Площадь в их деревне не квадратная, а круглая, и местные жители шутят по этому поводу. Внутри круга ничего не растет, а почва там ржавого цвета – природного красного, который вовсе не красный. Все жители деревни встают по периметру круга и ждут, когда придут трое Барреттов. Никто не разговаривает. Мерри машет мизинцем своему другу Кену, но тот не машет ей в ответ. Она сердится на него и надеется, что он тоже получит какую-нибудь противную занозу.
Барретты выходят в круг. Мерри пятится назад и концом доски чертит на красной земле змейку. Ей приходит на ум начертить такую змейку до самого дома, а потом посмотреть, как быстро она начнет стираться.
Центр круга никак не отмечен, но его легко найти или определить. Отец бросает свою доску на землю, в воздух тут же поднимается облако пыли, которое быстро рассеивается. Он извиняется, и Мерри не знает, перед кем именно.
Мама просит Мерри подойти поближе и посмотреть, что она делает. Жители деревни глядят на них, и у Мерри возникает такое чувство, будто она начинает сжиматься и сморщиваться. Ей хочется куда-нибудь спрятаться. Мама держит доску вертикально, ее конец стоит на земле. Папа и Мерри делают то же самое со своими досками и создают еще три вершины их семейного треугольника. Папа открывает рот, словно собирается что-то сказать, но так ничего и не говорит. Мерри интересно, скажет ли он хоть что-нибудь. Может быть, он забыл слова. Может быть, он сейчас все испортит.
Мерри не знает, где ее родители взяли доски. Она не думает, что они одолжили их у соседей или купили на рынке. Она боится, что они оторвали их от стены, или от потолка, или от пола, или позаимствовали с какого-то другого важного участка, где доски очень нужны, чтобы их дом не рухнул.
По невидимому и неслышимому сигналу Барретты наклоняют друг к другу доски, пока их верхние концы не соприкасаются. Барретты отпускают их, и доски принимают форму треноги, каркаса неуклюжей пирамиды. Мерри хочется забраться внутрь и притвориться, будто пирамида создана для того, чтобы она навечно осталась там.
Мама и папа повторяют в унисон:
– Это наш первый храм.
Мерри вспоминает, что должна была сказать то же самое. Деревенские жители осуждают ее за молчание и цокают языками в знак неодобрения. Она надеется, что потом у нее не будет из-за этого неприятностей.
Долгое время все стоят неподвижно. Может, церемония и закончилась, но пока что никто этого не осознаёт.
Мама выбивает ногой одну из досок. Папа издает звук, который Мерри больше не хочет слышать. Все три доски падают на землю.
Мама и папа берут Мерри за руки и выходят из круга. Мерри волочит ноги по земле, ей хочется нарисовать еще змеек, чтобы сбить с толку тех, кто решит последовать за ними, но приходится отказаться от этой затеи, чтобы не отстать от родителей.
Деревенские жители медленно входят в круг и собираются у небольшой груды камней. Они начинают общаться, и их беседа продолжается до темноты. Но эти разговоры не вызывают у Барреттов никакого интереса. По крайней мере, пока.
Когда Мерри возвращается домой, она бежит наверх в комнату Марджори и рассказывает ей о церемонии. Марджори нездоровится, и она вынуждена оставаться дома. Она лежит в постели, свернувшись клубочком под одеялом.
Сегодня занятия в школе отменены. Никто не объясняет Мерри почему, но она думает, что из-за продолжения храмовых церемоний. Если бы они сохранили первый храм, то тогда бы все и закончилось. Но первый храм был разрушен мамой, поэтому церемонии должны продолжиться. Мерри не знает, когда и почему это произойдет и как все должно закончиться. Родители отказываются отвечать на ее вопросы.
Мерри сидит на краю круга и лепит из земли холмик. Она вытирает руки о джинсы, и синяя ткань приобретает цвет ржавчины. Деревенские жители, в том числе и Кен, что-то бубнят и пытаются создать второй храм. Они спорят о том, как именно все должно быть устроено, и не смотрят на Мерри, когда она пытается привлечь их внимание.
Этот храм состоит из трех досок, которые принесли Барретты, но к ним добавили еще три новые доски, деревянные обломки странной формы и строительные блоки.
Мерри хочет выйти на ближайшую дорогу, набрать там камней размером с кулак и забросать ими храм после того, как деревенские жители закончат его строить. Но почему именно она должна разрушить его, а не Кен или еще какой-нибудь другой, едва знакомый ей человек?
Второй храм построен кое-как, неустойчивый и лишенный простой элегантности своего предшественника. Мерри не хочет забираться внутрь. Она боится, что он рухнет ей прямо на голову.
В комнате Марджори темно, но не так темно, как ночью. Жалюзи опущены, а шторы задвинуты. Лампа на прикроватной тумбочке включена. У лампы красный абажур с глупыми золотистыми кисточками. Мерри не может удержаться и трогает кисточки, а потом забирается в изножье кровати Марджори, садится и сворачивает ноги кренделем так, что затем не сразу может их распрямить.
