— Не заморачиваюсь насчет одежды. А к так называемым приличным местам я уже привык. Но в шашлычках мне комфортнее, да. И столы там покрепче, — усмехнулся Аллигатор. Когда он облокотился, ножки чуть скрипнули. — Как твоя мать?
— Наша.
— Нет, твоя. Так как она?
— Не верит ни тебе, ни мне. Ей предложили сделать анализ ДНК. Ты согласишься?
— У меня уже есть результаты теста. Валентина — моя биологическая мать.
— Откуда у тебя материал?
— Я же говорил, что за ней следил детектив. Он украл стакан, из которого она пила в кафе. Неужели ты думаешь, я пошел бы навстречу с матерью, не будучи полностью уверен в том, что это точно она?
— А она права, ты очень хорошо говоришь.
— Мне за это извиниться? Или перейти на матерный? Я по-разному могу.
— Зачем ты занялся ее поисками через столько лет, объясни?
— Я обретаю популярность. А если верить моему агенту, скоро стану звездой. Моим прошлым начнут активно интересоваться. В нем столько ужасного и постыдного, такого, чего я не хотел бы обнародовать. Поэтому официально я сирота, которого нашли в парке. Кто меня родил, неизвестно. Имя дали в доме малютки, и я по паспорту Василий. Но поскольку я точно знаю, что это не так, я решил найти свою мать, чтобы знать, с чем (кем, естественно) мне придется в случае чего столкнуться.
— Понятно… А я решила, что ты всегда мечтал нас найти, но у тебя просто не было денег на услуги детектива.
— Я мог бы тебе соврать, но не буду. Вы — не моя семья. У меня ее нет. Мне нет до вас дела. И это хорошо. — Аллигатор всегда, когда волновался, но желал это скрыть, говорил короткими предложениями. — Я не собирался с вами встречаться. У меня есть информация, ее достаточно. Но решил, что вы имеете право знать, что я жив.
Подошел официант. Поставил чашки и тарелку с тапасом. Аллигатор сразу цапнул один и стащил зубами со шпажки. Вкусно, отметил он. И мало.
— Ты всегда старался казаться хуже, чем есть на самом деле, — проговорила Ксюша, когда парень удалился. — Я, конечно, мало что помню, но самые яркие эпизоды — да. Ты оторвал у моей куклы голову, я рыдала, потом меня рвало ее волосами. Я же постоянно тащила их в рот, потом плохо себя чувствовала. Ты избавил меня от вредной привычки
Аллигатор пожал плечами и взял сразу две шпажки. Как чертов Дедпул свои мечи. Именно этот супергерой был его любимым. Такой же уродливый и несчастный, как сам Аллигатор.
— А хомяк! — Ксюша хлопнула его по руке. — Он кусал меня. Только меня. До крови. И ты раздавил его.
— Не помню.
— Мама рассказывала, как ты раскурочил торт, который она приготовила нам на первый день рождения. В нем были тертые орехи. Потом оказалось, у меня на них аллергия.
— Как я мог это знать?
— Ты чувствовал. С близнецами такое бывает.
— Не надо идеализировать. Я тоже мало что помню, но как собирался выколоть дурачку-соседу глаз — очень хорошо.
— Он заглядывал мне под юбку, когда мне было три, а ему шесть. Позже стал трогать. Как-то свои причиндалы показал. Ненормальные, как правило, озабочены. Думаю, ты увидел, как он рассматривает мои трусики, и решил защитить.
— Да я просто рыцарь, — хмыкнул Аллигатор. — Со стекольным осколком вместо шпаги.
— Нет, ты был очень сложным ребенком. Агрессивным. Почти неуправляемым. Но некоторые твои поступки были оправданны. Просто родители этого не понимали, а ты не мог объяснить, почему сделал что-то, потому что очень плохо говорил.
— Я не считал нужным.
— Говорить?
— Объяснять. Просто желал, чтоб меня оставили в покое. Ты в курсе, что есть люди, температура которых ниже, чем у остальных? Нет? Так вот я один из них. Моя норма — тридцать шесть и две. И всегда так было, с этим рождаются. Мать наверняка об этом знала, ей должны были сообщить врачи. Ничего, казалось бы, страшного, всего на четыре деления меньше нормы. Но мне было жарко от вас. Вы обнимали меня, а я как в кипяток окунался.
— Поэтому ты не мог спать со мной в одной кроватке и избегал обнимашек… Бедненький.
— Благодаря своему в буквальном смысле хладнокровию я выжил. Если тело нормального ребенка охладилось бы еще на три-четыре градуса, он скончался бы. А я, как ящерица, впал в анабиоз. Когда отогрели, ожил.
— Я долгие годы не верила в то, что мой брат вместе с бабушкой на небесах. Ох, и устраивала я сцены… — Ксюша покачала своей красивой головкой. Просто куколка с темными кудряшками и алым ротиком. — Маме пришлось все фотографии, где мы вместе, из альбома убрать, потому что я не могла на них спокойно смотреть.
— Это подтверждает твою теорию об эмоциональной связи близнецов?
— А разве нет?
— Пусть так. Я не буду спорить. Все это уже неважно.
— Почему? Как раз наоборот. Мы снова можем сблизиться и восстановить нашу связь.
Аллигатор поморщился. Но такую реакцию вызвали не слова Ксюши, а звуки, которые зазвучали. Один из посетителей уселся за рояль и начал играть.
— Как же он, зараза, фальшивит, — передернулась Ксюша. Похоже, у них обоих был отменный слух.
— Ты не стала скрипачкой? — полюбопытствовал он.
