фры на них светились. Потом показывал круглое кожаное портмоне с тремя отделениями, наполненными доверху золотыми монетами - империалами, полуимпериалами и пятерками.
Когда белые отступали, Феликс ходил по тобольским купцам и предлагал им сохранить ценности у себя в Знаменском монастыре. У жены городского головы выманил таким путем шкатулку с драгоценностями. У купца одного - банку с золотом, запаянную. А после никому ничего не возвратил, сказал, что при обыске отобрали, хотя обыска у них в монастыре не было. Говорят, что к нему и какие-то царские драгоценности попали.
Где теперь Феликс, неизвестно. Из Тобольска он уехал в 1923-1924 году. Когда уехал, вытребовал к себе монашку Евсетию, свою любовницу. Потом стало известно, что Феликс отравил ее: слишком многое она про него знала. Такие штуки он и до этого проделывал, заметая следы. Зарезал монаха Иннокентия, говорили также, что и другой монах, Прокопий, скоропостижно умер не без его участия, да, похоже, и сам игумен, Павел Буров, который очень его боялся,- тоже. Его все привыкли бояться: при царе был связан с полицией, при белых - с контрразведкой и всегда стращал: кого хочу - предам, кого хочу - выручу.
Была еще в городе жена крупного торговца и пароходчика Голева. Он богатый старик, а она из бедной семьи, молодая и красивая. Звали ее за бойкую жизнь попросту - Нюркой. Когда Романовых привезли, она метила поживиться от них чем-нибудь - бриллианты любила. Удалось ли ей это, неизвестно, но когда она бросила Голева и, обокрав его, уехала с новым любовником в Омск, то бриллиантов у нее в шкатулке было немало. А потом в Омске у нее еще любовник был…»
- Тут уж ты перестарался,- смеясь, заметил Михеев, читая записи Саидова.- Зачем в протокол тащить всех ее любовников?
- А я знаю? - сам удивился Саидов, озорно хмыкнув.- Вдруг пригодится…
- Это верно, нам все может пригодиться,- задумчиво подтвердил Михеев.
А Саидов каждый день прибавлял к списку бывших монахинь новые имена. Подолгу рыскал по городу и окрестным деревням, устанавливая адреса, добывая сведения о бывших жилицах обители.
- Эка, сколько ты их откопал, можно заново монастырь создавать,- заметил ему, смеясь, Михеев.- Только игуменьи не хватает.
- Будет и игуменья,- довольно щурясь, успокоил его Саидов.- Дай только срок.
- Где ты ее возьмешь? Она ведь умерла.
- Одна умерла, а другая жива. Та, что сменила Дружинину. Липина ее фамилия.
- Так давай ее сюда,- обрадовался Михеев.
- Обожди, дай срок. Липина в Омске. Ее еще разыскивать надо. И доставить сюда.
- Даю, даю срок. Неделю хватит?
- Думаю, что раньше успеем. А пока давай работать с теми, что здесь, под боком. Только, я смотрю, мямлишь ты с ними. Нас так не учили. Построже надо. Враги ведь. Что с ними нянчиться.
- Нельзя, Саша. Не все враги. Есть и просто заблудшие души, случайный элемент. Да и с врагом надо быть сдержанным, спокойным. Бить его логикой, а не жестокостью. Криком да грубостью ничего не докажешь, истины не добьешься.
- Ну, твое дело,- сказал Саидов, видимо, не очень убежденный в его правоте.
А «свидетели» тем временем шли и шли: по два-три в день доставлял их Саидов в кабинет Михеева. Однако в большинстве это были рядовые монахини, мало или вовсе непричастные к укрытию ценностей. Нового почти ничего они добавить не могли. Были и такие, что лишь путали Михеева, указывая на неизвестные якобы тайники, которые на поверку оказывались ложными. Иные болтали невесть что о фантастических, никогда не существовавших драгоценностях, хранившихся будто бы в монастыре, но нетрудно было убедиться, что это лишь отголоски обывательских слухов, нараставших в свое время подобно снежному кому.
Встречались и фанатички, глубоко затаившие злобу и ненависть к «нехристям», разрушившим их привычный уклад. Они либо упорно отмалчивались, ссылаясь на незнание, либо прямо заявляли, что ничего не скажут, ибо отвечать не желают. Однако Михеев терпеливо, подолгу сидел с ними, пока не устанавливал, что и сказать-то им чего-нибудь нового, собственно говоря, нечего. А если и есть что, то незаметно для себя они так или иначе это выбалтывали в разговоре.
Особенно колоритной среди таких была Карпова - Селафаила по монастырю. Сухая, костистая старуха с фанатично горящими на длинном лошадином лице глазами, без единого зуба во рту, она явно стремилась «пострадать за веру». Даже на обычные вопросы отвечала злобно, с вызовом, прямясь на стуле, как на костре amp;apos;.
- Какую должность в монастыре вы занимали? - спрашивал ее Михеев.
- Келейницей была у матушки игуменьи, царство ей небесное, несчастьями убиенной. Накажет вас бог за ее святую душу.
Михеев, устав от обходных и наводящих вопросов, на которые никаких интересных ответов не получил, решил пойти напролом.
- Мы знаем, что при вашем участии в монастыре прятались драгоценности бывшей царской семьи, в частности шкатулка с ожерельем царицы. Где они сейчас?