Мерри поправляет очки и рассказывает Марджори, как Кен сказал ей, что она больше не может наблюдать за строительством храма. Что это не по правилам, если она или кто-то из членов ее семьи будет смотреть на храм из круга или из другого места, и это правило в деревне – самое важное. Мерри говорит Марджори, что пока Кен рассказывал ей об этом, он оставался обычным милым Кеном. То есть он выглядел, как всегда, и ее разозлило, что он сказал ей не делать того, чего она хочет, и при этом не выглядел ни виноватым, ни расстроенным.
Но остальные жители деревни смотрели на Мерри странно. Как будто опасались, что сказанное Кеном может ранить ее. Или они боялись, что Мерри может причинить им вред своими дальнейшими поступками или словами.
Мерри сообщает Марджори, что третий храм все еще маленький, но у него есть одна полностью законченная глухая стена, сквозь которую ничего не видно.
Мерри рассказывает Марджори, что убежала после того, как Кен накричал на нее, и не видела, как рухнул этот храм. Мерри не говорит Марджори самого плохого: когда Кен сердится, голос у него становится, как у папы.
У храма всего один этаж, но его стены поднимаются над головами деревенских жителей. Все доски и брусья разных цветов и оттенков, некоторые так густо покрыты лаком, что буквально светятся, одни покрашены, другие ничем не обработаны, и все их трещины и шрамы обнажены. Если Мерри прищурится и посмотрит на храм, то эти разнообразные цвета, узлы и древесный рисунок расплывутся и сольются в один узор, который и узором-то не назовешь, и она увидит лицо с глубоко посаженными глазами, а потом – дракона с одним рогом, а еще – что-то неопределенное, от чего в голове у нее станет вдруг совсем тихо.
Мерри покидает свое укрытие, выбирается из-за мусорных баков и бочек для сбора воды, которые стоят около рынка. Жители деревни не видят ее до тех пор, пока она обеими ногами не ступает внутрь круга. Она ухмыляется и воображает, будто эта ее ухмылка сродни громкому хлопку в ладоши. Сегодня здесь больше людей, чем днем ранее, и они гонят ее прочь, размахивают досками и брусьями, принесенными для постройки четвертого храма.
Мерри убегает и выкрикивает извинения, обещает, что постарается больше не следить за ними.
Она совсем не раскаивается в том, что ей удалось набрать горсть красной земли, которая находится внутри круга, перед тем, как ее прогнали. Она прижимает свой приз к груди, а когда возвращается домой, сразу же идет в комнату сестры.
Марджори все еще лежит в кровати, отвернувшись от двери. В комнате по-прежнему темно, только горит лампа.
Мерри пересыпает землю в простую белую кофейную кружку, которая стоит на тумбочке. Она не отряхивает и не вытирает руки. Ей нравится, как засыхает эта похожая на глину земля, как заполняет маленькие трещинки между ее пальцами и линии на ладонях.
Барретты обедают за кухонным столом.
Папа молча молится. Мерри представляет, как молитвы превращают его в сгорбленную каменную гаргулью, и поэтому деревянный стул скрипит и стонет под его весом.
Мама курит сигарету. Она поставила свой стул так, чтобы отвернуться от стола, как будто не может найти в себе сил посмотреть на членов своей семьи. Мама поднимает вверх свой острый подбородок, смотрит на потолок и выдыхает облако дыма.
Мерри возит по тарелке овощи, последнюю в этом сезоне малину, и большие куски темного мяса индейки. Она не любит темное мясо индейки, но подсознательно ощущает, какая напряженная в комнате атмосфера, и понимает, что сейчас не время жаловаться. Она пьет чуть теплое молоко, и на губах у нее остаются белые усы.
Четвертый стул за столом пустой. Мерри отнесет потом Марджори тарелку, если мама разрешит ей. Она спросит у мамы, потому что папа определенно скажет «нет». Он не хочет, чтобы дочь ходила с тарелкой по лестнице, так как может упасть, выронить все содержимое и наследить.
Мерри спрашивает:
– Кто-нибудь видел сегодня пятый храм?
Она думает, что родители не знают о том, как вчера и позавчера она ходила к деревенскому кругу. Если бы они знали, что она тайком пробралась туда, или если бы Кен выдал ее, они бы уже накричали на нее. И теперь, спрашивая о новом храме, она злится на себя, потому что сейчас они ответят, что не видели его, а потом объяснят, что никому из их семьи не позволено смотреть на новые храмы, а значит, Мерри уже не сможет сказать в свое оправдание, будто она ничего такого не знала, если завтра или послезавтра ее поймают, когда она будет украдкой следить за строительством.
К удивлению Мерри, мама отвечает:
– Я видела. – И снова выпускает изо рта облако дыма.
Папа говорит:
– Сара? Но нам же нельзя…
Мама тушит сигарету и поворачивается к Мерри.
– Он похож на детский рисунок. На плохой детский рисунок, вроде тех, что рисуешь ты, – добавляет она, прежде чем Мерри успевает возразить.