Слабый свет утреннего зимнего солнца окрашивает комнату в приглушенные тона. Он мог бы снова уснуть, но ему кажется, что спать в гостиной, куда в любой момент могут войти, – это как-то неправильно.
Зейн зевает, кутается в простыню и бредет на кухню. Он хочет кофе, который заменяет ему стимуляторы после того, как с конца весны он перестал принимать риталин. Кофе нет, придется довольствоваться апельсиновым соком с мякотью. Он пьет сок из стакана, глядя в кухонное окно. Вероятно, родители уже уехали на работу. На дорожке перед домом не видно их машины.
Зейн думал, что родители устроят перестановку в доме сразу, как только он уедет в колледж. Он не ожидал, что дом словно законсервируется и покроется толстым слоем нафталина. Здесь изменилось все и вместе с тем ничего. Неужели даже диван вызывает у них сентиментальные чувства? Возможно, то, что они оставили его в гостиной у всех на виду, свидетельствует о каком-то психозе, а вовсе не о желании сохранить его.
Зейн приехал домой из Ассампшен-колледжа на свои первые зимние каникулы. Ему нравятся занятия и преподаватели, он даже не ожидал, что к нему проявят столько участия и будут помогать в учебе.
Два его соседа по комнате в общаге – испорченные богатенькие засранцы, окончившие престижную частную школу, но совершенно безобидные. Зейн, как всегда, легко нашел себе новых друзей. Своих друзей Зейн описал бы теми же словами, что и себя: расслабленные на грани отрешенности, чем нередко вызывают у окружающих досаду и раздражение; прилежные, но не амбициозные; преданные самым близким людям, но крайне ненадежные для остальных.
Иногда, на одном из мероприятий, которые им приходилось посещать в течение семестра, они стояли кружком и держали в руках пластиковые стаканчики с пивом или растворимой шипучкой, смешанной с дешевой водкой, и Зейн ловил себя на мысли, что они все смотрят друг на друга и думают: «Что мы вообще тут делаем? Почему я здесь с вами? Что мы будем делать дальше?»
Зейн возвращается на кушетку со стаканом апельсинового сока, включает звук телевизора. Какая-то британка учит двух пожилых толстеньких супругов, как дрессировать их своенравного йоркширского терьера. Вероятно, до сна он смотрел «Энимал плэнет».
Странно, что родители не выключили телевизор перед тем, как уехать на работу. Возможно, не хотели тревожить его.
Он переключается на один из круглосуточных новостных каналов. Изображение почти все время статичное: два дергающихся кадра по очереди сменяют друг друга. На обоих – женщина-репортер стоит на улице. Позади нее на поле или каком-то другом большом участке собралась толпа. Над ее головой – бескрайнее серо-голубое небо.
Светлые волосы репортерши взъерошены, или ему так кажется из-за того, что картинка все время дергается. Женщина смотрит в камеру, а на другом кадре ее голова уже повернута, или этот кадр сделан как раз в тот момент, когда она поворачивала голову. Женщина пытается посмотреть, что находится позади, у нее за спиной.
Ее руки также меняют положение. На одном кадре она держит у подбородка большой микрофон, который кажется размытым, на следующем – ее руки опущены вдоль тела и никакого микрофона нет. Бегущую строку внизу экрана невозможно прочитать. Желтые буквы и символы размыты и сливаются друг с другом.
Зейн переключается на другой канал, а потом снова возвращается на предыдущий, но перед глазами – все та же безумная сцена. Он пытается посмотреть другие новостные каналы, но там только пустой черный экран. Зейн быстро прощелкивает разные платные каналы. В половине случаев натыкается на тот же черный экран.
Пока Зейн переключает каналы, в дом неожиданно врывается отец, он стремительно проходит через гостиную в кухню. Отец идет быстро и целеустремленно, и Зейн реагирует так, будто его застукали за чем-то нехорошим. Он бросает пульт и живо садится, выпрямив спину, стакан качается у него в руке, и апельсиновый сок проливается на простыню.
– Господи, пап. Ты что-то забыл? – Зейн стряхивает капли сока, комкает желтую простыню и вместе с ней идет на кухню.
Отец работает учителем истории в старших классах и тренером по легкой атлетике. Он занимается и тем и другим больше двадцати лет и за все это время лишь однажды пропустил занятия в школе – в день рождения сына. Так почему же он теперь дома?
Отец быстро ходит по кухне, открывает шкафчики и ящики и так же быстро закрывает их. Увидев наконец Зейна, он говорит: «Я не… Я не…». Его лицо искажено мучительной гримасой, он проводит ладонями по своим седеющим волосам.
Зейн мысленно подсчитывает в уме, что отцу всего сорок два года. Для болезни Альцгеймера рановато, хотя он не уверен в этом. Обеспокоенный и сбитый с толку поведением отца, Зейн хочет ему как-то помочь. На ум приходит только один вопрос:
– Слушай, пап, кажется, с кабельными каналами что-то не то. Ты не знаешь, куда нужно позвонить? Хочешь, я сам этим займусь?
– Что? Нет, нет. – Лицо отца краснеет от ярости. Вид у него всегда был, мягко говоря, жутковатый и грозный. Хотя с годами угловатые черты лица немного смягчились. – Не… что – я не… Мы. Мы не…, то есть мы да… – Затем он вздыхает. Снова хмурится, а потом выходит из кухни и направляется в свою спальню.
