За обедом мама спрашивает меня, как прошел футбольный матч, в котором я участвовала, хотя она сама смотрела его. На ней спортивный костюм такого же ярко-желтого цвета, как и наша кухня. Она склоняется над своей тарелкой, чтобы выслушать мой ответ. Вид у нее такой увлеченный, будто ей хочется, чтобы тренер и ее взял в команду. Я говорю ей, что все было хорошо, потому что мы выиграли. Тогда мама отвечает на свой собственный вопрос, заявляя, что девочки в другой команде играли нечестно. Папа извиняется, что пропустил первую игру в сезоне. На нем тоже желтый спортивный костюм. Он не хочет отставать от коллектива. Я говорю ему, что в этом нет ничего страшного, будут и другие матчи. Моему братишке Лэнсу шесть лет, и он ковыряет вилкой стручковую фасоль, которую ужасно не любит. Я смотрю на его тарелку с динозаврами и вилку с Человеком-пауком, и мне становится интересно, почему все на свете должно иметь какое-то значение. Теперь моя очередь спросить у Лэнса, как он провел день. Такая у нас традиция за обедом. Мы расспрашиваем друг друга, как провели день, как будто это – какая-то действительно важная тема, которую можно было хорошенько подготовить, а затем представить окружающим. Лэнс хихикает, закрывает руками лицо и говорит, что все было нормально. Все улыбаются, хотя мы не знаем, что именно он имеет в виду под словом «нормально». Отец продолжает расспрашивать меня, я пытаюсь отшучиваться. Говорю: «Разве смогу я подобрать слова, чтобы доподлинно описать мой личный опыт и воззрения на произошедшее в определенный период времени?» Родители смеются и всем своим видом дают мне понять, что мой ответ произвел на них впечатление. Отец говорит: «Кейт, ты этому сегодня в школе научилась?» В его голосе звучит сарказм, и мне это нравится. Мама качает головой, а потом хватает меня за нос. У нее холодные пальцы. Я похожа на маму. И прямо сейчас, когда я обедаю жареным мясом, я торжественно клянусь, что никогда не буду красить мои каштановые волосы в рыжий цвет или носить желтые спортивные костюмы.
После обеда я иду в свою комнату, делаю уроки и общаюсь с друзьями по Снэпчату. Мы не печатаем заглавными буквами, но специально пишем безграмотно и используем разные кодовые словечки. Мы переписываемся о том, кто кого видел и как идут дела у знакомых любовных парочек. Обсуждаем сериалы и мистера Сорента. Чем занимались в прошлые выходные, и что будем делать в следующие, треплемся ни о чем, и это нас успокаивает. Я не слышу голоса моих друзей, но знаю все их секретные имена.
Вместо кафедры в классе появляется телевизор на тумбочке с колесиками. Мистер Сорент – сама энергия. Его руки, словно рассерженные птицы, которые то садятся на его лицо, то снова взмывают ввысь. Мы сидим и шепотом обмениваемся шутками про короткую юбку Молли и про то, что у Майлза усы, как у порноактера, но сами не сводим глаз с мистера Сорента.
Он говорит:
– Мы будем смотреть фильмы, а иногда даже проводить наглядную демонстрацию. Сегодняшний видеофрагмент станет связующим звеном для всего курса.
Кто-то из нас гасит свет, хотя мистер Сорент не просил об этом, и тут же включается телевизор.
Это черно-белая видеозапись с камеры наблюдения в классной комнате. По стенам развешаны детские рисунки и плакаты с большими яркими буквами. Стопки кубиков и игрушки разложены на стульях, но выглядят они так, словно на самом деле разбросаны по полу. Видеозапись без звука, и мы тоже сидим молча. Пять дошколят бегают по комнате, двое – стоят на стульях и пытаются столкнуть друг друга. Воспитательница – молодая женщина. На ней – белые помятые летние брюки и сорочка с логотипом школы на груди. Ее волосы собраны в тугой узел на затылке и напоминают пучок фортепьянных струн. Она разнимает дерущихся на стуле детишек, а затем еще один ребенок врезается ей в ногу и падает на пол. Она хватает извивающегося ребенка за руку и за ногу, начинает раскручивать его, а затем отпускает. Мистер Сорент ставит видео на паузу, и мы понимаем, что учительница не просто отпустила руки.
Мистер Сорент молчит до тех пор, пока мы не устремляем на него наши взгляды. Тогда он говорит:
– Я не хочу ничего особенного говорить по этому поводу.
Он перемещает изображение вперед на один кадр. Ребенок, которого раскрутили и отпустили, – мальчик с прямыми светлыми волосами. На этом черно-белом кадре мы не видим его лица, он находится в горизонтальном положении и завис в воздухе в трех футах от покрытого ковром пола.
– Ваша личная реакция будет вашим проводником, вашим учителем.
Видео перемещается еще на один кадр вперед. Одноклассники мальчика пока не успели отреагировать. Воспитательница все еще стоит, вытянув руки. Если бы в этот момент кто-нибудь вошел в класс, думаю, они решили бы, что она пытается поймать мальчика, а совсем не наоборот, – не то, что случилось на самом деле. Мистер Сорент переключается на следующий кадр, и мы видим стену с левой стороны. Урок заканчивается, и никто из нас не пытается встретиться с мистером Сорентом после школы.
