Наконец рабочий день капитана окончен. Выпровождены последние почитатели черной икры и настоящей русской водки — работники управления порта, чиновники карантинной службы, таможенники и представители фирмы, стивидоры и диспетчера, норовящие по малейшему поводу прийти на судно, чтобы получить традиционное угощение и обменяться парой незначительных фраз о прогнозе погоды. Откланялся и капитан французского корабля, который хотя и пил принесенный с собой коньяк» но зато рассыпался в двусмысленных комплиментах по поводу высокого навигационного мастерства, позволившего «Советской Латвии» обойтись без лоцманов. А им, французам, еще неизвестно, сколько придется торчать в этом богом забытом Криспорте, где даже приличного ревю не посмотришь.
Итак, Акмен освободился. Восстановив свойственный его каюте педантичный порядок, он глядит на стенные часы. Уже перевалило за полночь — вот почему прекратили работу краны. Но днем грузчики вкалывали на совесть, и будет неудивительно, если через два дня трюмы опустеют. Надо уточнить, сколько сегодня выгружено, а там можно и на боковую.
На палубе он сразу улавливает, что случилось какое-то происшествие. И не потому, что команда не спешит разойтись по кубрикам и каютам — ребятам есть о чем поболтать после прогулки по незнакомому заграничному городу, — но по тому, что все чем-то подавлены, угнетены, и это сразу чувствуется. Моряки стоят у фальшборта и молча глядят на пустынную набережную. Даже Дубов молчит, а он-то уж не упустит возможности поговорить насчет событий в капиталистическом мире. Нервно посасывая потухшую трубку, первый помощник прохаживается взад-вперед по палубе. Завидев капитана, пробует бодро улыбнуться, но и улыбка не в силах согнать с его лица усталость и тревогу.
— Что стряслось?
— Пустяки. — Голос Дубова звучит чересчур беспечно, и не верится Акмену в его веселость. — Тайминь еще не вернулся, ребята хотят его дождаться…
— Это — ребята. А вы сами просто дышите свежим воздухом, верно? Увольнение на берег у него кончается…
— Ровно в двадцать четыре, как и у всех остальных. Капитан смотрит на часы.
— Так пока волноваться еще не из-за чего. — Он пристально смотрит в глаза своему первому помощнику и вдруг понимает, что беспокоит Дубова. — В каком настроении он ушел? Может, заметили что-либо не то?
— Да нет, все, как обычно, — разводит руками Дубов. — Чайкин вот считает, что он мог задержаться по личному делу…
— Какие могут быть личные дела? — Капитана все это начинает понемногу злить.
— Когда-нибудь вы видели у него в каюте фотографию невесты?.. А теперь, братва говорит, весь город обклеен портретами какой-то певицы… Говорят, очень похожа! Чайкин клянется, что это она и есть.
Капитан хмурится. Это его третий самостоятельный рейс за границу, но Акмен чувствует, что настоящие испытания еще впереди. Разгадав, какие заботы занимают его ум, Дубов успокаивает:
— Сейчас придет и скажет, что захотелось перед сном пропустить кружечку пивца.
— Только не Тайминь, — качает головой капитан. — По всем характеристикам он — пример дисциплинированности. Визу ему не давали по другим причинам… — Он о чем-то задумывается. — Приехал!
По булыжной набережной мечутся лучи автомобильных фар, цепляются за палубу, на миг ослепляют Акмена и Дубова, соскальзывают и несутся дальше. Машина не останавливается у трапа «Советской Латвии».
— Подозрительно, — высказывает Дубов свое беспокойство. — Пахнет провокацией… Сперва эта статья про Тайминя в газете, а теперь и сам он пропал… Если до утра не объявится, надо будет сообщить в полицию.
— О чем ты сообщишь? А если и в самом деле тут замешана женщина? Тайминь как-то рассказывал, что до сих пор любит свою невесту. Сам знаешь — он не болтун, но и то проговорился. Если эта певица — бывшая невеста Аугуста, я ни за что не ручаюсь, провалиться мне на этом месте!
— Предположим, ты прав… В таком случае он же мог предупредить нас, прислать записку, что заночует в городе… — Дубов вдруг трахает кулаком по планширю. — А что, если это западня?
— Западня? — недоумевает Акмен.
— Вот именно! Возможно, этот журналист про Тайминя знает больше, чем мы с тобой. И на этом строит свою провокацию. Надо будет обратиться к властям. И чем скорее, тем лучше!
— Чтобы потом этот тип смог высмеять меня в своей газете. Не капитан, а перепуганная нянька. — Толком не представляя себе, что предпринять и как действовать, капитан злится на самого себя.
Дубов кладет ему руку на плечо.
— Ишь ты… Переживаешь?
— А ты нет?
— Нет, капитан, во всяком случае не так, как это тебе кажется, — твердо говорит Дубов. — Я не переживаю. Я знаю своих людей. А Тайминя в особенности. Я и сегодня готов головой за него поручиться. Никогда, слышишь, никогда не поверю, что он может… К черту! Даже произносить неохота это гнусное слово, которое несколько лет тому назад лепили где надо и где не надо!
— Хоть бы знать, где он находится! — Не желая выставлять напоказ свою тревогу, капитан круто поворачивается и уходит в свою каюту. — Только не будите меня, когда Тайминь появится. — Последние слова он нарочно произносит громко, чтобы все могли слышать.
