их равноправие с ним свято верит он,
Что уважения они достойны, ласки
И не глупей его. Смотри, как важен слон!
А волк у проруби лисицей посрамлен,
И все – участники одной волшебной сказки.
«Слониха топталась одною ногой…»
Слониха топталась одною ногой
На тумбе, похожей на стул винтовой
Из тех, что стоят при концертном рояле,
Другие же ноги, как ветви, торчали,
Над желтой ареной, и хобот трубой.
Слониха вздымалась, похожа на дуб.
И жизнь, даже если кому-то наскуча,
Казалась ненужной, он видел, что глуп, —
Так эта слониха умна и могуча
И накрепко ввинчена в жизнь, как шуруп.
И многому может его научить:
Смиренью, терпенью, любви к дрессировке,
А главное, можно ли жизнь не любить,
Когда цирковые слонихи так ловки:
Солидная стойкость и детская прыть!
«Какую книгу он читал…»
Гертруда: