Но дело было даже не в злой хозяйке. Абхилаша обоснованно опасалась, что медитация убьет весь эффект от трудотерапии. Прана затопит ум, и придется начинать все заново. Поэтому, соблюдая все меры предосторожности, глубокой ночью она нагрела таз воды, спряталась в самый дальний угол хлева и начала приводить себя в порядок традиционными человеческими методами. Думала, перепачкается утром для маскировки и никто ничего не заметит, а она будет чистая. Уж лучше бы грязной осталась…
В самый разгар гигиенических процедур в хлев нагрянул Абдула. Вообще-то по нужде он предпочитал ходить в поле за домом, но в тот раз как назло отправился к яме, услышал плеск воды в дальнем углу, разогнал овец, посветил керосиновой лампой и увидел голую Абхилашу. Сказать, что он обалдел, это ничего не сказать. Бывшая звезда рок-н-ролла все еще была красива. Ей едва исполнилось тридцать три, но выглядела она как девочка. Нет, как девочка и женщина одновременно… Нет, как девочка, женщина и мудрец в одном теле. В общем, как чудо она выглядела. С простым пакистанским крестьянином Абдулой случился шок, называемый искусствоведами катарсисом. Он мало видел в жизни хорошего. Каторжный отупляющий труд, унижения от сильных и богатых, страшная и вредная жена, но главное – незаметно и неумолимо давящее знание: “Иного уже не будет, только это, до самого конца, больше ты ничего не заслужил”. И вдруг…
Нет, он не бросился насиловать симпатичную бабенку, чудо невозможно изнасиловать. Он пал на колени, заплакал и принялся молиться и целовать Абхилаше ноги. А ей так жалко его стало… даже себя, когда в юности сочиняла песенки о несчастной любви, так жалко не было. “Боже мой, – подумала, – бедный мальчик, всю жизнь убивается за гроши, мучается с женой-крокодилом… необразованный, тупой, темный, зверь почти что… Однако там, за внешней оболочкой, за страшным лицом и озлобленными настороженными глазами, там у него душа живет, а в ней мечется тоска по красоте и нежности, никогда им не испытанной… но все равно есть эта тоска в нем, и во всех есть. Потому что Бог заложил ее в каждого”. Отказать в ласке существу с такой тоской и жаждой красоты, не полюбить его хотя бы ненадолго было бы преступлением перед кармой. И она полюбила, на одну только ночь полюбила крестьянина Абдулу. Не потому, что за карму испугалась, просто не смогла поступить иначе.
Интересная тогда ночь получилась. Каждому из них она дала свое. У Абхилаши это был первый за восемь лет секс. Изнасилование в пальмовой роще не считалось – сбежав из собственного тела и наблюдая за происходящим ужасом со стороны, она ничего кроме омерзения не чувствовала. А в этот раз почувствовала… Она полностью излечилась от садистских закидонов юности. Секс, да и вообще отношения между людьми – это ведь про “отдавать” и “отдаваться”, поняла вдруг она. А раньше лишь брала и отнимала. От глупости и страха в основном… Еще Абхилаша поняла, что не одного Абдулу полюбила этой ночью, а всех людей. Если в таком тоска по красоте живет, значит, во всех она есть, даже в людоедах. Просто они не понимают, им объяснить нужно, спасти…
Абдула тоже понял одну вещь, самую, наверное, для него главную. Красота существует, а значит, существует и надежда. Он видел красоту собственными глазами, он касался ее скрюченными от тяжелой работы пальцами. И красота его полюбила. Его, последнего человека на земле, униженного, бедного и ничтожного. Это означало, что не только красота существует, но и Бог, и Справедливость, и еще сотни великих, но сомнительных вещей, в которые он уже давно перестал верить. Утром он объявил Абхилаше, что она станет его первой, главной и любимой женой, а прежнюю свою жену он прогонит или даже, еще лучше, сделает рабыней своей новой хозяйки.
Наречие, на котором говорил Абдула, Абхилаша понимала плохо, но смысл его слов уловила. Осознав, что произошло, она не на шутку испугалась, обозвала себя трижды дурой и принялась, корча отвратительные рожи, протестующе мычать. Мол, отстань, что это ты выдумал? Я всего лишь безумная немая калека… Абдулу это совсем не смутило.
– Это ничего, что Аллах не дал тебе слов, – сказал он нежно. – Зато он дал тебе все остальное. Не переживай, я буду любить и беречь тебя всю жизнь. Я наизнанку вывернусь, но ты у меня станешь жить, как королева. Теперь я все смогу, даже не сомневайся.
Сказав эту короткую любовную речь, он позвал свою прежнюю хозяйку и при Абхилаше объявил ей, что у него появилась новая любимая жена. Да-да, вот эта самая замарашка, прислуживавшая ей последние несколько месяцев. По законам шариата он может иметь вторую жену, поэтому пусть не причитает, а смирится. И еще: с нынешнего дня прислуживать будет она, а новая жена становится полновластной хозяйкой.
Закончив вторую за утро речь, Абдула с гордостью посмотрел на свою любовь. При этом он до смешного походил на бабуина, разве что кулаками себе в грудь не стучал от самодовольства. И тогда Абхилаша поняла, что совершила огромную ошибку. Люди, конечно, достойны спасения, но спасать их нужно осторожно, не делая резких движений и желательно на расстоянии. Иначе быть беде.
Прежняя хозяйка попробовала орать и качать права, но Абдула сразу и молча ударил ее кулаком в челюсть. Она заскулила, выплюнула вместе с кровью пару зубов, отползла в сторону, тихо, чтобы ее господин не услышал, порыдала, а потом послушно занялась уборкой. Мела, чистила хлев, кипятила белье в громадных металлических чанах, перетаскивала их, и все это безмолвно, с опущенными глазами, боясь даже взглядом выразить свое недовольство.
Хоть и не любила Абхилаша прежнюю хозяйку, а все же пожалела ее. Тоже ведь человеческое существо – и тоска по красоте у нее, наверное, есть, и чувства… Унижение-то какое: час назад была тут хозяйкой, а теперь рабыня в собственном доме и прислуживает любовнице мужа, избитая и отвергнутая.
“Господи, – обратилась к небесам Абхилаша, – ну почему в людях розы и навоз так причудливо перемешаны? И я ничуть не лучше остальных. Смотрю на несчастную униженную крокодилицу – и одна часть меня радуется: мол, поделом ей, нечего было надо мной издеваться. А другой половине стыдно и жалко. И помочь ей хочется, и покаяться, потому что я и есть причина ее унижения. Переспала с мужем, выкинула жену из дома, а сама на ее место…”
Прежняя хозяйка тем временем тащила через двор бак с кипятком. Встретившись глазами с удачливой соперницей, она заискивающе улыбнулась, и жалость со стыдом в Абхилаше победили. Она бросилась к женщине, чтобы помочь, утешить, извиниться, дать понять, что не претендует… И Абдула ее, и двор с двенадцатью овцами ее, и глиняная хижина, и хлев, и поле с коноплей на горе – все только ее…
Ожог! Темнота! Влага и горячий воздух, разрывающий легкие! И прана, мечущаяся по телу, не находящая выхода, разбухающая, истеричная. И торжествующая жена Абдулы, опрокинувшая на ненавистную соперницу чан с кипятком. Она выжгла стыд, и жалость, и гордость, и злорадство – все выжгла… Не человеком стала Абхилаша, а плевком на раскаленном утюге. Шипящим, испаряющимся, исчезающим… И тогда, срывая с лица обжигающие, не дающие дышать тряпки, она закричала:
– Fuck, fuck, fu-u-u-u-u-u-u-u-u-u-ck!
Абдула и его жена замерли. Немая заговорила, да еще по-английски, да еще прямо у них во дворе… Несколько секунд они недоуменно переглядывались, а потом нелюбимая жена тоскующего по красоте крестьянина ликующе завопила:
– А я говорила, что она колдунья? Говорила? Говорила?! Американка она, шпионка подосланная, со свету нас сжить хочет!
И только когда Абхилаша, выгнувшись дугой и закрутившись колесом, стала сбрасывать старую кожу, вредная хозяйка убогой хижины заткнулась, прикусила язык и прикрыла рукою глаза. От Абхилаши исходило сияние, куски обваренной кожи падали на землю, а на их месте появлялся белейший тончайший покров, какой бывает только у ангелов. Звездная женщина ничего не могла с этим поделать: плохо, конечно, раскрываться перед малознакомыми дикими людьми, но организм сам принял решение. Зрелище было не для слабонервных: сияющая женщина-колесо, почти парящая над землей, сбрасывающая обваренную кожу и превращающаяся… Неизвестно, в кого превращающаяся, но не в человека точно.
Абдула развернулся и побежал прочь; он что-то возбужденно кричал, а испуганная жена противно ему вторила. И без перевода было понятно – зовут на помощь, чтобы уничтожить проклятую американскую нечистую силу. Дожидаться появления всей деревни с вилами и древними английскими винтовками наперевес Абхилаша не стала и, замотавшись в ветхое сари, рванула в сторону гор. К звездам.
Она стояла на небольшом скальном уступе; метрах в двадцати выше нее, на вершине горы, находилась спасительная обсерватория. Ниже по узкой каменистой дороге мчалась погоня во главе с одаренным ею из жалости любовью Абдулой. Абхилаша на секунду расслабилась, потеряла концентрацию, и вышедшая из повиновения прана рухнула в ободранные о камни ноги, сделала их непослушными, неспособными двигаться. Все. Она не успеет. Здесь кончится ее путь к звездам.
Ну что ж, значит, она будет стоять на этом маленьком уступе, пока не стащат. Возможно, в следующей жизни у нее получится лучше, а этот экзамен ею провален. Жалко, конечно, потраченных усилий, но судьба не компьютерная игрушка, где непройденный уровень можно повторять сколько угодно раз. Судьба – это серьезнее и труднее, ничего в ней не повторить, и опыт не накапливается, каждый раз первый… В запасе было лишь несколько минут. Потом ее будут мучить и в конце концов убьют. Что ж, эти несколько минут нужно провести с максимальной пользой. Она так и сделала. Закрыла глаза, успокоилась и вспомнила все, что с ней случилось на этом обороте колеса сансары. Абхилаша надеялась найти свою главную ошибку, но нашла другое.
Она нашла силы. Ее путь был труден, хаотичен, но тем не менее красив. Она карабкалась не только по скале – она по жизни карабкалась. Делала страшные ошибки, падала, срывалась, обдирала в кровь тело и душу, но карабкалась, почти поднялась… Умереть сейчас означало перечеркнуть все. Как если бы художник, едва закончив портрет Моны Лизы, поставил на нем жирную размашистую кляксу. Глупо, несправедливо, преступно. А еще обидно, до того обидно, что судорогой сводит онемевшие ноги, и закипает в них прана, и поднимается вверх в поисках выхода. Потому что убийство красоты невозможно простить и отрабо