х. Захотят – вылечат, а нужно будет – угробят. Видимо, мой скрипящий, качающийся трон разбудил дремавшего Капитана. Он открыл глаза, сладко потянулся и промурлыкал:
– С возвращением, Айван, очень рад тебя видеть живым и здоровым.
– Я тоже рад вас видеть. А что со мной произошло? – фраза выскочила совершенно спонтанно. Не хотел я делать комплименты Капитану. Он выглядел довольным, улыбался и даже обозначил движение мне навстречу, вроде как обнять собрался, но резко замер на середине: глупо обнимать узника, которого пытаешь. Я, кстати, тоже обрадовался, правда по другой причине. Я умел говорить, следовательно существовал. В моем положении это было уже немало.
– Ты впал в кому, разве не помнишь? – пресек мою радость Немо. – Мы общались с тобой, когда ты был без сознания. Ну, ты еще подумал, что я черт, – не сдержавшись, хохотнул он. – И послал меня куда подальше. Хотя, казалось бы, куда уж дальше, куда черта дальше ада пошлешь? Но ты послал. Восхищаюсь я тобой, Айван, молодец! Все-таки есть в вас, русских, что-то притягательное…
Пока Капитан говорил, я все вспомнил. Действительно смешно, но и грустно очень. Уже и в аду воюю, привык сопротивляться… Вот до чего дошел… Впрочем, от печали меня довольно быстро отвлек деловой вопрос Немо:
– Ты как себя чувствуешь, может, привиделось тебе что-то в коме? Вспомни, пожалуйста, это очень важно.
Что-то мне и впрямь привиделось, но что конкретно, я вспомнить не мог. А чувствовал себя, как ни странно, хорошо. Хотелось двигаться, совершать поступки, говорить, доказывать, спорить. Наверное, подмешали что-то вроде сыворотки правды, пока в коме был.
– Подмешали? – спросил я Капитана. Без претензии спросил, даже с пониманием трудностей его нужной людям работы.
– Ага, – ответил он мне тоже сочувственно. – Новый препарат, без побочных эффектов. Укрепляет волю к жизни. Впендюрили, чтобы из комы тебя вывести. Лично я тебе доверяю, знаю – и без препаратов правду расскажешь. Вот, смотри, даже от кресла тебя отстегиваю…
Около минуты он возился с проводами и замками. Моя благодарность за обретенную свободу не знала границ; видимо, ее значительно увеличили введенные мне силами добра препараты. Очень хотелось выразить эту благодарность каким-то действием. Целовать Капитана мне показалось все же чрезмерным, и я забубенил монолог минут на сорок о природе правды и лжи. Суть его состояла в том, что нет никакой лжи. Ложь – это всего лишь эволюционно обоснованный вариант правды. Цель каждого человека – продлить свое существование, вот и врут люди. Не из любви к искусству обманывают, а чтобы добиться тех или иных преференций и, значит, реализовать свою главную цель. Жить подольше и получше. Чарльз Дарвин давно уже все объяснил. Что эволюционно оправданно, то не безобразно. Более того, морально. Следовательно, сами понятия правды и лжи утрачивают смысл. Правда – это то, что помогает выжить в данный момент. В другой момент – другая правда. А лжи не существует вовсе, точнее существует, но только с точки зрения слушателя. Ложь – это то, что мешает слушателю добиваться аналогичной главной цели. Что мешает, то и ложь. Что помогает, то и правда. Естественно, тут имеется поле для конфликта. Что мешает одному, часто помогает другому. Но не нужно путать поле для конфликта с моралью и нравственностью. Поле – оно поле и есть, оно нейтрально по природе своей. Это люди придают полю, если так можно выразиться, полярность. Причем не любые люди, а в основном победители на этом поле. Кто победил, тот и прав, а значит, за тем и правда…
Сорок минут я говорил без перерыва, а когда остановился ненадолго, чтобы перевести дух, в мой монолог сумел вклиниться Капитан.
– Все-таки химия – великая вещь, Айван. Я тебе восемь лет талдычил, что никому твоя правда из Sekretex не нужна. И вот наконец ты прозрел. Ладно… времени у нас мало, ты пять дней в коме провалялся, и высокий гость вот-вот прибудет.
– Какой гость?
– Высокий. Я же говорил, что приедет к тебе один из сильных мира сего с предложением, от которого ты не сможешь отказаться. А приняв это предложение, ты с вероятностью 98 % умрешь в ближайшие несколько недель. Это в случае, если мы до истины не докопаемся. До той самой, эволюционно оправданной, которая поможет выжить нашей несчастной, съехавшей с ума цивилизации. Так что нужно торопиться. Сосредоточься, пожалуйста. Не растекайся мыслью по древу. Правда, ложь, бог, любовь – это все любопытно, но меня интересует другое. Расскажи мне, что произошло после того, как ты покинул Россию. У нас появился шанс, Айван. Искусственный интеллект после твоих предыдущих показаний пересчитал вероятности. Есть две новости, хорошая и плохая. С какой начать?
– С хорошей, – быстро ответил я. – Давно не получал хороших новостей.
– Хорошая новость заключается в том, что с вероятностью 84 % Линда ни при чем. А родители твои ни при чем с вероятностью 92,8 %. Не использовали они тебя втемную, наоборот, отговорить пытались.
– Отлично, Капитан. Открыли Америку! Я вам это с самого начала твердил. Но новость действительно хорошая. А плохая какая?
– А плохая новость состоит в том, что тебя все-таки использовали втемную с вероятностью 79,6 %. Раньше, если ты помнишь, пятьдесят на пятьдесят было.
– Кто?
