Но одно мы знали наверняка. Никто больше не встречал его. Никто не мог доказать, что видел его или в самом деле знает, что с ним случилось.
Участники Общества заявили, что они ничего не делали. Тем вечером они только встретились с ним в переулке и наблюдали за ним и монстром. Они сказали, что К.Г. подошел к монстру добровольно (по их словам) и все время повторял: «Что это?». Сначала он приблизился, но не вплотную, так как не хотел дотрагиваться, прикасаться к созданию. Стоит отдать ему должное: он был не очень напуган, но некоторая напряженность в нем все же была заметна. Однако затем К.Г. стал выделываться, заявил, что это всего лишь больная собака или пара больных собак, начал отталкивать от себя ребят. Актрисуля врезалась в стену забегаловки и потом показывала нам царапину у себя на затылке, оставшуюся от удара. Когда это случилось, Общество заявило, что теперь, раз он так поступил, все кончено, они уже не смогут защитить и спасти его. Обратного пути не было. Они сказали, что у него больше нет шансов. Монстр вышел в переулок, схватил К.Г. своими чудовищными руками и потянул его в рот. Его пасть распахнулась и стала широкой, как автострада: сначала не стало половины тела монстра, а потом и весь он исчез, остался только один рот. И зубы. Они говорили про зубы: большие острые треугольные, влажные от слюны и желудочного сока. Они всем рассказывали, что монстр съел К. Г. Он ел неаккуратно, не как в ресторане, а был очень неряшлив. Он разорвал К.Г. на части. Отгрызал и отрывал от него корчащиеся дрожащие куски. Ребята утверждали, что в жизни не видели ничего ужаснее. Члены Общества также сказали, что в школе их заставили прочитать поэму «Беовульф», но то, что случилось с К.Г., было даже хуже судьбы жертв Гренделя. И они назвали монстра Гренделем, а переулок стал теперь именоваться Логовом Гренделя (как же эти слишком умненькие ребятишки любят всему давать названия, правда?). Они признались, что не хотят снова увидеть, как с кем-нибудь случится то же самое, что с К.Г. И попросили нас больше не задирать их.
Ничего.
На четвертый день после исчезновения К.Г. мы всей гурьбой отправились в переулок, но не обнаружили там ничего необычного. Никаких следов гнезда и уж тем более Логова Гренделя. Никаких признаков яростной борьбы. И точно никакой крови, осколков костей, обрывков одежды и кроссовок, никакой мерзкой слизи, которую, как нам казалось, должен был оставить прожорливый монстр. И самого монстра тоже не нашли. Это был просто грязный вонючий переулок, где эхом отдавался грохот от проезжавших мимо автобусов, грузовиков и автомобилей, которым не мешало бы сменить выхлопную трубу. Самый обычный переулок, не так ли? Но вместе с тем он был не совсем обычным. Здесь что-то произошло. Мы чувствовали это. Ощущалась смутная тревога, как отголосок, отзвук, воспоминание о произошедшем здесь насилии. Как будто тут присутствовало что-то неосязаемое; подобное чувство испытываешь, когда смотришь на разбитое окно. Мы это ощутили и начали спорить, а потом разозлились, потому что теперь было ясно, что вся история с монстром – полная чушь.
Мы пошли по квартирам, где жили члены Общества, стучались им в двери. Требовали, чтобы они вышли к нам, ответили на наши вопросы. Ставили их перед фактом, что нам так ничего и не удалось найти (Включая К. Г. Где он? Куда подевался?).
Все члены Общества, позади которых стояли их мрачные родители, смотрели на нас и говорили, что К.Г. заслужил то, что с ним случилось, и если то же самое случится с нами, значит, и мы этого заслуживаем (возможно, они были правы насчет некоторых из нас, но пошли они за такие слова!). Они снова рассказывали нам о К.Г. и о монстре и закончили свою историю словами: «Оставьте нас в покое. Не то пожалеете». Все они говорили одно и то же, как будто повторяли заученную речь.
Фразу «не то пожалеете» они произносили шепотом, но, если постараться, ее можно было расслышать. Мы слышали. Все четыре раза.
После того, как мы сходили к членам Общества, каждый вечер под конец школьных занятий кто-нибудь подкарауливал на углу микроавтобус, который привозил их. Это стало новой традицией, можно даже сказать, ритуалом; мы воспринимали происходящее как данность и должны были это принять и смириться с этим, как принимаем все остальное дерьмо и миримся с ним, и, к нашему безграничному стыду, мы выполняли эти негласные правила. Не думайте, что вы сильно отличаетесь от нас. Вы так же будете следовать правилам.
Нет, разъяренная толпа людей, охваченных праведным гневом, не смела с лица земли микроавтобус и членов Общества. Но всегда находился какой-нибудь высокий, словно каланча, мальчишка; или подросток, которого все на свете смущало и сбивало с толку и который не понимал, почему все происходит так, а не иначе; или же взрослый, который уже даже и не пытался понять, почему все происходит так, а не иначе. И каждый вечер, всегда кто-нибудь непременно бил микроавтобус по тому же самому месту, что и К.Г., а потом этого кого-то уводили в тот пустынный переулок. (Помните, мы говорили, что осматривали переулок? Он был пустынным. И мы будем осматривать его снова и снова, и там по-прежнему никого не будет, и мы станем осматривать его всякий раз после очередного исчезновения.) А затем поздно вечером по необъяснимой причине, следуя необъяснимым правилам, этот кто-то возвращался в переулок, входил в него вместе с членами Общества и после этого исчезал.