Селафаила, с загоревшимся взглядом, брызжа слюной из беззубого рта, закричала кликушески:
- В узилище пойду, огонь и пытку приму, а не скажу! В геенне огненной на том свете мучиться не хочу. Вам, безбожникам, тайну святую выдать? Жги меня, режь меня, ничего не узнаешь. Удостоюсь муки-мученской с верою и любовью во имя отца и сына и духа святого, именем коих клятву давала…
- Большое ожерелье-то было? - перебил ее Михеев.
- Не было никакого ожерелья, враки это. А четки иерусалимские, с частицей креста Христова, святыню царицы-матушки, так захоронили, что вовек никому не найти. И не пытай лучше. Я не Препедигна-грешница, коей вечно гореть в аду, в смоле кипящей, клятву не нарушу.
- А что она сделала, Препедигна эта?
- Передала я ей от игуменьи узелок с золотом для укрытия. Тыщи на две, как сказали, рублей. А она, клятву нарушив, яко тать, покусилась на добро обители, прикарманила. Говорит - украли. А кто на базаре за золото баретки новые покупал, спроси-ка у нее? То-то. В геенне ей место, греховоднице толстопузой. А меня - хоть режь, хоть жги… И о шкатулке царской не спрашивай, не скажу.
- О какой шкатулке? - насторожился Михеев.
- В которой четки святые хранились…
Михеев, улыбаясь, перемигнулся с Саидовым и прервал Селафаилу:
- Ладно, бабушка. Идите, отдыхайте. Резать и жечь мы вас не будем. Нет нужды.
Старуха растерянно посмотрела на него, затем перевела недоуменный взгляд на Саидова, словно прося перевести - о чем это ей говорят.
- Идите, идите,- встал, чтобы проводить ее, Саидов.- Идите с богом, отдыхайте.
Но Селафаила встала не сразу, все еще ожидая чего-то, не веря, что ничего более от нее не требуется.
- Кто бы это такая - Препедигна? Имя-то какое, ни в жизнь не слыхал. Нет там ее в наших списках? - спросил Михеев, когда Селафаила вышла.
- Есть такая,- сказал, просмотрев свои списки, Саидов.- Только вот фамилии нет. Никак не доищусь.
- А поискать надо. Даже без фамилии. Может, ее по фамилии-то до сих пор никто не зовет. И еще - что это за шкатулка царская? Только ли четки святые в ней хранились?
Царская шкатулка снова всплыла в несколько курьезном разговоре с другой келейницей игуменьи, древней старухой Чусовлянкиной.
- Агния мне имя дали, за кротость,- представилась она в ответ на вопрос об имени и фамилии, кротко глядя на Михеева тусклыми слезящимися глазами и держа ладошку ковшичком у уха.
- Долго вы в монастыре прожили? - спросил ее для начала разговора Михеев.
- Ой долго.
- Лет двадцать?
- Двадцать, милый, двадцать,- кивала головой Агния.
- А может, тридцать? - улыбнулся Михеев.
- Тридцать,- охотно соглашалась бабка.
- Может, и больше?
- Кто его знает. Давно. С малолетства в обители.
- В каких вы там ролях были, в обители-то?
- В ролях не бывала, как можно! - испуганно отстранилась Агния.- Келейницей была я у матушки.
- Доверяли вам, значит?
- Доверяли, касатик. Волосы утром причесывала, постелю заправляла, в бане спину терла, перед сном иногда пятки чесать доверяли.
Саидов еле удерживал смех, несмотря на укоризненную мину Михеева.
- И тайны тоже доверяли?
- И тайны тоже.
- Какие же?
- А всякие. Сон какой привидится - расскажет, скоромное в пост при мне покушает, наливочку за пазухой принести доверит. Доверяли, милый, как не доверять, давно я при ней…- наставительно, как заблуждающемуся мальцу, объясняла Агния.
- Значит, знали вы и о том, как пряталось монастырское добро?
- Знали, как не знать.
- Вот и расскажите нам об этом.
- Что рассказывать-то?
- Ну - как прятала.
- Да я и не прятала вовсе. У меня своих делов хватало - в передней сидеть, доложить, кто пришел, подать что.
- А царского добра у игуменьи не сохранилось какого-нибудь?
- Было и царское. Портреты были царские. За шкафом потом стояли, при новой-то власти…
- Я про другое, бабушка. Не было ли драгоценностей каких?
- Были и драгоценности. Панагия была, царицей посланная. Ложечка серебряная с вензелем царским - у послушницы отобрала, что певчей в царский дом ходила.
- Может, кольца были, броши, ожерелья, ну - бусы, что ли?..
- Бусы тоже были.
- Какие они с виду, из чего сделаны?
- Бусины кипарисовые, из креста Христова сделанные. В одной-то, большей, частица мощей святых. Тоже царицей даренное. Четки по-нашему называются.
- А из камней драгоценных не было ли чего? Говорят люди, что было, дескать.
- Чего не видала, того не видала, Врать не буду. В шкатулке разве что у нее хранилось. Потайная шкатулочка, «Боже, царя храни» на ней вырезано и вензель государя.
Михеев и Саидов переглянулись.
- Где же она ее хранила?
- А за кивотом. Никого к ней не допускала. А глядела когда, так лишь в одиночестве. Окна завесит да при лампаде и разглядывает, перебирает.
- Пришлось, значит, видать - что там в ней было?
- Не довелось. Не любопытная я. Зайду не в пору, матушка зыркнет глазами, ну я и ходу назад, к себе в угол, от греха подальше. Видела, блестит что-то, а что - не пойму.