Кит громко спросил:
— А кто приходил от партизан? Как его звали?
Женщина рта не успела открыть, как Друян торопливо сказал:
— Племяшка моя приходила, Юлька.
— Почему же она не дождалась нас?
— А хрен ее знает. Может, велели не рассиживаться тут.
Друян, прищурившись, посмотрел на женщину. Та вышла из кухни. Тогда он негромко сказал Киту:
— Ты при бабе не очень-то язык распускай. А то ведь возьмут ее за бока, она все и выложит.
— Ненадежная?
— А кто надежный? Ты, что ли?
— Ну все-таки, — сказал Кит, — кому-то можно верить, кому-то нельзя. Раз уж к ней связных присылают, значит в какой-то степени верят.
Друян одним глотком допил молоко, встал.
— Хватит тары-бары разводить, надо идти.
…И вот, они идут.
Лес поредел, похоже, что впереди болото. Кит не любит болот. В жаркий день там задохнуться можно. Воздух липкий, влажный, горьковатый. Легкие будто ватой забиты. И, как ни старайся идти след в след за Друяном, где-нибудь сорвешься-таки с кочки, хлебнешь в ботинки болотной жижи, и начнет хлюпать, мерзко, противно, ноги преют. И комары, конечно. Бич божий! И змеи. Кит с детства боится змей. Увидит гадюку, передернет его, по спине — мурашки…
И все-таки Кит уже ко многому привык. Сравнительно быстро для потомственного горожанина. Пил воду из луж, спал на мокрой земле, таскал на себе по сорока килограммов и делал еще много такого, что, представь он себе это раньше, сказал бы: не смогу… Разве, сидя в городе, можно понять, что такое лесная жизнь. Да, Кит тогда и не задумывался об этом. Важно было добраться сюда, а уж там: бог не выдаст, свинья не съест…
Роберт сначала удивился: почему это Кит вдруг стал так рваться на сложное, непродуманное дело? Но Кит выкладывал один аргумент за другим, и наконец Роберт сам загорелся. Они часто встречались в то время. Почти всегда у Роберта. Запирались в его комнате. Иногда в дверь стучала Элина. Приносила им чай, хлеб, ячменный солод или брусничное варенье.
— Эт-то отлично, — говорил Роберт, макал палец в солод и совал его в рот.
— После тебя никто есть не станет, — говорила Элина.
— Почему? — удивлялся Роберт и вопросительно смотрел на Кита. — Разве ты не станешь есть?
— И как еще, — улыбался Кит.
— У него же пальцы грязные, — говорила Элина.
Роберт начинал разглядывать свои пальцы.
— Нет, они не грязные. Они вымазаны в чернилах. Чернила — не грязь.
— Все равно, — говорила Элина.
Иногда она заходила еще раз, унести посуду.
Незадолго до отъезда Кита Элине исполнился двадцать один год. Кит случайно попал на день рождения, хотел уйти, но его заставили остаться.
Гостей было мало: две девушки, работавшие вместе с Элиной в парикмахерской, высокий мужчина с большими залысинами на лбу, которого звали Адольф, ну и мать, конечно, Роберт.
Кит чувствовал себя неуютно, Его «дама» — неугомонная толстушка с белыми кудерьками — начала с самого идиотского вопроса.
— Сколько вам лет? — спросила она так громко, что все сразу уставились на Кита.
Кит покраснел:
— Мне?
— О господи, ну конечно же вам!
— Ему семнадцать, — сказал Роберт.
Толстушка захлопала в ладоши:
— Так мы же почти ровесники, я старше вас на самую-самую малость. Это просто замечательно, правда?
Кит не понимал, что в этом замечательного, но, чтобы отвязаться от нее, кивнул:
— Несомненно.
— Семнадцатилетних, — сказал Адольф, — в этом году будут брать. В зенитную артиллерию. Это точно, как дважды два.
— Бог ты мой, таких-то мальчишек, — вздохнула мать Роберта.
— Они уже не мальчишки, мама, — сказала Элина.
— Ну, это как сказать, — опять все испортил Роберт, — во многих отношениях мы еще не переросли своего возраста.
— А что это за отношения? — тут же прицепилась к нему толстушка.
Роберт усмехнулся:
— Отношения между мужчиной и женщиной, например.
— То есть любовь, да?
Киту хотелось встать и уйти, а Роберт, как ни в чем не бывало, пустился в свои обычные запутанные рассуждения. Толстушка была в восторге, и Кит на время освободился от обязанностей кавалера.
Он ковырял в тарелке и незаметно наблюдал за Элиной. Элина мало говорила в этот вечер, и Киту показалось даже, что она грустит. Если Адольф ее спрашивал о чем-то, она медлила с ответом, словно не понимала, о чем это он. Она была очень красива. Высокая прическа еще больше подчеркивала классически правильные черты лица и оставляла открытой прекрасную, стройную шею. И в этом платье, ярком, красно-цветастом, Кит тоже никогда ее не видел. Он не любил нарядно одетых людей, но в Элине и сегодня не было нарядности, просто она была красивей обычного.
Потом встали из-за стола, завели патефон. Киту пришлось танцевать с толстушкой, но танцевал он намеренно плохо, и та скоро отстала от него. Кит устроился в углу гостиной, под большой пальмой с острыми, как стрелы, листьями, и оттуда наблюдал, как танцует Элина. Танцевала она почти все время с Адольфом, тот что-то рассказывал ей, она иногда кивала, но лицо оставалось задумчивым, глаза не оживали.