Сейчас конец октября, и напрашивается сравнение с опадающими листьями. Впрочем, сравнивать наших пропавших друзей с листьями неправильно, настолько неправильно, что ты этой неправильности почти не замечаешь.
Как бы там ни было, но с наступлением сумерек мы устраиваем обходы квартир членов Общества. (Наша маленькая группа разрасталась по мере того, как росло число пропавших.) Мы стучим в их двери, как стучали, когда исчез К. Г. Мы не ожидаем получить от них ответы или услышать выводы, которые нас удовлетворят, нами руководят скорее беспомощность и отчаяние. Члены Общества терпеливо повторяют всякий раз одну и ту же историю и просят нас оставить их в покое.
Там, на углу, сидит самый маленький мальчик. Ему не больше восьми или девяти лет. Он расположился на краю тротуара, руки держит на коленях, а ногами катает бутылку. Я не знаю его имени. Когда я прохожу мимо, то спрашиваю, что случилось, но он не отвечает мне. Я пытаюсь выяснить, где его родители или бабушка с дедушкой. Потом я интересуюсь, почему он не в школе, и он снова не отвечает. Я возвращаюсь и сажусь на крыльце своего дома, который находится неподалеку от того угла. Я вижу, что мальчик ждет микроавтобус. Я представляю себе монстра, если он вообще существует (может ли он существовать? может ли он не существовать?), как он открывает свою пасть, чтобы съесть мальчика. Не знаю, как остальные, но я больше не готов с этим мириться. Что-то должно измениться. Мы должны это изменить.
Микроавтобус подъезжает. Мальчик не уходит со своего места, и микроавтобус останавливается посередине улицы. Такси и машины лениво сигналят и объезжают его. Члены Общества выходят из микроавтобуса. Они выглядят старше. Как они могли так сильно повзрослеть за два месяца? Но они все еще дети, и мы не должны об этом забывать. А еще один ребенок – малыш, который сидел на углу, – встает и бросает стеклянную бутылку в микроавтобус. Бутылка разбивается на множество сверкающих осколков. Это почти что красиво. Микроавтобус не останавливается и, покачиваясь, как пьяный, продолжает двигаться по установленному маршруту. Я по-прежнему сижу на лестнице на крыльце моего дома и ничего не предпринимаю. Еще не время. Слишком рано. Я вижу все, что мне нужно, и этого пока достаточно. Члены Общества ничего не говорят мальчику, а мальчик ничего не говорит им, и вместе они идут к переулку, который напоминает зев. В этом есть что-то символичное, не правда ли? Они стоят и смотрят, и не происходит ничего особенного, по крайней мере я ничего такого не вижу. Время не замедляется, город не перестает жить своей жизнью.
Члены Общества, как всегда, быстро уходят, но они вернутся. Мальчик остается там. Он садится прямо на тротуар и сейчас напоминает точку посреди предложения. Когда мы проходим мимо (потому что у нас есть дела, жизнь в городе идет своим чередом, как я и сказал), он не двигается с места, и мы вынуждены обходить его. Я прохожу мимо него три раза и все время говорю ему, чтобы он возвращался домой, забыл обо всем и пообедал. Он ничего не отвечает. Мальчик маленький и худой, его руки и ноги, как лапки у щенка. Я покупаю ему протеиновый коктейль в спорт-баре. Это не полноценный обед, но лучше, чем ничего. К моему удивлению, мальчик берет коктейль и выпивает его. Он говорит мне резким голосом (все еще тоненьким и слабым, и это окончательно разбивает наши и без того измученные сердца), что он брат К.Г. (как же мы сразу не догадались). Он просит меня вернуться на свое крыльцо. Я отвечаю ему, что вернусь позже.
Я смотрю, как он ждет членов Общества, а между тем на улицах загораются фонари, и температура начинает быстро понижаться, едва солнце скрывается за крышами домов. Часы идут, и я продолжаю наблюдать. Ни на что не отвлекаясь. Остальные проходят мимо мальчика по переулку, как будто здесь ничего и не ожидается в скором времени, как будто мы и не следим за ним.
Позже появляются члены Общества монструозности, они приходят по очереди, с разных сторон. Мальчик не встает с тротуара, пока не показываются все четверо.
Я кричу на них. Ведь только так я смогу их остановить, правда? Какой же я идиот, если думаю, что в состоянии предотвратить то, что сейчас совершится! Члены Общества не обращают внимания на мои возмущенные крики с крыльца дома. Они входят в переулок по одному, двигаясь как единая процессия. Я вскакиваю со ступеней и бегу (я хромаю на одну ногу и это, скорее, не бег, а быстрая ходьба), мне нужно успеть остановить мальчика, пока он не вошел в переулок. Он еще слишком юный (а если бы ему было на два года, на пять или десять лет больше, это изменило бы что-то?). Все это для него – слишком во всех смыслах слова. Это неправильно. Монстр достал нас, и да, мы верим, что монстр существует, и всегда в это верили.