Мать Джеммы болела муковисцидозом. Ее хронические заболевания легких уже не поддавались лечению средствами традиционной медицины. Вместо того, чтобы отправить женщину в хоспис, в начале лета семья переехала в этот домик. Джемме тогда было десять лет.
Утром Джемма ходила на местный пруд учиться плавать. Она не хотела посещать эти уроки, но отец настоял, сказав, что она найдет там новых друзей. Ничего подобного, однако, не случилось, так как большинство детей, которые занимались вместе с ней, были на пару лет младше Джеммы. Ей нравилось плавать, но она не любила пруд с осклизлым илистым дном и темной водой, которая была холодной и пахла медью.
Вернувшись домой после уроков, она последовала за отцом через двор на опушку леса, где находился Транделлский колодец. Колодезный ворот ритмично поскрипывал, пока ведро опускалось во тьму, но крутился совершенно бесшумно, когда оно поднималось вверх. Ее отец еще не был старым, но уже вошел в ту пору, когда возраст сложно определить, это находило свое выражение в морщинках вокруг глаз, бледной коже, опущенных уголках губ и редеющих волосах. До болезни мамы папа был добрым душевным человеком. Он любил наполнять многоразовые бутылочки для горчицы смесью для приготовления блинчиков, а потом расписывать сковородку буквами и разными рисунками. Он спрашивал: «Джемма, ты когда-нибудь ела букву «кью»? Это очень вкусно. Хочешь попробовать обезьянью лапку? Давай, не бойся!» А еще он пел песни, часто выдумывая на ходу слова, и это было так весело. Он устраивал кукольный театр, где все куклы были сделаны из носков, мог подолгу катать Джемму на спине и хвастался, что у него под кроватью спрятана поистине чудесная коллекция из комков пыли. Он никогда не был особенно религиозным человеком, но со временем впал в отчаяние. Через год после того, как состояние мамы начало ухудшаться, отец совсем замкнулся в себе, он стал как ведро, которое упало на дно колодца, а веревки, чтобы поднять его обратно, не было. Он полностью отрешился от всего.
Папа наполнил стакан водой из ведра. Вода была холодной, но не прозрачной, она напоминала воду из пруда и точно так же пахла медью. Вода слегка окрасилась из-за содержащихся в ней минералов, в ней плавали какие-то непонятные частички, напоминавшие пылинки, которые кружатся в лучах солнца. Вскоре отцу надоели жалобы Джеммы по поводу вида воды (ведь не она же будет ее пить, так какая разница?), и он перестал использовать прозрачный стакан. Джемма добросовестно приносила маме стакан с водой из колодца, та выпивала его иногда без жалоб, а иногда совсем отказывалась пить, и Джемма выливала его содержимое в окно.
Теплые дневные часы до обеда Джемма проводила на полу в комнате родителей. В ее распоряжении был огромный альбом для рисования – почти в половину ее роста. Она рисовала угольным карандашом маму, растирая тени куском бумажного полотенца или подушечками пальцев. Линии у рисунков выглядели толстыми и неровными. Сами рисунки чем-то напоминали абстракции, но ее мать непременно присутствовала на них. У Джеммы все пальцы, ладони, запястья и руки с тыльной стороны были черными от упрямой угольной пыли, которая не хотела оставаться на бумаге.
То ужасное лето постепенно угасало, как и любое другое лето, и альбом девочки наполнился рисунками матери, которая лежала на кровати в сгущающихся вокруг нее сумерках. На более поздних рисунках мать стала скукоживаться и сжиматься на маленьком островке между похожими на горы складками одеяла. Джемма показывала матери каждый рисунок и, если необходимо, будила ее.
Мать кашляла, иногда так долго и громко, что начинали дрожать стены и половицы. Несмотря на болезнь, внешне Джемма с матерью по-прежнему были очень похожи: темные, почти черные волосы, высокий и широкий, как пшеничное поле, лоб, бледная кожа, становящаяся розовой или красной, если хоть немножко поднималась температура или менялось настроение.
Мама говорила: «Как мило. У моей дочки есть талант». Она повторяла это всякий раз, пока еще могла говорить.
На последнем рисунке Джемма нарисовала маму с красной правой рукой.
Когда мама не болела так сильно (совсем здоровой Джемма ее не помнит), они играли в «Монополию», и одна игра могла длиться месяцами, потому что они освобождали друг друга от арендной платы. Иногда мама водила Джемму в кино посреди рабочей недели, и они сидели в зале совсем одни, а еще она ходила с дочерью в библиотеку и говорила Джемме, что та может взять домой книгу, но только ту, что соответствовала бы определенному признаку, который мама назначала каждый раз (к примеру, обложка должна быть синей или голубой; в названии должны быть слова «трава» или «время»; объем: от 136 до 147 страниц; инициалы автора: М.Л. или Л.М. и так далее); или они играли в футбол на заднем дворе, и мама стояла на воротах, хотя вратарем была никаким и всегда пропускала решающий гол; или Джемма училась заплетать волосы в косу, готовить пиццу или рисовать – такие занятия нравились девочке больше всего, а мама называла этот процесс: «Как научиться строить с помощью линий, фигур и теней».
