Город по-прежнему живет своей жизнью. И жизнь в нем не остановится ради всего этого или ради нас; она никогда не останавливалась, и так будет всегда. Я не знаю, как у меня это получается, я и не думал, что могу так быстро бегать, однако я добираюсь до переулка раньше брата К.Г. Я хватаю его за рубашку, за воротник сзади, он кричит и бьет меня по рукам. Он пытается вырваться, но для этого ему приходится попятиться назад и выйти из переулка. Я не особо быстрый, сильный или крутой, по крайней мере, не такой крутой, как раньше, но я достаточно большой, чтобы преградить ему вход в переулок. Брат К. Г. теперь кричит во всю глотку и пытается прошмыгнуть мимо меня, пролезть у меня под ногами, но я не позволяю ему сделать это. Он орет на меня. Я говорю ему тихим голосом, чтобы шел домой. Он не сдается, я начинаю уставать. Я дышу тяжело, в груди чувствуется резкая боль, как будто туда воткнули маленький нож. Он с разбегу врезается мне в живот плечом, но я толкаю его в ответ, наверное, сильнее, чем следовало, и он отлетает назад и падает на задницу. Я говорю ему: «Пожалуйста». Может быть, моя просьба подействует на него. А может, он просто сдастся. Я не знаю. Я не уверен, что он уйдет, поэтому, пользуясь его замешательством, поворачиваюсь и сам бегу в переулок. Ведь только один из нас может туда войти, правда? Таково правило.
Переулок по-прежнему выглядит совершенно обычным. Так и есть. Контейнеры и мусорные баки, раскрашенные разноцветной краской из баллончиков. Черные скелеты пожарных лестниц свисают со стен домов. Там нет никаких монстров.
Члены Общества монструозности стоят у стены позади бразильского рынка. Если они и удивлены тому, что вместо мальчика пришел я, то никак этого не показывают. В руках у них ножка от стула, кусок арматуры, согнутый пополам знак «ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА» и металлический прут, на конце которого когда-то, возможно, крепилось велосипедное сиденье. Они глядят на меня. Они смотрят на меня и держат эти штуковины на изготовку, словно оружие.
Я кричу на них, спрашиваю, что они, черт возьми, творят? Они собирались избить маленького мальчика, который еще ничего не понимает, а теперь вместо него побьют меня? Они не реагируют. Я теряю над собой контроль, выкрикиваю те ужасные и несправедливые оскорбления, которыми осыпали их некоторые из нас, а также те, которые, как мне известно, им приходится выслушивать в их школе для богатых; я стараюсь все им высказать. А потом слышу, как откуда ни возьмись, из-под мешков мусора позади меня что-то появляется. Оно разбрасывает мешки и переворачивает один из мусорных баков, и оттуда мне на кроссовки вытекает какая-то вонючая жижа. Создание выше меня, намного выше, на мгновение оно кажется мне похожим на человека, а потом сходство пропадает, и движется оно как в фильме, часть кадров у которого пропала, оно вроде как белое, но потом становится темным, у него то две руки, то через миг – много, а потом – ни одной, оно то растет, то уменьшается в размерах, то растягивается, то сжимается. И оно приближается ко мне. Я оборачиваюсь, и члены Общества начинают наступать на меня, а я весь дрожу, ноги не слушаются, я сгибаюсь пополам, как робот, у которого сели батарейки, и одно из моих колен опускается на влажный асфальт. Члены Общества поднимают свое оружие над головами и над моей головой тоже, замахиваются изо всех сил, но вдруг проходят мимо меня и нападают на монстра, яростно размахивая оружием. Я отползаю в сторону, но недалеко, сижу на заднице, как тот маленький мальчик, и наблюдаю. Сначала я думаю, что мне удалось переубедить членов Общества, показать, насколько они были неправы; да, я их переубедил, и теперь все закончится. Но пока я смотрю, как они колотят эту тварь, словно хотят разбить ее, как пиньяту, и в ней уже появились отверстия, из которых течет кровь; как они потом роняют свое оружие и продолжают бить монстра голыми руками, как ломают его конечности о колено, как пальцами протыкают и рвут его шкуру, его кожу, и слушаю, какие ужасные звуки издает создание – я услышал бы их, даже если бы у меня не было ушей… и я понимаю, что все это происходит не из-за того, что я сказал или сделал; нет, это случается каждый раз, когда они заманивают кого-нибудь в переулок к монстру. Они поступают так каждый раз.
Я кричу и ничего не могу поделать, потому что они не остановятся, а монстр выглядит как игрушка, которую всю искрутили и изогнули в разные стороны, он дергается и отчаянно пытается вернуть себе прежний облик, и это самое ужасное, что мне приходилось видеть. Избиение продолжается час, но они не убивают его. Я все еще слышу, как он дышит.
Наконец, члены Общества останавливаются. Они останавливаются и медленно с трудом уходят из переулка, не сказав ни слова ни мне, ни друг другу. Монстр все еще лежит там. Он стал меньше, чем прежде. А может быть, он всегда был таким, а то, каким я его запомнил, было всего лишь каким-то трюком? Я уже не уверен в том, что видел прежде, и даже в том, что вижу сейчас. Но я знаю, что теперь тоже должен исчезнуть из этого района. Я встану, дойду до остановки метро на Дауни-стрит, сяду на поезд, уеду куда-нибудь и никогда больше не вернусь. Как я могу вернуться сюда после всего, что мы сделали и не сделали, после всего, что увидели? Как любой из нас может так поступить? Но я все равно не знаю, куда подевались остальные после своего исчезновения. Мне это не известно. Мы просто уходим.
