Еще не такая уж старая - подходило шестьдесят,- но неожиданно потерявшая «нить жизни», надежды, которыми жила, она как-то сникла, слиняла. Из боевой прежде и крутой нравом влиятельной матери-казначеи, привыкшей и угодничать и командовать, эта бывшая «Ришелье в юбке» превратилась в скучную, болтливую старуху, неопрятную и болезненную, с потухшим взглядом белесых глаз.
- Все, дорогие вы мои, все, как есть, выложила я тогда Чека как на духу,- скрипела она, привалясь к столу.- Власть надо уважать, всякая власть от бога. С игуменьей я воевала, доказывала - сдать, мол, надо ценности-то. За то и потерпела, была отрешена от должности казначеи. Спасибо, преосвященный не утвердил унижение сие. Сама я ничегошеньки не укрывала, а про что знала, сообщила властям. А когда была рукоположена настоятельницей, не токмо что прятать - сама искала, чтоб передать по назначению.
- Очень вы, значит, преданы Советской власти? - невозмутимо спросил ее Михеев.
- Кого хочешь спроси, все скажут.
- Почему же тогда не сообщили никому об укрываемых в монастыре царских драгоценностях?
- Все, как есть, говорила. И о царской посуде, и о письмах зловредного старцу Распутина…
- Ну, это, положим, нашли без вашей помощи. Я о драгоценностях говорю. О шкатулке царской, например.
- А что, нашлась она? - чуть не привскочила на стуле Липина.
- Шкатулку помните?
- Была такая, верно ты говоришь. Правду тебе скажу- искала ведь я ее в покоях игуменьи. Только не нашла. В другие руки, видно, попала, хитнику какому-то. А ведь была, знаю. За неделю перед этим подглядела, куда она прячет ее.
- Значит, знали, что там есть драгоценности?
- Да как тебе сказать… Вот как дело-то было. Еще в девятнадцатом, при белых, пошла я как-то к игуменье по делам. Да мимо келейниц-то и шасть без предупреждения к ней в спальню. Смотрю, сидит эта игуменья не одна, а с ней господин Волков, царский камердинер. Сидит и пишет что-то на листочке. Он и раньше у нас бывал, когда царь тут жил, в Тобольске… А промеж них, игуменьи и Волкова, на столе - шкатулка открытая. Что в ней есть, не разглядела я, не успела, игуменья шкатулку захлопнула и на меня сердито так посмотрела: чего тебе, дескать, надо? Только и видела, что сияние волшебное из шкатулки идет. А что сияет, не довелось рассмотреть. Я объясняю, по такому-то, мол, делу. А она рукой на меня машет: «Потом, потом. Не до тебя. Видишь, с человеком занята. Иконки ему в дорогу собираю, нм у нас оставленные». А какие уж там иконки… Вот потом я все и тщилась узнать: что там, в шкатулке, было? Осталось там, или господин Волков забрал?
- Так и не удалось узнать?
- Не удалось, родимый. Опоздала, видно, я. На крыльце я тогда стояла. Слышу крики в покоях игуменьи. Я - туда. А навстречу Препедигна. Кричит: «Матушка преставилась». Прибежала я в спальню, а она уж, считай, совсем остывшая. Кругом беспорядок, будто шарил кто. Я - к киоту. Вынула икону, за которой, как ви-дела, ставила игуменья шкатулку, а там пусто. То ли Препедигна, то ли до нее кто, только досталась кому-то, а не мне… Не обители,- поправилась, потупившись, Липина.
«И тут Препедигна,- отметил про себя Михеев.- Надо все же разыскать ее».
Липину он отпустил - нового она, судя по всему, сказать ничего не могла: зная многое, она не знала главного.
Известие об отце Алексее, по-видимому, вызвало у начальства интерес - Михеев получил распоряжение явиться в Свердловск со всеми данными о бывшем царском духовнике.
Михееву возвращаться не хотелось. Хотя внешне казалось, что он зашел в тупик: допрошены все, кого удалось найти, а дело ни на шаг не продвинулось. Разве только Препедигна… А и было ли ожерелье-то? Быть может, это тоже один из обывательских слухов.
Но все же считать работу законченной он не хотел. Пока нет убедительных данных о том, что ожерелья не было, до тех пор,- думал Михеев,- заканчивать работу нельзя.
Саидов, узнав о вызове Михеева, нахмурился. Резко отодвинул в сторону конторские счеты, на которых подсчитывал приготовленные к сдаче комсомольские взносы, и не без ехидства заметил Михееву:
- Так, конечно, легче. Нетю, мол, и все.
- Что значит - нетю? - удивился Михеев.
- А это у меня сынишка так говорит, когда лень что-нибудь искать. Потеряет чулок и просит у матери: дай другой. Она ему: ты же, говорит, в той комнате где-то бросил его, поищи сам. Смотришь, пойдет, встанет в дверях, обведет взглядом стены и потолок и докладывает: нетю. Я уж знаю: лень искать. В других случаях, шайтан такой, правильно выговаривает: нет, нету,
Михеев улыбнулся, выслушав семейную притчу, но, положив руку на плечо Саидову, невесело сказал:
- А ожерелья-то все-таки нет. И следов к нему тоже.
- Почему нет? - замахал руками Саидов, бегая по комнате.- Следов много, только мы не знаем, какие из них ведут к цели. А потом… Больно уж ты мягок с ними, с монашками. Прижать бы их покрепче, кто-нибудь что-нибудь да и выложил бы.
