Пэтти позвонила, заявила, что я опаздываю, и поинтересовалась, где я, собственно, нахожусь.
Доминик. Эти выходные я должен был провести с Домиником. Я извинился и сказал, что заболел, что плохо себя чувствую и не хочу заразить его. Я лгал и в то же время не лгал. Я попросил ее позвать Доминика, но вместо этого она повесила трубку. Тогда я позвонил ему, но он не ответил. Я оставил голосовое сообщение и сказал, что люблю его и постараюсь загладить свою вину. Я не лгал и в то же время лгал.
Я израсходовал еще три картриджа с черными чернилами. Снова просмотрел все фотографии (включая те, на которых Питер был не один), сделанные в период между выходом его книги и авторскими чтениями в Провиденсе, нашел все темные участки и вырезал их. Неприкосновенным остался только тот снимок, который он прислал мне по почте. Я разложил все вырезанные кусочки, как фрагменты головоломки. Они складывались в силуэт, но чего-то в нем недоставало. Я прикрепил к стене фотографии с вырезанными участками, чтобы понять, какие снимки уже использовал. Я склеивал скотчем темные бумажные фрагменты. Испытав прилив вдохновения, попытался воссоздать трехмерную модель этой неизменно возникающей на всех фотографиях тени. Сначала у меня получился многоквартирный дом, затем – обелиск, потом – башня, заваливающаяся на бок. И тем не менее что-то было не так. Я все порвал. Распечатал еще фотографии. Затем у меня получилась маска. Мне показалось, будто я начинаю что-то нащупывать, но все равно этого было недостаточно.
Я сфотографировал на телефон распечатанные фотографии. В один из моментов нечаянно включил фронтальную камеру и сфотографировал свое лицо. Глаза были красными и слепыми. Я давно уже не брился, и губы скрылись под лавиной усов. С нижнего ракурса кожа на шее собиралась складками, словно у меня было несколько подбородков. Я взглянул на фото и не стал его удалять. Затем посмотрел еще раз и сосредоточился на тени, которая, будто туман, висела над левым плечом или лежала у меня на плече абстрактным воплощением усталости.
У меня на компьютере хранилось несколько моих фотографий. Я просмотрел их все. С ними все было в порядке, то есть на них я не увидел того, что было на фотографии Питера или на моем случайном селфи.
Возможно ли, что Питер почувствовал или увидел эту странную тень перед тем, как сфотографировал себя в ванной? Или он заметил ее уже после?
Я пошел в ванную, выключил свет, стал искать по углам, осматривать себя, и увидел одновременно все и ничего. А затем направил камеру на зеркало.
Супермаркет «Аркада» в Провиденсе считается чуть ли не старейшим торговым центром в Соединенных Штатах. Вдоль фасада в ряд стоят греческие колонны, а мраморные лестницы ведут в освещенный естественным светом атриум. В хорошую погоду солнечные лучи проникают через стеклянный потолок в металлической раме и, отражаясь от белой плитки пола, создают впечатление, словно ты очутился в вольере с экзотическими птицами. На втором и третьем этажах располагаются модные современные квартиры, выходящие окнами на галереи торгового центра. Владельцы называют их «микролофтами». Разнообразные магазины и рестораны на первом этаже торгового центра являются настоящим воплощением хипстерского шика. Между кафе и винным магазином затесалось крошечное помещение «Музея и книжной лавки Лавкрафта». В магазине продают книги в жанре ужасов и оккультную литературу, а также различные сувениры, связанные с Лавкрафтом и вирдом.
За час до начала чтений примерно пятьдесят зрителей – сценаристов, художников, друзей и фанатов – собрались около книжного магазина и обменялись приветствиями. Мы с Питером сидели в кафе напротив магазина. Пожимали руки, подписывали книги и фотографировались с читателями. Я не ожидал, что встреча будет воспринята с таким энтузиазмом, ведь мы были единственными писателями, выступавшими на этом мероприятии, формально называемом кинофестивалем. Яркий свет в атриуме соответствовал нашему приподнятому настроению.
За десять минут до начала встречи Найл (один из владельцев книжного магазина и устроителей кинофестиваля) спросил, в какой последовательности мы собираемся читать свои произведения. Питер тут же ответил, что хотел бы выступить вторым. Он принялся рассуждать о том, что обычно ему все равно, и сразу извинился передо мной за то, что придал этому такое большое значение, но сегодня он хотел бы выступать вторым. Питер был встревожен и напуган, весь напрягся и как будто хотел поскорее уйти из-за столика в кафе, где состоялась наша с ним последняя беседа. Я сказал Питеру, что не возражаю и выступлю первым, но, по правде говоря, меня это встревожило.
Чтения проходили в небольшой общественной зоне позади магазинов на первом этаже. Там стояли черный диван и похожие на скелеты серые складные стулья, на которых можно было рассадить не более тридцати человек. Несмотря на два ряда окон, освещение было тусклым. Низкий белый потолок, стены из темного сланца. У дальней стены была оборудована зона для чтения, где стояли кресло, обитое красным бархатом, и черный микрофон на изогнутой металлической подставке.
