Наконец толпа сходит с шоссе и направляется на восток. Люди игнорируют съезд с трассы и просто перелезают через опрокинутые шумозащитные экраны, которые уже сломаны, разбиты на куски и не подлежат восстановлению.
Неумолимая толпа сметает припаркованные машины, оказавшиеся на пути. Она движется вперед через детские площадки, складские помещения и сады. Только большие строения и высокие деревья способны стать серьезным препятствием этому неотвратимому движению на восток.
Это напоминает великое переселение: люди прокладывают себе путь через небольшие леса, через дворы загородных домов, через промзоны и парковки торговых центров. Элементы благоустройства территорий, заборы и другие хлипкие творения человеческих рук на общественных и частных владениях, а также культурные объекты – все уничтожается, втаптывается в землю, и не остается ничего, кроме омертвевшей кожи истории.
Зейн пытается поспеть за отцом. Несколько раз он спотыкается и хватает отца за руку. Отец даже не осознает, что сын все еще с ним. Он что-то бормочет и покачивается из стороны в сторону, словно следуя какому-то тайному ритму.
Зейн не отличается высоким ростом и не может видеть, что происходит вверху или впереди. Чтобы разглядеть хоть что-нибудь, ему нужно подпрыгнуть или попытаться заглянуть в образовывающееся время от времени пространство между покачивающимися в такт ходьбе головами и телами людей. Толпа продолжает разрастаться. В какую бы сторону Зейн ни посмотрел, он не видит ей конца.
По пути попадается очень мало ориентиров, которые указывают направление движения, а также помогают определить место, где они находятся. Они могут быть где угодно. Или вообще нигде.
Внезапно в атмосфере происходит какая-то перемена. Воздух уже не спертый и неподвижный, использованный тысячами пар беспорядочно работающих легких. Теперь он приходит в движение. Сильный ветер дует им в лица, свистит над головами, ветер с востока. Ветер приносит хорошо знакомый запах и вкус соли и морской воды. Океан совсем близко.
Земля под ногами Зейна становится мягкой, но в гуще толпы он уже не видит своих ног. Люди впереди него начинают медленно подниматься на большой холм. Возможно, на песчаную дюну.
Зейн тянет руку влево к отцу и хватает его за рукав. Но этот рукав принадлежит кому-то еще – высокой худой женщине с острым носом, в очках и черном плаще.
Он думает о своей матери и испытывает чувство вины из-за того, что не заботился о ней. Ему становится горько, он тут же извиняется перед женщиной за то, что схватил ее за рукав. Она ничего не отвечает и даже не смотрит на него.
Зейн кричит: «Папа!» – и начинает высматривать его в толпе. Но вокруг слишком много людей, чтобы разглядеть среди них одного-единственного. От паники у Зейна подгибаются колени, хотя ему кажется, что он видит отца впереди, почти на самой вершине дюны.
Зейн пытается протиснуться сквозь идущих впереди людей, но, как говорил отец, задача эта непростая. Взбираться на холм по песку невероятно трудно. Со всех сторон его толкают и прижимают, и ему тяжело удерживать равновесие.
Наконец Зейн поднимается на вершину дюны, и там на него обрушиваются различные звуки. Это не только шум волн, но и низкий вибрирующий гул, который издают окружающие его человеческие массы, это их стоны и крики.
И внизу, за этой стеной звука Зейн слышит слабый шум, похожий на резкий и отрывистый свист микрофона. Он пытается определить источник и отследить в этих сигналах какую-то закономерность, но звук едва различим. И непонятно, откуда доносится.
Наконец на самой вершине дюны на одно краткое мгновение ничто не заслоняет ему обзор. Люди, шедшие впереди, теперь спускаются вниз. Внизу он не видит ни берега, ни волнорезов, а только людей, которые бродят по берегу и мечутся среди ледяных волн.
Зейн снова теряет отца из виду. Он чувствует мощный напор сзади, наклоняется вперед и прижимается к спине идущего впереди него человека. На мгновение у него перехватывает дыхание, грудь сводит судорогой при каждой попытке вздохнуть.
Давление ослабевает, когда человек, к которому его прижало, падает, и его тут же проглатывает наступающая толпа. Зейн быстро наклоняется и протягивает руки, пытаясь помочь ему, и в этот момент он, к своему ужасу, видит берег, который и не берег вовсе. Та мягкая субстанция, по которой он идет, на самом деле и не песок вовсе.
Приливная волна подхватывает его и тащит за собой. Впереди слышится громкий, все время нарастающий рев: шум прибоя, последние вздохи, хрипы и резкие выкрики: «Там. Там».
Ледяная вода лижет его лодыжки. Он пытается вытащить из воды ноги, но ему их больше некуда поставить. Он зовет отца. Вокруг все пульсирует и сливается.
Когда он оказывается по колено в воде, ноги коченеют. Идущие впереди него люди не оборачиваются и не пытаются выйти из воды. Они словно утратили инстинкт самосохранения и не предпринимают никаких попыток спастись.
Большая волна ударяет в ту часть толпы, где находится Зейн. Ему удается устоять, остальные же падают, как кегли. Кто-то поднимается. Кто-то – нет. Женщина в черном плаще исчезла.
Зейн шарит руками по сторонам и, чтобы обрести опору, прижимается спиной к уцелевшим людям, которые шли впереди него. Теперь он развернулся и оказался лицом к лицу с толпой. Со всех сторон на него смотрят их одинаковые немигающие глаза.
