Беата Мёрк кашлянула.
– Ставлю пятьдесят гульденов, что в газетах не было ни слова об одежде, – сказал Кропке.
– А почему я его об этом расспрашивал, как ты думаешь? – усмехнулся Баусен.
– Религиозный фанатик, – пробормотала Беата Мёрк. – Нет, я сильно сомневаюсь… кстати, они ведь всегда возникают в связи с громким делом, эти кукушкины дети, – не так ли? Которые готовы все взять на себя и признаться в чем угодно.
– Предполагаю, что дело обстоит именно так, – проговорил Баусен. – Спросим мнение наших экспертов, когда они появятся.
– Доброе утро, – сказал Мюнстер, входя в дверь. – Что-нибудь новенькое?
– Ничего особенного, – сказала Беата Мёрк. – Просто Палач сидит у нас в камере. Всего-навсего.
– Это не он, – констатировал Ван Вейтерен два часа спустя. – Отпустите его или отправьте в психушку. Но не забудьте выставить ему счет за все то время, которое он у нас отнял.
– Почему вы так уверены, господин комиссар? – спросил Кропке.
– Я не первый день этим занимаюсь, – ответил Ван Вейтерен. – По нему видно… но вы можете зажарить его, если вам нужно на ком-то потренироваться. Что скажете, господин полицмейстер?
– Пожалуй, соглашусь с вами, – проговорил Баусен. – Но стопроцентной уверенности у меня нет.
– Он слишком осведомлен о деталях, – сказала Мёрк. – Откуда он может знать, что было надето на Рюме?
Ван Вейтерен пожал плечами:
– Не знаю. Разумных объяснений может быть множество.
– И какие же, например? – продолжал допытываться Кропке.
– Ну, достаточно того, что кто-то не умеет держать язык за зубами… например, фрёкен Линке могла кому-нибудь разболтать.
– Сомнительно, – проворчал Кропке. – Мне кажется, надо проверить все это досконально. Мы ищем уже несколько месяцев, и, когда наконец появляется подозреваемый, мы не можем просто взять и вытолкать его взашей.
– Поступайте, как считаете нужным, – сказал Ван Вейтерен. – У меня, во всяком случае, есть другие дела.
– Да-да, – подвел итог Баусен. – Побеседуем с ним еще раз.
– Простите, – сказал Банг. – Я не знал, что тут идет допрос. Привет, Петер!
– Привет, – ответил Вольнер.
– Что за чертовщина? – простонал Кропке.
– Вы знакомы? – спросил Баусен.
– Ну да, соседи, – ответил Банг. – А почему он сидит здесь?
Вольнер опустил глаза.
– Банг, – проговорил Баусен, с трудом сдерживаясь, – не обсуждал ли ты в последнее время свою работу с этим господином?
Ассистент полиции Банг с озабоченным лицом стал перетаптываться на месте.
– Вы имеете в виду Палача, господин полицмейстер?
– Да, я имею в виду Палача.
– Может быть, – пробормотал Банг. – А это имеет значение?
– Кое-какое, – процедил Баусен.
– Ну вот, – сказал Баусен. – Угробили на него целый день. Я прошу прощения, что не поверил вам, господин комиссар.
– Лучше никогда никому не доверять, – ответил ему Ван Вейтерен.
– День туда, день сюда – какая разница? – сказал Кропке. – Единственное, что мы делаем, – это убиваем время.
– Вы можете предложить что-нибудь конструктивное, господин инспектор? – спросил Баусен.
Кропке промолчал.
– Который час? – спросил Мосер.
– Скоро четыре, – сказал Баусен. – Наверное, пора на сегодня поставить точку… или у кого-нибудь есть другие предложения?
Ван Вейтерен сломал зубочистку. Мосер почесал в затылке. Мюнстер посмотрел в потолок. «Что за проклятое расследование! – подумал он. – Похоже, я застрял здесь на всю жизнь. Никогда больше не увижу Сюнн и детей. Лучше сразу уволиться… Сегодня же вечером сяду в машину и уеду домой!»
В кабинет вошла инспектор Мёрк с пачкой бумаг в руках.
– У вас тут что, поминки? – спросила она. – Он прибыл.
– Кто? – спросил Кропке.
– Рапорт из Арлаха. Как там его… Мельник? Похоже, проделана большая работа. Тридцать пять страниц.
– Всего лишь? – удивился Ван Вейтерен.
– Дай взглянуть, – сказал Баусен и взял у нее из рук стопку бумаг. Задумчиво перелистал. – Во всяком случае, это хоть какой-то шанс, – пробормотал он. – Это будет нам всем задание на дом…. я сейчас сниму копии, и пусть каждый прочтет к завтрашнему утру.
– Отлично, – одобрил Ван Вейтерен.
– В эту субботу мы опять работаем? – спросил Мосер.
– Завтра утром – летучка, – решил Баусен. – Все, кто нашел хотя бы одного Палача, получают медаль. Через полчаса у каждого будет по экземпляру.
– Меня это тоже касается? – спросил Мосер.
– Разумеется, – кивнул Баусен. – Мы ведь все члены одного клуба.
– Какого такого клуба? – спросил Мосер.
– Общества слепых куриц, – усмехнулся Баусен.
– Мне необходимо прогуляться, – сказал Ван Вейтерен, когда они вышли из спортивного зала. – Ты не мог бы забросить мою сумку в отель?
– Конечно, – ответил Мюнстер. – Что вы думаете по поводу рапорта Мельника?
– Ничего, пока не прочту, – сказал Ван Вейтерен. – Если вечерком вы угостите меня пивом в баре, то можем это обсудить. Около одиннадцати, пойдет?