Найл быстро представил меня, я сел в кресло и принялся читать. Я прочитал фрагмент длинного рассказа, который написал для антологии ужасов, посвященной птицам. Слушатели смеялись в правильных местах, и, поднимая голову, я видел, что их глаза устремлены на меня, а не в пол или в окно, и не закрыты. Я читал двадцать минут, затем ответил на два вопроса слушателей: один был про экранизацию и еще один о том, над чем я тогда работал. На этот вопрос у писателя всегда должен быть заранее приготовлен ответ, даже если правдивее всего было бы сказать «ни над чем». Затем пришла очередь Питера.
Я отправился в ту часть комнаты, где у стены рядом с единственной дверью стояли зрители. Когда Питер проходил мимо, он похвалил мое выступление и похлопал меня по плечу. Я поблагодарил его, хотя в глубине душе мне хотелось сказать: «Да пошел ты! Я не нанимался работать у тебя на разогреве!» Я не должен был сердиться и быть таким мелочным, но ничего уже не изменить. Я стоял позади зрителей и чувствовал себя не в своей тарелке, несмотря на то что мое выступление закончилось, а предшествующая ему автограф-сессия прошла успешно. Я вел себя как капризный маленький засранец, и мне было все равно.
На Питере были синяя футболка с кадром из «Челюстей» и шорты до колен. Он не стал садиться, а вместо этого встал перед микрофоном и буквально навис над сидевшими в первых рядах зрителями. Он стал благодарить аудиторию и шутить, но я почти не слушал его. Кажется, он отпустил какую-то остроту в мой адрес, которая вызвала смех, но затем признался, что на самом деле считает за честь выступать вместе с Джаредом, что я для него как брат. Эти его слова тоже разозлили меня. Было что-то фальшивое в этой дани уважения, в этой чванливой лести, которую он высказывал теперь, когда его стали публиковать как знаменитого автора.
Питер снял с плеча черную сумку и положил ее в красное кресло, затем нагнулся и стал что-то искать в ней. Он вытащил руку, сжимавшую черный малокалиберный пистолет. Я не видел, как он достал оружие, так как был уверен, что он извлечет из сумки книгу, которую собирался читать, а потому безучастно разглядывал собравшихся, пытаясь вспомнить, кому из них я продал и подписал свои книги.
По комнате разнеслось несколько нервных смешков, которые тут же стихли, словно их и не было. Я поднял взгляд и увидел, что Питер засунул дуло себе в рот и закрыл глаза. Я посмотрел на него в тот самый момент, когда он положил палец на спусковой крючок; его рука, плечо и губы напряглись, словно он готовился.
Послышался громкий хлопок, и я вздрогнул так сильно, что лязгнули зубы. Его тело упало, и дым повис в воздухе в том самом месте, где он только что стоял, а потом – пуф, абракадабра! – исчез! Питер упал навзничь, опрокинув красное кресло перед тем, как рухнуть на пол. Ногой он, вероятно, смахнул стойку микрофона, которая полетела на зрителей в первом ряду, затем и сам микрофон отскочил от пола, а из динамиков послышался пронзительный скрежет. Кто-то из зрителей вскочил со своего места, стараясь держаться подальше от Питера и пистолета; другие кинулись к его неподвижному телу, и вскоре оно скрылось из вида. Все кричали. Я стал протискиваться через толпу, перешагивая через опрокинутые складные стулья. На каменной стене на высоте роста Питера была кровь. Кровь также забрызгала спинку красного кресла, в которое он так и не сел. Кровь была под повернутой головой трупа и его левой рукой. В моих воспоминаниях растекающаяся лужа крови напоминала постоянно меняющий свои очертания силуэт.
Прошло два дня с тех пор, как я получил второй конверт. Я пока не открывал его.
За эти два дня я нашел фотографии двух присутствовавших на чтениях зрителей, которые покончили с собой, – фотографии, сделанные до и после мероприятия. Я не мог без слез просмотреть обе подборки. На снимках, сделанных до, ничего нет. Зато тень есть на тех снимках, которые сделаны после.
Два дня. Я сделал сотни фотографий самого себя и все их распечатал. На каждом снимке были эти неизменные, тихо затаившиеся тени, словно с картин Эшера, темные силуэты или очертания пустого пространства, которых не было на моих предыдущих фотографиях. Их не было, а теперь они появились. Они присутствуют на всех моих новых снимках, независимо от того, в какой момент и в каком месте те были сделаны, независимо от ракурса и освещения. Они и теперь со мной, даже если я с трудом могу их рассмотреть.
Я аккуратно вырезал все эти тени с каждой фотографии. Я не тешу себя надеждой, что их можно удалить с меня, словно раковые клетки. Но, возможно, я могу помешать их дальнейшему распространению. Не исключено, что Питер думал точно так же, когда послал мне свое фото. Я хотел позвонить Доминику и рассказать ему, что делаю, но не мог рисковать, не мог рисковать им.
Я могу назвать происходящее предчувствием, интуицией. И от этой мысли невозможно отделаться, избавиться; у меня