Волна тащит его за ноги в море. Он спотыкается, начинает заваливаться назад и едва не падает в воду. У него под ногами кто-то есть. Но он не видит, кто именно.
Зейн больше не смотрит им в лица. Он больше не может этого выносить. Вытянув вперед руки, он кладет их на чьи-то плечи и начинает подпрыгивать, сучить ногами и подтягиваться. Он старается выбраться из воды, подняться наверх, опираясь руками и ногами на их тела. Наконец он полностью вылезает из воды и оказывается над толпой.
Зейн двигается против течения. Порывы ветра помогают ему, пока он подтягивается и отталкивается. Толпа с легкостью удерживает его, словно он для нее ничего не весит, и несет, как река одинокое бревно. Но вскоре его мышцы начинают болеть от напряжения.
Он перекатывается на спину и обнаруживает, что почти не продвинулся. Море по-прежнему забирает мертвецов. Продолжая лежать, отдыхать и наблюдать, Зейн старается не задерживаться взглядом подолгу на каждом из плывущих по воде тел из страха, что найдет одного из своих родителей, из страха, что захочет присоединиться к ним.
Зейн обводит взглядом небо цвета экрана неработающего телевизора и смотрит на потемневший горизонт. Цвет совсем не тот, который должен быть. Теперь он замечает тени продолговатой формы, окрашивающие океан в чернильные цвета, раздувающиеся и опускающиеся под воду. Каждая из этих теней размером с подводную лодку.
Он переворачивается на живот. Позади него в воде слышатся громкие всплески или треск, похожий на звук взрыва. А потом раздаются крики, и фоновый шум микрофона меняет громкость и частоту.
Зейн больше не оглядывается. Он решил, что будет бороться за жизнь, поэтому барахтается и ползет обратно к берегу, к дюнам и дальше. Он мечтает о том, чтобы вернуться обратно во времени, в тот день, когда познакомился с доктором Колтон, а вечером увидел мотыльков. Зейн так отчетливо запомнил тот день (и вечер), что, кажется, он точно найдет способ вернуться туда.
На следующее утро будет темно-пурпурный восход, и весь день небо останется пунцовым. Начнется прилив, и волны будут вздыматься на небывалую высоту, а вода окрасится в кроваво-красный цвет. И по-прежнему будет полна бесчисленными телами, а внизу под ними будут виднеться темные тени.
Зейн вернется на берег. Он уберет мертвые тела с вершины самой высокой дюны – они покатятся вниз по склону и упадут в бушующее море. Он останется один. Вспомнит слова отца о том, как это хорошо, что его мозг не такой, как у остальных. А затем, когда мир вновь погрузится в тишину, он сядет и начнет слушать пронзительные сигналы, источник которых по-прежнему будет находиться вне его досягаемости.
Учитель
Мы полюбили его прежде, чем он вошел в кабинет. Мы полюбили его, когда увидели его имя в нашем расписании. Мистер Сорент сказал: «Итак, у нас будут необычные уроки». Мы любим его за музыкальные постеры и киноафиши на стенах его кабинета, за черную серьгу-гвоздик в левом ухе, за волосы до плеч. Мы любим его, потому что он носит такие же очки в черной роговой оправе, какие носят люди в телешоу и фильмах. Мы любим его, потому что он похож на нас.
Он стоит за своей кафедрой. Мы любим его за то, что его кафедра вся в наклейках для автомобильных бамперов, многие из которых с политическими лозунгами, и нам очень хочется понять, что они значат. Он говорит: «Вы, ребята, скоро закончите школу и выйдете отсюда вон туда, – и указывает на окно своей миниатюрной бейсбольной битой, за которую мы его тоже любим, – поэтому вы должны знать больше, чем предполагает углубленный курс истории Соединенных Штатов». Мы любим его, потому что он носит джинсы. Мы любим его, потому что он шутит над учителями, которые нам не нравятся. Мы любим его, потому что он играет на гитаре и знает песни, которые мы обожаем.
На его специальные занятия ходят всего восемь человек. Четыре девушки и четыре парня. Мы сидим за круглым столом. Здесь нет доски. Его кабинет единственный в школе обставлен подобным образом. Он улыбается всем нам, сидящим за столом. Мы улыбаемся в ответ, и каждому из нас кажется, что улыбка учителя адресована только ему. Он говорит: «То, что мы будем с вами изучать, вы не найдете в учебниках, это особые уроки. И проводить я их буду не каждый день и даже не каждую неделю, но они очень важные. В них заключен особый смысл, и они уж точно будут значить гораздо больше, чем итоговый тест по истории, который вам предстоит сдавать в мае».
Мы любим его, потому что он говорит нам правду. Мистер Сорент спускается с кафедры и садится на стул. «Хочу, чтобы вы знали, что на наши особые уроки будут распространяться те же правила, что и на внеклассные занятия». Мы любим его, потому что он разговаривает с нами после уроков. Потому что он хранит в тайне наши беседы. Он позволяет нам говорить о пиве и вечеринках, о наркотиках, родителях и абортах. «Это очень интересно. Мне самому не терпится их начать. Возможно, сегодня я проведу один из таких уроков». Мы любим его, потому что он пообещал нам, что, даже постарев, мы не превратимся в ничтожества.