– Может быть, – пробормотал Мюнстер.
– Теплый ветер, – проговорил Ван Вейтерен, втягивая воздух. – Хотя дует с севера. Необычно… где-то в природе нарушено равновесие. Пойду прогуляюсь по пляжу.
В фойе отеля Мюнстер столкнулся с Крэйкшанком, который направлялся в бар с двумя вечерними газетами под мышкой. Прочие охотники за новостями испарились пару дней назад, и только Крэйкшанк по каким-то причинам задержался.
– Добрый вечер, господин интендент! – приветствовал он Мюнстера. – Есть новости?
Мюнстер покачал головой.
– Почему тебя оставили здесь? – спросил он. – Ты ведь уже неделю ничего не писал.
– По собственной инициативе, – проговорил Крэйкшанк. – У меня проблемы дома.
– Да? – удивился Мюнстер.
– Жена не хочет, чтобы я возвращался домой. И не могу сказать, что я ее за это осуждаю… хотя перспектива болтаться целыми днями в этой дыре тоже не сильно вдохновляет. Пытаюсь писать серию статей о беженцах, но это скорее для того, чтобы не лезть на стену от скуки.
– Ай-ай, – сказал Мюнстер.
– А вы как? – спросил Крэйкшанк. – Вам, наверное, тоже невесело, как я понимаю?
Мюнстер задумался.
– Нет, слово «весело» тут определенно не подходит.
Крэйкшанк вздохнул и пожал плечами:
– Пойду посижу в баре. Приходите составить мне компанию.
– Спасибо, – сказал Мюнстер. – Сначала мне надо кое-что прочесть, но попозже, возможно, приду.
Крэйкшанк похлопал его по спине и направился в сторону бара. От него весьма отчетливо пахло коньяком, как отметил Мюнстер, когда тот прошел мимо. Стратегия выживания, по всей видимости.
Мюнстер направился к стойке, чтобы взять ключ от номера.
– Минуточку, – проговорила девушка за стойкой. – Вам сообщение.
Взяв белый конверт, он засунул его в карман. Поднявшись к себе в номер, вскрыл его при помощи карандаша и прочел:
«Привет!
Только что просмотрела рапорт из Арлаха. У меня возникла одна мысль.
Совершенно дикая, но я все же должна кое-что проверить.
Буду дома после пробежки около восьми. Позвони мне.
Обнимаю,
Он посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. «Неужели там и впрямь что-то можно выловить? – подумал он, перебирая пальцами стопку бумаг, лежащую на тумбочке. – Вот благодать, если бы это оказалось так!»
Делать нечего, надо прочесть. Но сперва – звонок Сюнн.
Ван Вейтерен прошел вдоль Эспланады до западного пирса, прежде чем спуститься на пляж. Приближались сумерки, однако еще часок светлого времени суток в запасе оставался. Угасающий и слабоватый свет, но достаточный для того, чтобы сориентироваться на местности. Здесь, у воды, теплый ветер ощущался сильнее, и Ван Вейтерен даже обдумывал, не снять ли ему ботинки и не прогуляться ли по песку босиком… по теплому песку по верхнему краю пляжа вдоль каменной стены. Но потом он все же передумал. Море выглядело ленивым, как в последние недели на даче, волны катились уныло и безжизненно, без напора…
«Мы надоели друг другу, море и я», – подумал он и осознал, что это осеннее настроение знакомо ему по детству. Конец лета, когда уже хочется домой… в дом, как он это тогда называл. Когда ему мечталось о том, что вечность сожмется и станет удобоваримой. Ему так хотелось ввести в рамки все то вечное и необъятное, что тянулось до небес там, на взморье…
Не это ли самое происходило и теперь?
Может быть, вблизи моря сложнее справляться с трудностями? Может, дело в том, что это бескрайнее серое зеркало делает все таким неохватным, неподконтрольным… в данном случае таким безгранично безнадежным? Рейнхарт решительно заявлял, что именно здесь, на стыке земли, воды и неба, все приобретает свой истинный вес и значение.
Или так: свое истинное имя и предназначение.
Трудно сказать. Возможно, дело обстоит как раз наоборот. Во всяком случае, нельзя не заметить, как мысли размывались, становились нечеткими. Когда перед глазами чуть изогнутая береговая линия, теряющаяся в сумеречном тумане где-то вдали за западным пирсом, особенно трудно на чем-либо сконцентрироваться и направить мысли в определенном направлении. Словно все растворялось среди вечности и безвременной тьмы… Пожалуй, Рейнхарт неправ – оно, как палка в колеса, это проклятое море.
Хотя, с другой стороны, нельзя не признать – восприимчивость тоже усиливается. Процесс двусторонний… никаких ограничений, свобода импульсов, свобода выводов. На вход и на выход. Остается только удержать впечатления и ощущения, чтобы он успел рассмотреть их, – хотя бы мгновение.
Так как же обстоит дело с данным случаем? С Палачом? Какие ощущения нахлынули на него с теплым ветром?
Ветер дует не в ту сторону. Что-то не так. Первое предчувствие возникло у него некоторое время назад, но сейчас оно становилось все очевиднее с каждым шагом, который он делал по безмолвному песку. Вернувшись мыслями назад, он понял, что во время разговора с Беатрис Линке выплыло что-то… он не мог вспомнить, что именно, он тогда и не понимал, как это важно; одна случайная формулировка – нечто, сказанное мимоходом, даже само необычное сочетание привычных слов. Этого оказалось достаточно, он что-то уловил.