Когда жива была мать Норы, в доме Берлингов не придерживались строго распорядка дня — члены семьи приходили и уходили кто когда, и даже по воскресеньям редко случалось посидеть за столом всем вместе.
Позднее, когда во второй комнате поселился Густав — а его дежурства не совпадали с рабочим временем Берлинга, — Нора давала им еду с собой, чтобы могли поесть в море. Теперь идти было некуда, можно посидеть и за семейным столом. Однако первый же совместный завтрак превратили в подобие военного совета.
Переставив на другое место лампу, искусно сделанную в виде маяка, Нора накрывает стол в большой комнате. В одном углу — владения Эрика Берлинга: этажерка с грудой книг, бинокль, клеенчатая накидка, старые морские карты. Другой угол в распоряжении Норы: столик для рукоделия, швейная машинка, ваза с цветами у зеркала. Цветущие ветви жасмина просовываются в открытое окно. Берлинг на диване листает «Курьер Криспорта». Вдруг газета вздрагивает у него в руках, и уже в следующий момент Эрик на ногах.
— Густав! — орет он так, что Нора чуть не роняет кофейник на пол. — Густав, ты читал?
Не успев смыть с лица мыльную пену после бритья, вбегает Густав.
— «Исчез советский штурман. Не для того ли, чтобы из подполья руководить забастовкой лоцманов?» — читает вслух Берлинг. — Послушай дальше: «Как нам сообщают из достоверного источника, латышский моряк Аугуст Тайминь до сих пор не возвратился из увольнения на берег. Вчера его видели беседующим с членами забастовочного комитета, после чего он пропал без вести. Если мы вспомним у кого этот самый Тайминь нашел убежище десять лет тому назад, нетрудно будет догадаться о его сегодняшнем местонахождении. Логическим продолжением этой мысли является единственно верный вывод: если бы штурман решил навсегда отвернуться от красного рая, он пришел бы в полицию и просил предоставления ему политического убежища. Однако он устанавливает связь со своими бывшими друзьями, которым именно сейчас позарез нужен матерый агитатор и советник, необходимы деньги, а может, и еще более опасное оружие для борьбы против судовладельцев и других столпов нашего государственного правопорядка. Разумеется, еще не настало время для окончательных выводов, ибо возможны всякие случайности, однако мы надеемся, что уже в ближайших номерах газеты сможем сообщить о развязке этой темной аферы…» Нора, ты куда?
— Узнать правду. На «Советскую Латвию».
— Этого еще не хватало.
— Отец прав, — загораживает дорогу Норе Густав. — Теперь это было бы только лишним подтверждением наших «связей с Кремлем».
— Вы что, и впрямь намерены сидеть сложа руки? — Нора возмущена. — Оставить в беде старого товарища?
Берлинг пропускает обвинение мимо ушей.
— Куда Аугуст вчера вечером так скоро удрал? — задумчиво спрашивает он. — Что он мог вычитать в газете? У нас еще цел вчерашний «Курьер»?
Немного погодя входит Нора с газетой.
— Ну, теперь мне все понятно! — возбужденно сообщает она. — Здесь же черным по белому: «Элеонора Крелле»!
— Что еще за Крелле?
— Певица, которая вчера начала свои гастроли в «Хрустале», — поясняет Густав. — Мне еще кажется…
Но Нора не дает ему закончить фразу:
— Элеонора Крелле. Неужели ты не помнишь, папа? Это же пропавшая невеста Аугуста!
— И, судя по фотоснимку, это та самая, что весь год выступает в «Веселом дельфине».
— Откуда ты так здорово знаешь дам из портовых кабаков?
— Нора! — прикрикивает Берлинг на дочь. — Нашла подходящее время закатывать сцены ревности… Лучше давайте подумаем, не могли ли ее использовать как приманку, чтобы заманить Аугуста в капкан.
— Да иначе просто и быть не может, — соглашается Густав. — С чего бы ее вдруг взяли в «Хрусталь»?
— Кузнечик, сбегай в театр-варьете и попробуй разузнать, не был ли там Тайминь. А Густаву надо бы официально заявить в полицию о том, что мы тоже разыскиваем штурмана. — Берлинг встает с дивана, подходит к окну и гладит ветку жасмина. — К дьяволу! — Он нахлобучивает фуражку. — Надо подправить настроение кружечкой светленького.
— Значит, тебя искать в «Спасении моряка»? — спрашивает Нора, открывая дверь.
— Нет, сегодня я себе позволю зайти в «Корону», — таинственно улыбается Берлинг.
Начальник полиции Криспорта всей своей выправкой стремится подчеркнуть, что он двадцать лет прослужил в армии полковником, но даже отлично сшитый мундир не в состоянии скрыть намечающееся брюшко. Справедливости ради следует сказать, что оно отнюдь не следствие сытой и беспечной жизни, а как раз наоборот — нажито в немецком лагере военнопленных, где те, кто умер с голоду, пухли от помоев, которыми их кормили. Выдвинутый на пост префекта города, он в первые послевоенные годы пытался беспощадно бороться с предателями родины и с теми, кто нажился за счет патриотов. Однако со временем пришел к выводу, что этак недолго и поста своего лишиться и на старости лет остаться без пенсии. Единственно, что в его власти, — это следить, чтобы в Криспорте царил порядок.