– В том-то и дело, что неизвестно. Даже предположений у аналитиков нет. Поэтому расскажи мне, что происходило в Калифорнии, максимально подробно. Скорее всего, из тамошних кто-то. Давай, Айван, у нас появился свет в конце тоннеля, и поле, как ты выражаешься, приобрело одну на всех полярность.
Плохая новость оказалась еще лучше хорошей: в Америке со мной действительно начали происходить довольно странные и нелогичные вещи…
– Ладно, – сказал я Капитану. – В Калифорнию я прилетел в самом конце 2017 года…
В Калифорнию я прилетел в самом конце 2017 года, под Рождество. Я не знаю, какими словами передать тогдашнее мое состояние. Шок? Но шок – это скорее что-то неприятное. Счастье? Но не мне, сидящему в трюме авианосца “Рональд Рейган”, говорить о счастье… Рождество. Да, наверное, рождество – я словно заново родился на благословенной прибрежной полоске суши среди апельсиновых и пальмовых рощ. Или попал в рай. Так случилось, что я никогда не бывал в Америке. Америка была во мне. В мальчишке, родившемся в год смерти Брежнева, она пустила глубокие корни. Я слушал американскую музыку, носил джинсы, пил колу и ел гамбургеры. В девяностые, когда я рос, это были не просто музыка, джинсы, кола и гамбургеры. Это были МУЗЫКА, ДЖИНСЫ, КОЛА и ГАМБУРГЕРЫ. Это была сама СВОБОДА.
С восторгом, близким к экстазу, держа за руку Линду, я ступил на обетованную землю, увидел пальмы, украшенные елочными игрушками, и черного белозубого таможенника в красивой форме. Он лихо скороговоркой произнес: “Привет, парень, добро пожаловать в Америку! Она тебя заждалась, давай действуй, не мешкай, вперед!” – и так ловко поставил печать в паспорт, что привиделось мне, будто он ударник из знаменитой джазовой банды “Каунт Бейси и семеро из Канзас Сити”. В ушах зазвучал финальный аккорд изумительной импровизации. А потом к стеклянным дверям аэропорта подъехал огромный белый лимузин с шофером в строгом темном костюме, мы с Линдой нырнули в машину, словно в пузырящуюся ласковую джакузи, и я понял – дома.
Проезжая по Голливудскому бульвару, я заметил недалеко от знаменитого Китайского театра уличную забегаловку и попросил водителя остановить машину. Мы с Линдой купили по огромному бургеру с колой и картошкой фри. Разложили добычу прямо на капоте лимузина и сожрали все это – смеясь, дурачась, обливаясь майонезом и кетчупом. Никто не обращал на нас внимания – подумаешь, на лимузине. В городе ангелов и не такое видали. Картошка фри… Не только картошка, здесь все было free… Здесь пахло freedom из каждой подворотни. Как там Пушкин писал? “…И свобода вас примет радостно у входа, и братья меч вам отдадут”. Вместо меча черные, желтые и белые братья отдали нам с Линдой булку с котлетой и колой, но это было не менее круто. Возможно, даже более…
Я смог, я обдурил всех, я вырвался из холодной, дикой страны, где меня гнобили суровые мужчины из “Недетского мира”, и прилетел в Америку победителем. За первые два месяца я перезнакомился с половиной Голливуда и Силиконовой долины. Причем инициативу проявляли они, а не я. Кинозвезды, легендарные предприниматели – было от чего поехать крыше. И она поехала… Особенно когда посыпались предложения от инвесторов. Миллиард, два, пять, двенадцать за небольшие пакеты акций перед выходом на биржу. Одна компания с яблочком на логотипе предложила купить все скопом за 250 миллиардов. 250 миллиардов… Долгов у Sekretex не было, все деньги я мог спокойно положить себе в карман. Даже представить страшно размер этого кармана…
Мне тридцать пять лет, я номер один в списке “Форбс”, я вообще номер один. А вокруг Голливуд, вокруг девки, такие девки, о существовании которых я прежде и не подозревал. Что-то сотканное из морского бриза, орхидей и амброзии… о сексе с этими субстанциями и подумать было невозможно. Но они подбадривали – давай, мол, не стесняйся, мы земные, с нами и пожестче можно… Линда прекрасно видела, что со мной происходит. И хотелось, и кололось, и совесть мучила, и бессовестность. Казалось, упускаю что-то, еще пять, десять, пятнадцать лет – и превращусь я в солидного, укатанного жизнью старикашку. И что мне тогда нужно будет, кроме стакана виски? Логично прямо сейчас пробовать, пока можно, но вот Линда…
Она не терпела лжи. Вы, Капитан, ваши аналитики и ваш убогий искусственный интеллект потом утверждали, что это был тонко рассчитанный психологический ход. Чушь! Она просто не терпела лжи… Вернулся я как-то домой с очередной тусовки и увидел ее в дверях с чемоданами.
– Вот, – сказала она буднично, – ухожу.
– Куда, зачем, что я тебе плохого сделал? Может, обидел случайно? Прости тогда, я же люблю тебя сильно…
– Знаю, что любишь… Пока любишь… – Она запнулась на секунду, мучительно ей было выговаривать поганую правду. Смогла все же, преодолела себя и выговорила: – Пока любишь, но уже стесняю я тебя. Ты ни в чем не виноват. Жизнь людей сводит, она же их и разводит. Тут вон какие женщины, не чета мне. Была б мужиком – сама бы влюбилась. А ты король мира. А мне сорок уже исполнилось. Тело не то, глаза не те, губы не те, все не то… Пока любишь, но скоро начнешь ненавидеть. Сковываю я тебя, Ванечка. Из чувства долга помереть можно, а любить нет…