Когда Элина подошла к нему, Кит так растерялся, что даже не сразу встал. Она взяла его за руку:
— Пойдемте.
— Я плохо танцую, — сказал он, чувствуя, что у него дрожат ноги.
Но ее ладонь уже легла на его плечо, и Кит, как загипнотизированный, впервые в жизни обнял ее за талию.
Сначала они танцевали одни, и Кит с трудом двигал одеревеневшими ногами, потом закружились еще две пары, и стало немного легче. Он даже решился сказать:
— Вы не очень веселы сегодня, а ведь у вас день рождения.
— Нет, — сказала она, — ничего… Все в порядке.
Потом Кит опять устроился в углу. Подошел Роберт, уселся на ручку кресла, потер лоб:
— Знаешь, моя сестра, кажется, собирается замуж…
Все это было как бы в прошлом веке, быть может, так бы и осталось там, не будь новой встречи. Кит стал подсчитывать, потом пересчитывать, все равно оказывалось — всего пять дней назад. Тогда он стал вспоминать тот день час за часом, с самого утра, когда проснулся в чужой квартире и первым делом нащупал под подушкой свой браунинг, так он делал теперь всегда, хотя знал, что на Трейманиса можно положиться. В Ригу его послали не ради ребят, чьим посланцем он был, про ребят сказали: свяжешься — хорошо, не свяжешься — большой беды не будет. Главное — Трейманис. Рацию — только ему, в собственные руки. Как он скажет, так дальше и действуй. Родители, да, все понятно, но ты же не маленький, к ним ни шагу, даже на улицу, где они живут, ни шагу. И про сестру твою слышали. Любишь ее? Тогда о чем речь? Если бы только твоя смерть, так черт с тобой, дурак всегда найдет способ помереть, но смерть теперь ходит по ниточке, от одного к другому, ты будешь считать, что отправился на тот свет наичестнейшим образом, а на поверку окажется, что ушел подлецом, оттого что ниточку за собой потянул. Ясно?.. Чего яснее, даже тошнит от ясности.
Когда подъезжали к Риге, все дрожало внутри, расплакаться боялся, но вышел на перрон и растерялся, да чего там — испугался. Самым настоящим образом. Словно приехал в незнакомый город. Шел по улице, и казалось, что все на него глазеют. Даже в подворотни заходил, чуть ли не ощупывая себя — вроде бы все в порядке, штаны не расстегнуты, на лбу ничего не написано. Шел дальше. Через неделю это прошло, освоился. А лучше бы этого не было, передал бы, что требовалось — и обратно. Но на обратный путь нужен был пропуск, а Трейманис все не мог его раздобыть. Вот тут и накатило то, чего больше всего боялся Кит. Мотька, родители, Роберт и все, кого он здесь знал, стали нужны ему позарез — увидеть хоть на минуту, десятком слов переброситься, посидеть в своей комнате, пальцем по корешкам книг провести, супу поесть за кухонным столом, и черт знает чего еще захотелось Киту, когда он понял, что еще день-два и опять придется расстаться с этим проклятым, таким любимым городом и со всем, что было его настоящей, реальной жизнью, потому что жизнь в отряде, несмотря на всю свою, даже грубую подчас, натуральность, имела некий оттенок призрачности — проснешься в одно прекрасное утро и увидишь знакомые стены, будильник тикает…
К его несчастью, был разгар лета. Школы, конечно, закрыты, и нельзя подождать Мотьку на улице, когда она домой идет, чтобы хоть издали поглядеть. Слава богу, Жанна, дочка Трейманиса, взялась сходить на квартиру, на словах передать родителям и сестренке, что Кит жив-здоров, всех крепко целует, к осени, надо полагать, вернется.
Кит долго расспрашивал Жанну, как там у них, но что она могла рассказать, дома только отец был, и десяти минут с ним не говорила, все тоже живы-здоровы, переживают, конечно, ждут…
С ребятами повезло. Случайно на улице встретил Янциса. Пошли на Бастионную горку, сидели на разных скамейках, но так, чтобы можно было негромко переговариваться. Условились встретиться еще раз, вечером, возле оперы. Пришел Эрик. Странно, Кит так ждал встречи с ребятами, чуть ли не снились они ему, а вышло как-то не так, немного отчужденно, что ли… Ну, как бы то ни было, договорились обо всем. Нет, это все-таки черт-те что! Им бы хлопать друг друга по плечу, хохотать: банзай, старина! привет, старый пират! — а они… договорились.
Чтобы дотянуть вечер, Кит зашел в цирк. Взял билет на галерку, оттуда можно было в любое время незаметно уйти. Под куполом кувыркались акробаты, Кит с детства таких номеров не любил, боялся, что сорвутся. Стал смотреть вниз, на партер. И увидел Элину. Даже в сердце кольнуло. Она смотрела куда-то в сторону, поэтому он и узнал ее, по профилю. По затылку человека не узнаешь, хотя ее он и по затылку узнал бы. Потом погас свет, мальчишки в униформах стали крутить перед прожекторами цветные стекла, замолк оркестр, и только барабан стучал быстро-быстро, даже быстрее сердца.
Задолго до последнего номера Кит незаметно вышел, спустился по наружной лестнице, нависавшей над тротуаром, и стал под нею. Так, чтобы видеть главный выход. Ждал долго. Наконец повалила публика. Сначала валом валила, потом поредела. Кит ждал долго, пока сторож не стал запирать двери.