Димка круто повернул направо, их тряхнуло на железнодорожном переезде, сбоку осталось желтое здание станции, и дорога перешла в дачную улицу самого фешенебельного курорта Латвии. До войны сюда приезжал Алехин, на шахматный чемпионат… Эрик вспомнил шахматиста, руководившего кружком во дворце пионеров. Приземистый, тучноватый, но сосредоточенно быстрый. В сером костюме, плотно сидевшем на плотном теле. Учил он мало, как-то… скоротечно. Устраивал сеанс одновременной игры со своими подопечными. Говорил всем «вы». Вы сделали неверный ход. Надо бы так. И, в конце концов, сам себе ставил мат. Они приходили задолго до начала занятий. У каждого был свой партнер. Старались занять нишу, в двухметровой башенной стене их было несколько, и воцарялась звенящая тишина, только мягко постукивали фигуры да чей-нибудь голос вдруг гулко отдавался в нише: гардэ, шах… Интересно, вспоминает ли об этом Янцис?..
— Забирался туда? — Димка показал головой на водокачку.
— Нет, — сказал Эрик, — не забирался.
— А меня как-то черт понес. Преисподняя. Видел ты преисподнюю?
— Разве похоже?
— Как два сапога — пара. Представляешь, железная лесенка, хилая как скелет, у нас такой скелет в школе был, вечно с него кости сыпались. И вьется эта лесенка вокруг огромного чана. И вода в нем почему-то черная. Гудит и булькает. Грешники плавают… кверху брюхом.
Оба расхохотались. И надолго. Вроде бы, уже и смех прошел, а все еще хохотали. Вот уж два дурака, прости господи!
Пистолет пристреливали в еловом лесу, возле торфяного болота. Димка цокал, хвалил Эрика, кто бы мог подумать — пять из семи!
На обратном пути Димка рассказал об Аните. Эрик помрачнел, задумался. Кое-что все-таки обмозговали.
Расстались на углу Ключевой и Гертрудинской. Димка покатил в гараж, Эрик отправился домой, перекусить. У него оставалось еще больше часу до встречи с Элиной.
Янцис с Тужуркой бродили по городу, променад крутили, как сказал бы Димка. Впрочем, прогулка их имела и свою отдаленную цель, но с этим можно было не спешить.
На Кита они наткнулись возле «Луны», он как раз выходил оттуда. Янцис глазам своим не поверил.
Вид у Кита был что надо. Новенький плащ, серая шляпа, галстук. Начищенные штиблеты.
Кит не остановился. Проходя, слегка толкнул плечом Янциса и шепнул:
— Иди на Бастионку.
Янцис ошарашенно кивнул, но Кит, наверное, и не заметил этого.
Тужурка смотрел с некоторым недоумением, но сейчас не время было отвечать на вопросы. Когда они перешли на другую сторону, Янцис показал на скамейку:
— Посиди-ка здесь. Мне надо подняться туда, — он показал глазами на Бастионную горку, — долго я не задержусь.
— Ладно, — сказал Тужурка, — я куплю газету и буду почитывать. Можешь не торопиться.
Тужурка двинулся к Колоннадному киоску, а Янцис стал медленно подниматься наверх.
Кита он ждал минут пятнадцать. Даже начал беспокоиться. Но тот, наконец, появился и сел на скамейку в некотором отдалении от Янциса, но так, чтобы можно было негромко переговариваться.
Янцис не набросился на него с расспросами. За четверть часа ожидания очень много всяческих мыслей пришло ему в голову. Радость прошла, на душе стало смутно. И Кит, наверное, это почувствовал. Он подмигнул озорно, как прежде, и спросил страшным голосом:
— Чего насупился, старый разбойник? Боишься признать меня?
Янцис совершенно не к месту вспомнил, что давно еще кто-то из ребят говорил, будто лоб у Кита как у лорда Байрона. Но причем здесь лоб?!
— Ты откуда взялся? — спросил он, отводя глаза.
Кит посуровел.
— Оттуда, куда уезжал. И брось дурить. Конспиратор, плешь тебе на макушку!
Янцис бросил на него быстрый взгляд, а потом опять уставился вдаль.
— Чего зыркаешь? По-твоему, я в ватнике должен был приехать, с гранатами за поясом? — И удивленно добавил: — Вот бандит заморский! Небось, решил, что я к Шикльгруберу в услужение пошел.
Янцис про себя усмехнулся. Всплывало что-то знакомое. Кит, например, Гитлера никогда Гитлером не называл, всегда — по настоящей фамилии, Шикльгрубером.
— И давно ты здесь?
— Со вчерашнего вечера. Живу в гостинице. Завтракал в «Луне», яичницей. Кружку пива выпил. Курю сигареты «Юно». Спрашивай дальше.
— Ладно тебе, — Янцис покраснел, — рассказал бы толком.
— Расскажу. Затем и приехал. Только не сейчас, вечером. Возле оперы. В девятнадцать тридцать. — И он пообещал: — Рассказ будет долгий, заслушаешься.
Янцис хотел сказать, что вечером он не может, но, в конце концов, пойти мог кто-нибудь другой, и Янцис промолчал.
— Все пираты целехоньки? — поднимаясь, спросил Кит.
— Целехоньки, — сказал Янцис.
— Целуй их в усы.
Кит, не спеша, как лорд на прогулке, зашагал по дорожке, круто спускавшейся к каналу, и, минуту спустя, исчез из поля зрения. А Янцис посидел еще минут пять, потом тоже направился вниз, только в противоположную сторону, к бульвару.