В ужасе Зейн следует за ним, размышляя о том, что, возможно, у отца инсульт или аневризма, или редкая форма дегенеративного когнитивного расстройства. Он должен найти мобильный, позвонить маме и спросить ее, что делать.
В родительской комнате все ящики комода открыты, носки и футболки свисают с них, как раздутые языки. Отец наполовину скрылся в гардеробе.
– Пап? Ты хорошо себя чувствуешь? Тебе не нужна помощь?
Отец отходит от шкафа и хватает Зейна за плечи. Его руки все еще холодные после улицы.
– Папа? С тобой все хорошо?
Руки отца крепко сжимают плечи Зейна. Он по-прежнему очень сильный мужчина. Отец качает головой и говорит:
– Со мной все в порядке. Просто… просто нам нужно уехать, Зейн. Мы должны уехать. Прямо сейчас. – Его тень падает на Зейна, окутывая его и повисая на нем, словно костюм с чужого плеча.
Зейн резко дергает головой, и длинная волнистая челка падает ему на глаза.
– Куда?
Отец вздыхает и раздраженно ворчит. Он разводит руками, явно недовольный тем, что Зейн его не понимает и никогда не понимал. Он говорит:
– Пойдем. Ты… ты знаешь. Туда, где все мы будем.
Это случилось девять лет назад, в начале декабря, когда Зейн и его родители пришли на вводное занятие в Центр детского развития. Зейну было десять, он учился в четвертом классе и с большим трудом справлялся со школьными заданиями. У него также появились проблемы с поведением, он никому не причинял вреда, но учитель постоянно говорил о том, что мальчик «импульсивен».
Центр занимал три крошечных кабинета в углу трехэтажного кирпичного здания в небольшом городе, где Зейн никогда прежде не бывал. Ковры там были зеленые, как сукно на бильярдном столе.
Доктор Колтон попросила Зейна снять бейсболку, пока он находится в ее кабинете. Она улыбнулась, сказав, что это ее персональное требование. Зейн попытался улыбнуться в ответ, но у него не получилось и он лишь пожал плечами.
Он положил бейсболку на колени. Во время беседы в один из моментов все трое взрослых кивнули в сторону Зейна, наблюдая за тем, как он трогал и теребил бейсбольные значки, приколотые к козырьку, словно нашли доказательство того, кто он такой и кем собирался стать.
Вопросы доктора вызвали у него чувство неловкости, потому что она спросила, не требуется ли ему помощь в учебе. Зейн сказал, что нет, не требуется; многозначительное молчание родителей ощутимо наполнило комнату и как будто обрело физические очертания.
После первой серии вопросов доктор Колтон достала раскрашенный во все цвета радуги мозг, сделанный из пенопласта. Каждый цвет обозначал определенный участок, и она объяснила Зейну, какой из участков какие функции контролирует. Она сказала, что, возможно, некоторые части его мозга функционируют не так, как у остальных людей.
Ему понравилось, что она обращалась непосредственно к нему, но ее взгляд был слишком уж пристальным. Почти весь разговор он держал голову опущенной и смотрел на зеленый ковер.
Они говорили о навыках самоорганизации, об обучаемости, кратковременной памяти и самоконтроле. Доктор Колтон расспросила Зейна о его интересах, а затем отправила в комнату ожидания, чтобы поговорить с его родителями.
Сидя в приемной, Зейн представил себе, как начинает уменьшаться, а затем и вовсе исчезает в своих ботинках. Когда родители выйдут за ним, они не поймут, где он, и, возможно, просто заберут домой его пустые ботинки.
Вся беседа заняла час. Она закончилась обменом рукопожатиями, улыбками и заверениями. Разумеется, необходимо было пройти тесты, ради которых ему придется несколько раз пропустить занятия в школе и приехать в город, где Зейн никогда прежде не бывал.
Зейн с отцом поехали домой. Мама отправилась на своей машине на работу, а по дороге домой она собиралась заскочить в аптеку. Отец разрешил Зейну ехать на переднем сиденье. Он похлопал Зейна по ноге и взъерошил его волосы. С помощью этих жестов он проявлял свои теплые чувства и теперь, когда Зейн подрос.
Отец сказал:
– Ты отлично справился. Правда отлично.
Зейн пожал плечами.
– Ага.
– Мне кажется, даже хорошо, что твой мозг не такой, как у всех остальных.
Губы Зейна на мгновение изогнулись в улыбке, но он спрятал ее под козырьком бейсболки.
– Ну, дружище, что ты скажешь? Доктор милая, правда? Как думаешь, она поможет тебе?
Зейн снова сказал: «Ага», хотя и не был уверен, чем ему сможет помочь доктор и какая помощь ему была нужна. А то, о чем он на самом деле думал, было слишком серьезным, страшным и отвратительным, чтобы описывать это. Зейн выглянул из окна машины и рассеянно дернул ремень безопасности.
– Знаешь, я тобой горжусь.
– Ага. – Если отец не перестанет говорить, то он заплачет. Зейн не знал почему, но не сомневался, что именно так и поступит.