После заупокойной службы и похорон пришло невыносимое время отчаяния и слез. Джемма озлобилась. Ее гнев был осознанным выбором, она говорила вслух: «Сегодня весь день я буду злиться». У нее в голове зародилась идея, и эта идея была подобна кузнечику, зажатому в ладони, а заключалась она в том, что, если уничтожить колодец, она избавиться от того непонятного клубка проблем, в который превратилась ее жизнь без мамы.
Родственники и многочисленные друзья семьи давно разъехались. Отец уединился в своей комнате с бутылкой виски и закрыл дверь на задвижку. Джемма ушла из дома в маленький полуразрушенный сарай, который был серым и покосившимся, словно гриб. Около стены она нашла ржавый молоток, весь опутанный паутиной, схватила его и побежала по траве, которая была ей почти по колено, к Транделлскому колодцу. Сначала она разрушит навес, будет колотить по деревяшкам, пока они не разлетятся в щепки, скинет ведро в воду и не станет его поднимать. Она разобьет известку и будет сбрасывать камни в колодец до тех пор, пока не перестанет слышать всплеск воды, пока колодец не высохнет.
Солнце уже начало опускаться за деревья, и в полумраке она увидела очертания колодца. Джемма поймала себя на мысли, что, возможно, стоит отнести молоток обратно в сарай, достать свой альбом и нарисовать колодец таким, каким она его видела в тот момент, потому что это так соответствовало ее настроению. Но она решила, что нельзя успокаиваться, гнев должен был сохраниться в ее душе. Когда она подошла ближе, то увидела силуэт маленького ребенка, сидящего на краю колодца. Ребенок прижимал колени к груди и раскачивался из стороны в сторону, толкая ведро локтем и бедром, отчего ворот колодца жалобно поскрипывал.
Джемма испугалась: ребенок мог потерять равновесие и упасть в колодец. Но, может, это был и не ребенок вовсе. И мысль, что это не ребенок, показалась ей наиболее вероятной. Чем дольше она смотрела на него, тем меньше фигура напоминала детскую. Она крепко сжала рукоятку молотка и крикнула: «Эй!»
Существо щелкнуло языком, повернулось спиной к колодцу, наклонилось вперед и стало падать вниз, к Джемме. Падая, оно быстро развернулось и зацепилось за стену колодца. Его тело было длинным и худым, похожие на веревки руки и ноги вытянулись и зацепились за трещины в известке. Оно изгибалось и царапало камни, скользило по ним и дважды обвилось вокруг стенок колодца. Существо рассмеялось, и голос у него оказался пронзительным и высоким, лишь на малую долю октавы ниже птичьего крика. Оно смеялось так самозабвенно и весело, что Джемме тоже захотелось рассмеяться, уголки ее губ задрожали, а глаза защипало от слез.
Без предупреждения оно спрыгнуло со стенок колодца и поползло по сухой траве к Джемме. Влажный воздух наполнил знакомый затхлый, отдающий медью запах воды из колодца. Джемма подняла молоток дрожащей рукой и не убежала. Она решила стоять до конца.
Приблизившись на расстояние удара, существо остановилось и расправило спину, очень медленно, как будто не привыкло стоять на двух ногах или ему это не нравилось. В полный рост оно было почти такое же высокое, как ее отец. Его кожа по цвету напоминала высохший мох – темно-темно-зеленая, даже еще темнее. Его руки и ноги были как узловатые корни дерева. Черты лица – расплывчатые, напоминающие амфибьи, и на этом лице блестели огромные бездонные озера глаз.
Оно открыло свой ужасный рот – его дыхание было теплым и пахло болотом, – а потом закричало «Джемма!» голосом отца. Оно не подражало его голосу, это действительно был голос отца, сердитый, глухой и хриплый. Отец редко говорил таким голосом, но когда Джемма слышала его, то теряла волю, как будто кто-то нажимал на кнопку и выключал девочку.
Гоблин из колодца продолжил разговаривать с ней рассерженным голосом отца, он говорил: «Скоро здесь все изменится».
Джемма оглянулась в надежде увидеть позади папу, который, возможно, разозлился из-за того, что она взяла без спроса молоток. Но его там не было.
Гоблин сказал, что Джемма была ленивой, тратила время на свои дурацкие картинки, да, она была чертовски ленивой и не успевала вовремя принести маме стакан с водой из колодца или из-за своей неуклюжести выплескивала половину воды, а еще она все время будила маму, беспокоила ее, вечно ныла и приставала к больной, не давая ей отдохнуть.
Гоблин по-прежнему говорил как рассерженный папа, но он не был зол. В его голосе рокотал смех, похожий на гул взволнованного моря. Джемма буквально слышала, как гоблин улыбался, когда обвинял ее в смерти мамы, в том, что она умерла так рано. Мама могла бы еще пожить. Джемма могла бы ее спасти, но не сделала этого.
Джемма сидела на постели, накрывшись одеялом с головой, около нее лежали фонарик, угольный карандаш, наполовину сточенные цветные мелки, перевязанные резинкой, и ее альбом для рисования. Дверь была заперта, и она поставила перед ней деревянный стул с резной спинкой. Пьяный отец недавно стучался в ее дверь, запинаясь, выкрикивал ее имя и неразборчиво бормотал какие-то угрозы. Он был все еще здесь, сердито бродил по дому, бросал тарелки в раковину на кухне и кричал: «Скоро здесь