За обедом я ем спагетти, и мы все сидим молча, не хотим выдавать секретную информацию о том, как провели день. Родители пропустили мой матч, и, когда они спрашивают о нем, я говорю им, что забила гол, хотя это неправда. Кажется, они раскусили мой обман, у меня умные родители, но они мне ничего не говорят. На них все еще деловые костюмы, а не домашняя одежда. Мама сидит, выпрямив спину, и я почти слышу звук, с которым ее позвоночник вытягивается в струнку, чтобы придать ей идеальную осанку. Папа сгорбился за своим стаканом воды. Лэнс с нами не разговаривает. Он пожимает плечами и кряхтит всякий раз, когда я задаю ему вопрос. Папа вздыхает, это значит, он недоволен. Мама говорит Лэнсу, что нет ничего страшного, у всех бывают неудачные дни. Я представляю себе, как Лэнс летит по воздуху к стене, и внутри у меня все сжимается – точно такое же чувство я испытываю, когда думаю о будущем.
Почти ничего не съев, я встаю и ухожу к себе в комнату. В телефоне множество сообщений от друзей. Никто не обсуждает видео. Мы хорошо знаем правила. Но никто не знает, что написать в своих блокнотах. Мистер Сорент раздал нам блокноты для особых занятий и сказал, что мы должны их как-нибудь оформить. Мы можем делать там дневниковые записи, писать наши размышления, рассказы или рисовать наброски – все что угодно, лишь бы это отражало наши впечатления от уроков. Мой блокнот раскрыт, но в нем ничего нет, ручка лежит между страницами. Я пытаюсь что-нибудь написать, но не могу, меня снова охватывает чувство страха перед будущим.
Проходят дни и недели без особых уроков. У нас уйма времени, которое будет потрачено на всякую ерунду. Мы закончили первый семестр с хорошими оценками и с головой уходим в подготовку к окончанию школы: собираем рекомендации для поступления в колледжи, подаем заявки на поступление и получение стипендии.
В первый день зимнего семестра в кабинете снова появляется телевизор. Мистеру Соренту не нужно говорить нам, что делать. Мы ставим стулья в ряд и откладываем учебники. Мистер Сорент говорит:
– Урок второй, ребята.
Он показывает нам нарезку из видео и фотографий, сделанных на месте автокатастроф, – каждое изображение задерживается на экране не больше двух секунд. Некоторые из нас видели нечто подобное на курсах вождения. Снимки изуродованных тел, лишенных конечностей или голов, чередуются с кадрами похорон, на которых родственники с красными от слез глазами, еще недавно даже не предполагавшие, что случится нечто подобное, рыдают, кричат и полностью раздавлены горем. Нарезку завершает видео с мальчиком-подростком. Он у себя в комнате. Звук отсутствует. Его голова обрита почти налысо, видна только коротенькая черная щетина, на парне белая футболка. В комнате темно, его лицо нахмурено. Затем без предупреждения он вставляет себе в рот дуло пистолета и нажимает на спусковой крючок. За его головой появляется темная дымка, и он выпадает из кадра. Мистер Сорент переключается на видео, снятое в дошкольной группе, оно по-прежнему стоит на паузе на том самом месте, где он его остановил в прошлый раз. Он перемещает видео на следующий кадр, затем – еще на один. Мальчик все еще парит в воздухе в горизонтальном положении, но теперь он уже ближе к стене. У висящих на стенах детских рисунков края завернулись вверх, к потолку, как будто все они стремятся взлететь. Одноклассники мальчика по-прежнему не понимают, что происходит. Но мы знаем.
Мистер Сорент говорит:
– Не забудьте сделать домашнее задание.
Как-то раз я ждала, когда мама вернется домой. Через час у меня была игра в Детской лиге. На мне была моя белая форма и черные бутсы, а из-под моей бейсболки торчал хвостик. Я была во дворе, прыгала через скакалку. Я не любила скакалки, но мне нравились звуки, которые издавали мои бутсы, когда я опускалась на тротуар. Мне было девять, но когда у меня спрашивали про мой возраст, я утверждала, что мне уже десять. Пришли трое соседских мальчишек, игравших в одной команде, на них была белая бейсбольная форма. Они схватили меня и потащили во двор дома, где жил один из них. Я не особенно сопротивлялась, тем более что они связали мне руки скакалкой за спиной, но немного покричала, показывая, что мне это не очень нравится, тем более, они никогда не рассказывали мне о своих бейсбольных тренировках или играх, потому что я – девчонка. Они привели меня на какой-то странный лесистый участок, к поленнице, засыпанной сухими сосновыми иголками и покрытой паутиной. К одному из поленьев они подвесили за шею на веревке лягушку-быка. Она была большой, как щенок, отчаянно сучила лапками и была вся в паутине и опилках. Скакалка на моих руках стала развязываться, но мальчишки даже не обратили на это внимания. Они велели мне смотреть. И стали кидать камни. У них был пневматический пистолет, и они отстрелили лягушке один глаз. Они по очереди дергали, щипали лягушку и плясали около поленницы в своей ярко-белой бейсбольной форме. Все казалось таким белым. У них был коробок со спичками.
Я оставила развязавшуюся скакалку, похожую на мертвую змею, на траве, вернулась домой и села перед телевизором. Но там не было ничего интересного. Мама пришла домой поздно, и мы пропустили первый иннинг игры. Когда приходила моя очередь быть питчером и бросать мяч, я закрывала глаза перед каждой подачей из страха перед тем, что могло произойти.