— Нет. Но в музыкальную школу пришлось походить.
— А мать твоя? Все еще пиликает?
— Все реже. Преподает. И повторяю, она наша. Давай я с ней завтра поговорю, потом позвоню тебе, и мы втроем встретимся. Можно у нее дома или у меня. Но и этот бар сойдет.
— Нет, я не буду с ней больше встречаться. Да и с тобой незачем.
— Но почему?
— Не обязан объяснять. И так многое сказал. Хватит! — Он резко встал из-за стола и чуть не опрокинул его. — Парень! — крикнул официанту. — Запиши на счет господина Васильева из семьсот пятого.
— В чем ты винишь ее? В нелюбви? Но она горой стояла за тебя. Мужа лишилась. Работы. Соседи ее ненавидели. Все твердили, отдай Андрюшу в специнтернат, считай психушку.
— Лучше бы отдала, — яростно прорычал Аллигатор, раздув ноздри. Он знал, в такие мгновения он по-настоящему страшен. — Но она выбрала лучший способ, чтобы от меня избавиться.
— Мама говорила, что немного замешкалась и пошла тебя искать через пять минут. Ей просто нужно было время, чтобы взять себя в руки. Она не думала, что ты так далеко убежишь.
— Да ну?
— Она искала тебя. Потом подключила милицию. Но кто знал, что ты упадешь в люк, а его потом закроют?
— Я не упал — меня столкнули.
— Кто?
— Она. Твоя мать. И этому были свидетели.
— Алкаши, живущие в канализации?
— Да, алкаши. Но в них больше человеческого, чем в некоторых цивильных. Они спасли меня. А мать хотела убить…
Глава 8
Ужасный день…
Один из худших! А Валентине было с чем сравнивать. За пятьдесят пять лет чего только плохого с ней не случалось.
Проводив Аркашу, она легла на диван. Не включив ни света, ни телевизора. Темнота и тишина обволокли ее, но не успокоили. И сон не шел. Валя рывком села, зажгла торшер.
У задрапированного жутким бархатом окна стоял антикварный пюпитр. Его ей подарили. Шикарная вещь, пожалуй, самая ценная из всех, что есть в доме. На него давным-давно не опускали ноты. Валя не занималась с учениками на дому и сама не играла. И не только из-за пальцев, которые превратились в корявые ветки погибающего дерева. В ней самой музыка давно отзвучала. Она не рвалась из нее, как раньше. Может, поэтому и пальцы стали превращаться в ветки? Валя и сейчас могла исполнить несложное произведение. И делала это на уроках. Но дома она не брала в руки скрипку. Сколько лет уже? Пять-семь?
Но она все еще лежала на видном месте. И с ее футляра даже регулярно стиралась пыль.
Валентина подошла к нему, открыла, достала инструмент. Заиграла. Услышала музыку, но не прочувствовала ее. Как будто она звучала по радио.
Отложила инструмент, прошла в кухню, налила себе водки, выпила. Да простит ее покойная родительница, без компании, как алкоголичка.
Вернулась в комнату, жуя помидор.
Где-то в шкафу хранилась коробка из-под финских сапог. Их ей на двадцатилетие мама подарила. С трудом достала через знакомых. Стоили они как золотая цепочка, но дочь не желала побрякушек, пусть и драгоценных, а вот о замшевых сапогах с опушкой из овчины мечтала. Надо сказать, что они стоили каждого потраченного на них рубля. Когда вышли из моды, Валя таскала их, выезжая на дачи к друзьям. С коляской в них было удобно гулять, и ногам тепло, и подошва не скользкая. Когда они растянулись, то достались в наследство маме. Сапоги так и не сносились, только потеряли вид спустя десять лет, и их выкинули. А коробка так и осталась в доме. Она была такой же классной: плотной, бархатной. Валя в нее складывала свои дневники. Да, она вела их, пока не поняла, что душу бумаге не изольешь.
Коробка, о которой забыли давным-давно, нашлась быстро. Стояла на антресолях над ящиком с елочными игрушками. Валя достала ее, сняла крышку. Вот они, дневники. Но ее интересовали не они, а фотографии, что она засунула между страницами. На них ее сын, Андрюша. Пара портретов и несколько групповых снимков: они всей семьей, еще с папой Пашей, дети с мамой, они же с бабушкой. Сын ненавидел фотографироваться, поэтому семейный альбом был заполнен кадрами с Ксюшей. Когда по ее просьбе Валя убирала те снимки, на которых был запечатлен Андрюша, страницы не поредели, на них лишь появились проплешины.
Валя взяла в руки фото, сделанное за пару месяцев до того, как сын… погиб? Нет, по новой версии, убежал от нее и упал в канализационный колодец. На ней Сюся и Анюся вдвоем. Стоят, держась за руки. Дочка улыбается, щеки чуть ли не на плечах лежат. Сын сурово смотрит исподлобья. Худой и длинный, уши большие, рот до ушей. Совсем на сестру не похожий… На первый взгляд. Да и на второй. Комплекция, масть, черты лица… И все же Сюся и Анюся чем-то друг друга напоминали. Сходство было едва заметным, но именно сейчас Валя его уловила.
Как и похожесть Аллигатора на того мальчика, что кусал до крови ее соски, отрывал головы куклам сестры и крылья мухам, бил сверстников. У Вали не осталось сомнений в том, что в дом Ксюши сегодня явился ее сын. Уже не худой, а мускулистый, не просто неказистый, а уродливый из-за тату, не лопочущий нечто невразумительное, а говорящий чисто и грамотно, не психованный, а выдержанный…