Тужурка сгорбившись сидел на скамейке и читал газету.
— Пошли, — сказал Янцис.
Шли молча. Тужурка понимал, что спрашивать ни о чем нельзя, а Янцису надо было подумать. Впрочем, кое-что он решил уже там, наверху, и поэтому изменил маршрут.
В парке Виестура или, как называли его старые люди, в Царском саду, Тужурке опять пришлось заняться чтением. Поскольку все сообщения и статьи он уже просмотрел, оставались только брачные объявления. Тужурка всегда помирал со смеху, читая все эти штучки, но сегодня и они оказались скучными. День был пасмурный, скамейка холодная. С Даугавы дул ветер, сырой, как сквозняк в подворотне. Тужурка сложил газету, встал и начал расхаживать по аллее. Он основательно продрог и здорово проголодался, прежде чем появился Янцис.
До «Тейки» они доехали на трамвае и купили два билета на последний сеанс. Тут же оторвали контрольные талоны, и каждый сунул в карман свой, будто бы уже использованный, билет.
Элина уже в который раз поглядывала на часы, и, конечно, обе они, и Байба и Луция, обратили на это внимание. Но Элина брила какого-то старца, морщинистого, с бугристой кожей, и нельзя же было расспрашивать ее при клиенте. Они просто перемигивались и незаметно строили рожи.
Наконец, старик прошаркал к выходу, и дверь, толкаемая пневматической пружиной, наподдала ему в спину.
— До чего же время тянется, — сказала Луция и невинными глазами посмотрела на часы. — Еще целых тридцать две минуты.
— А куда тебе торопиться? На рандыньш? — сказала Байба.
«Рандыньш» означал свидание, от французского «рандеву». Война не коснулась старого жаргона, разве что обогатила его.
Луция непритворно вздохнула. Ей так давно не назначали свиданий!
— А за мной должны зайти, — спокойно сказала Элина и, усевшись перед зеркалом, стала подкрашивать губы.
— Наконец-то! А я уж думала, что мы его так никогда и не увидим, — Байба резко захохотала. Хохотала она не тогда, когда было смешно, а когда ей вздумается, и окружающим не легко было привыкнуть к этому.
— А вы и не увидите того, — Элина отложила губную помаду и стала поправлять прическу, — сегодня придет другой.
— Ну, знаешь… — в зеркале было видно, как округлились глаза у Луции.
Но Луция быстро приходила в себя, быстро соображала и столь же быстро сыпала вопросами:
— Ты его отшила, да? Или он тебе сделал ручкой? А новенький? Когда ты успела? Молодой? Не считает зазорным заходить за тобой в парикмахерскую? Куда вы пойдете?
На семь вопросов Элина дала два ответа:
— Молодой. Он взял билеты в цирк.
Байба снова захохотала. Словно сорока разразилась стрекотом. Элина вздрогнула. Может, что-то не так, может, она переигрывает? Роберт сказал ей: ты, главное, не переигрывай, держись натурально, ты же знаешь своих товарок.
Натурально… Начать с того, что она вовсе и не знает их по-настоящему… Знает только их поступки, житейские воззрения, вкусы. Байба — лакомка, а Луция живет одна. И коллекционирует шелковые чулки. Они висят у нее в шкафу как резиновые баллоны, из которых выпустили воздух. Всех мыслимых оттенков. Темные, плотные, с разводами как на дубовых гробах, с выпуклыми пупырышками от застежек на верхнем, непрозрачном ободке; почти малиновые, датские, с крупным узором; бельгийские, вроде прозрачные и вроде бы нет; и еще какие-то, фиолетовые, а если на свет посмотреть, то розовые, тончайшей вязки, натянешь на ногу и нет их, просто летний загар.
Ну, а что она знает еще? Как быть дальше? Времени в обрез!
Выручает ее сама Луция.
— А потом? После цирка?
— Не знаю… К нему нельзя. Наверное, по домам.
— Ну да?.. — В голосе Луции — целое море разочарования. — Ты что, дура?
— А куда прикажешь? — Элина медленно вертит головой перед зеркалом, она все еще занята своей прической.
— Луцинь, — внезапно вступает Байба, — Луцинь, ты сегодня могла бы переночевать у меня.
Но Элина быстро вмешивается:
— Ни в коем случае. Зайти на полчасика после цирка, посидеть, поболтать… Это другое дело. Не забывайте, что он совсем новенький.
— А что с тем, прежним? — спрашивает Байба.
Элина отвечает с коротким смешком:
— Никуда он не денется. Я же не крепостная, правда, девушки?
Ей стыдно за эти слова, но девчонки их принимают с восторгом. Конечно, правда! У них есть право на жизнь, обеспеченную, во-первых, независимую, во-вторых. Верно она сказала, они же не крепостные.
— Сходишь в цирк, а потом ко мне. Чай и пирожные. Это не так уж поздно, где-то около одиннадцати, да? После одиннадцати? Ну, какая разница. Может, и Байба составит нам компанию?
— Ха-ха-ха-ха, — прорывает Байбу. Но она не против.
— Прикуривайте, пожалуйста.
Она поблагодарила его кивком головы, прикурила.
Парень остался стоять рядом с нею, но молчал, не навязывался. Элина незаметно оглядела его. Высокий прямой лоб, нос тоже прямой, но короткий, с продолговатым вырезом ноздрей… Видела она его где-то, что ли? Потом подумала: нет, просто похож на кого-то. И, быстро докурив сигарету, опять поднялась на галерку.