- Что значит - покрепче? - вздохнул Михеев.- Пугать их, что ли? «Покрепче» я понимаю только лишь в одном смысле: покрепче логически строить допрос. Так знать все привходящие обстоятельства, так построить цепочку вопросов, чтобы человек неизбежно или бы сказал все, что знает, или бы соврал.
- Ага, вот видишь! - обрадованно закричал Саидов.
- Ничего не вижу. Вот и надо эту логическую цепочку вопросов строить так, чтобы ты мог твердо знать, когда он врет, а когда нет. И почему врет. Вот в этом мы с тобой и оказались недостаточно крепки и умны.
- Значит, ты тоже считаешь, что продолжать дело бесполезно?
- Нет, не считаю. Но честно скажу: как продолжать его - еще не знаю. Ты знаешь?
- Если тоже по-честному, как и ты,- нет,- с улыбкой сознался Саидов, поигрывая костяшками на счетах.- Но хоть наугад, а продолжать надо.
- Наугад - это плохо. Без системы поиск не поиск. Вот и давай-ка осмыслим сейчас, что мы имеем.
- Давай,- согласился Саидов.
- Есть сигнал: в монастыре хранилось драгоценное ожерелье бывшей царицы…
- Так,- отложил Саидов косточку на счетах.
- Нет, ты не ту костяшку кладешь. Клади ту, что означает сотню.
Саидов сменил костяшку.
- Так вот, встает первый вопрос: было оно или не было? О том, что было, все говорят лишь с чужих слов, никто из опрошенных не может утверждать, что видел именно его. Документов на то, что ожерелье было в монастыре, тоже, конечно, не оставлено. Так? Значит, из ста шансов половина - долой: пятьдесят за то, что оно было, пятьдесят - что не было.
Сбросив костяшку, Саидов отложил ниже пять других.
- Предположим, было,-продолжал Михеев -Но сохранилось ли оно? Могло сохраниться. А могло и исчезнуть из тайника уже давно: времени-то ведь прошло немало. Сбрасывай пятьдесят и клади двадцать пять-,.
- Оно могло исчезнуть из монастыря, но сохранить-ся в другом месте,- заметил Саидов, произведя на счетах операцию.
- Это уж другая версия. Важная, интересная, но не та. Ее мы рассмотрим отдельно. А пока пойдем дальше… Если ожерелье сохранилось, то доступно ли оно нам?
- Как это? - не понял Саидов.
- А так. Представь себе, что тот, кто знал тайник, умер или уехал. В таком случае лишь совершенно маловероятная случайность поможет натолкнуться на тайник. Практически учитывать ее нельзя.
- Двенадцать с половиной,- снова щелкнул Саидов костяшками.
- В другом случае мы имеем: и ожерелье все еще в монастыре, и есть на свете человек, который знает, где оно спрятано. Но двенадцать ли с половиной наших шансов из ста за успех? Нет, Саша, верных - меньше.
- Давай дальше,- предложил Саидов, недовольно глядя на счеты.
- Дальше так. Если и есть человек, знающий тайник, то в одном случае мы можем найти его, а в другом - нет. Ведь это может быть какое-то совсем незаметное, нами не предполагаемое лицо. Никто другой о нем не знает, сам он о себе, конечно, ничего не говорит. Может так быть?
- Может,- вздохнул Саидов, щелкая на счетах.
- Но вот наконец мы нашли человека, к которому сходятся все нити, и мы можем доказать… понимаешь - доказать, что он участвовал в укрытии ожерелья. А ты уверен, что нам удастся в этом случае найти ожерелье? Я - нет. Он знает, что никто больше на свете не знает, где именно оно хранится. Может указать на ложный тайник и сказать, что ожерелье исчезло, кто-то уже нашел его. Может сказать, что он в свое время сам вскрыл тайник и передал ожерелье кому-то другому. Укажет на такого, кто давно умер или, скажем, уехал за границу, и попробуй опровергнуть это, уличить его во лжи.
- Уж только бы найти такого,- пробурчал Саидов.
- Значит, если мы и наткнемся на такого человека, это еще не полный успех, а возможная половина его. А сколько весит эта половина, Саша?
- Три целых и сто двадцать пять тысячных,- подвел итог Саидов.
- Вот эти три из ста и считай вероятностью успеха.
Зато верными. Все остальное - может быть, а может и не быть. Три шанса. Тысячные можешь отбросить.
Саидов задумчиво курил, глядя на три костяшки, оставшиеся на счетах.
- Да… Малинин и Буренин. Арифметика.
- И логика. Хотя и примитивная. А теперь посмотрим, в чем состоят эти три шанса. Есть ли среди опрошенных нами человек, знающий тайну?
- Спрашиваешь. Знать бы…
- Кое-кого мы можем сразу вычеркнуть из списка: у кого алиби, у кого явная непричастность, у кого еще что. Но как из тех, кого можно подозревать, выбрать нужного, как уличить его?
- Чего там гадать - спрашивать и спрашивать, пока не скажут.
- Измором брать? Могут и в этом случае не сказать. Ты и знать не будешь, есть ему что сказать или нет. А время идет…
Михеев встал и с хрустом потянулся.
- На что ж ты тогда рассчитываешь? В чем они, твои три шанса?
- В чем? - переспросил Михеев.- Один в том, что кладохранитель - назовем его так - среди тех, кого мы нашли. Второй - среди тех, кого они назвали, но мы еще не разыскали. А третий - среди тех, кого и они не назвали, и мы еще не разыскали, а он есть и даже где-то, может быть, совсем рядом.