На улице холодно, но я не мерзну. Я встаю; боль в сердце утихла, а ноги снова слушаются меня. Может быть, я не поеду на метро, а прогуляюсь. А потом у меня появляется идея – самая лучшая за всю мою жизнь: я заберу монстра с собой. Я сделаю это. Все так просто. Я могу спасти всех остальных в нашем районе от этого непрекращающегося безумия. Могу спасти нас и вас и забрать это бедное ужасное создание.
Я подхожу к монстру, но не знаю, как поднять его, как обхватить руками, ведь вся его шкура изорвана и изодрана, сам он изломан и измят, из дыр на его теле сочится кровь и какая-то жидкость, а изо рта доносятся жалобные стоны. Его мех рыхлый на ощупь, как будто эта шерсть (это действительно шерсть, а не что-то иное?) отвалится от одного моего прикосновения. Но она не отваливается, а остается на месте. Я чувствую, как создание старается не развалиться на части ради меня и позволяет мне собрать его воедино, как связку рассыпавшегося хвороста. Я перекидываю его через плечо и прижимаю к груди обеими руками. Я стараюсь, чтобы меня не вырвало от его запаха, затем делаю один шаг, второй и выхожу из переулка.
Я сосредоточиваюсь на том, чтобы поскорее уйти отсюда, исчезнуть, и, пока иду через мой район, а потом – через следующий, затем еще через один и еще, и еще, больше всего я боюсь не того, что монстр поправится и нападет на меня, нет. Знаете, сильнее всего меня пугает то, что эта моя блестящая идея на самом деле не так уж и хороша.
Что, если все те, кто пропал до меня, уходили куда-то, унося с собой своих собственных избитых монстров?
Ее красная правая рука
Дом, в котором они теперь жили, был небольшим одноэтажным строением с двумя спальнями, разделенными узким коридором, который примыкал к крохотной кухне. Довершала картину одна-единственная ванная комната. Стены были деревянными, и, хотя окон было на удивление много, внутри почти всегда царил полумрак.
Дом, в котором они теперь жили, находился довольно далеко от их прежнего дома и от друзей Джеммы. До новых соседей и новой школы Джеммы путь тоже был не близкий. Осенью ей приходилось идти пешком двадцать пять минут до автобусной остановки, а потом еще двадцать минут ехать до школы. Зимой, когда землю покрывало толстым слоем льда и снега, дорога отнимала еще больше времени.
У дома, в котором они теперь жили, был большой двор, заросший ленивой желтой травой и сорняками. Участок окружал лес. В лесу росли усталые деревья, которые вечно прогибались и легко сбрасывали свои листья, иголки и тайны. Деревьям нельзя было доверять.
Отец Джеммы выбрал этот домик, потому что на границе участка, на опушке леса, находился Транделлский колодец.
Колодцу было уже несколько сотен лет. Кольцо из камня и раскрошившейся известки поднималось над землей на высоту примерно трех футов, а отверстие было достаточно широким, чтобы через него мог пролезть Дэниел Уэбстер вместе с дьяволом[33]. Деревянный навес колодца напоминал съехавшую набекрень шляпу, а кровельная черепица едва держалась на нем и вот-вот готова была выпасть, как молочные зубы у ребенка. У колодца не было насоса, только колодезный ворот и деревянное ведро на почерневшей от времени веревке.
Пастор по имени Реджинальд Транделл, который основал или, по крайней мере, приписывал себе основание самой северной англоговорящей католической общины в штате Нью-Гэмпшир, освятил этот колодец сто тридцать лет назад. Внешне этот человек чем-то напоминал белку. Он был маленьким и сутулым, с большими круглыми карими глазами, тонкими губами и крупными зубами, которые были темнее его глаз. Святой отец поглощал бекон, виски и английский фольклор одинаково щедрыми порциями. Этот гордый англофил был одержим историями о святых источниках и колодцах, которыми изобиловала сельская местность в Британии. Отца Транделла тревожило, что неосвященные колодцы оставались языческими по сути своей и могли стать пристанищем для гоблинов и демонов. Англичане называли колодезного демона Паком, валлийцы – Пука. Отец Транделл считал, что, отрицая существование дьявола, ты отрицаешь существование Бога. Он решил, что поможет защитить души своих последователей, освятив все колодцы в Нью-Гэмпшире, которые ему только удастся найти. А удалось ему освятить лишь один колодец. В 1887 году он умер от сердечного приступа в возрасте тридцати семи лет после героического празднования освящения первого колодца, нареченного с тех пор Транделлским. Та попойка длилась два дня и две ночи без перерыва.
Честно говоря, несмотря на то, что у Транделлского колодца сложилась репутация лечебного и местные жители активно и яростно эту репутацию оберегали, за время его существования случаев исцеления от физических и душевных недугов было немного. В действительности Траделлский колодец наоборот приносил всем только вред.