Он сделал паузу и выпрямился на стуле. Видимо, положил одну ногу на другую, но это были лишь ее догадки. Ее окружала непроглядная тьма.
– Я… – начала она.
– Нет, – произнес он без всякого выражения. – Мне не нравится, когда ты говоришь без надобности. Если я захочу знать твое мнение, я скажу об этом. У нас тут не беседа, я просто хочу рассказать одну историю. Единственное, что от тебя требуется, – это слушать… Одну историю, – повторил он после паузы.
Закурил сигарету, и на мгновение его лицо осветилось слабым красным огоньком.
– Я намерен рассказать тебе одну историю, – снова проговорил он. – Не потому, что я нуждаюсь в понимании или прощении, – я далек от этого. Просто хочу еще раз вспомнить, когда все уже позади…
– Что ты собираешься делать со мной? – спросила она.
– Не перебивай меня, – сказал он. – Пожалуйста, не пытайся испортить мой замысел. Возможно, я еще не решил…
В полной тишине и темноте она слышала только его дыхание. В трех-четырех метрах от нее, не далее. Она закрыла глаза, но ничего не изменилось.
Тьма. Запахи – старый запах земли и свежий запах дыма. И убийца.
Баусен выудил из портфеля две бутылки пива и открыл их.
– Не следует забывать и о других свидетельствах, – произнес он. – Есть еще семь-восемь человек, которые стопроцентно уверены, что видели ее совсем в других местах. Возможно, она успела заехать куда-нибудь еще. Те, кто видел ее здесь, утверждают, что это было между половиной седьмого и без четверти семь, не так ли?
Ван Вейтерен не ответил. Закурил сигарету и расставил фигуры.
– Кропке дошел до ста булавок, прежде чем отправиться домой, – продолжил полицмейстер. – Красные булавки у него уже кончаются, и он этим очень озабочен. Ну, так что ты думаешь по этому поводу?
Ван Вейтерен пожал плечами.
– Допустим все же, что она поехала сюда, – наконец сказал он. – Хотя бы простоты ради… Прошу, господин полицмейстер. Сицилийская защита, если я правильно понял?
– Разумеется, – улыбнулся Баусен и двинул пешку на поле Е. – Хорошо, договорились. Она приехала сюда. Но какого черта ей тут понадобилось?
– Не знаю, – ответил Ван Вейтерен. – Но я намерен это выяснить.
– Ах, вот оно что! – проговорил Баусен. – И каким же образом? Осмотр ее кабинета не дал никаких зацепок.
Ван Вейтерен снова пожал плечами:
– Признаю. Твой ход. Если я выиграю, то буду лидировать – ты это понимаешь?
– Само собой, – ответил Баусен. – Ты придумал какую-то самопальную комбинацию против сицилийской защиты? Хотелось бы знать.
– Скоро увидишь, – сказал Ван Вейтерен и выдавил из себя то, что должно было изображать улыбку, однако скорее навело Баусена на мысль, что у его партнера по игре болят зубы.
«Ну да, жизнь – не шахматная партия, – подумал он, глядя в окно. – В шахматной партии куда больше возможностей».
Площадь, лежавшая в темноте, была совершенно безлюдной. Близилось к двенадцати. Они договорились о часовой партии, но ведь никогда не знаешь… шахматные часы остались дома, на полке, и, если сложится какое-нибудь красивое положение, никто из них не захочет спешить. Напротив, существуют позиции, которые вообще не следовало бы развивать дальше; они уже обсуждали это ранее и пришли к трогательному единодушию – есть партии, которые следует отложить после тридцать пятого или пятидесятого хода и больше уже никогда не продолжать. (Как Линковский против Квеллера в Париже в 1907 году. Или Микоян против Андерссона в 1980-м… кажется, в Бресте. Как бы то ни было, партия была отложена после тридцать пятого или тридцать седьмого хода…) Всякое продолжение только испортило бы красоту и яркость позиции.
«Как и в жизни возникают мгновения, когда хочется, чтобы время остановилось», – подумал Буасен. Хотя ничто не говорило за то, что на этот раз сложится такая партия. Ничто.
Три дня. Через три дня он покинет этот кабинет и никогда больше не переступит его порог…
В связи с этим он испытывал, мягко говоря, странное чувство – и невольно спрашивал себя, как же пройдут эти оставшиеся дни. Он разглядывал Ван Вейтерена, который сидел по другую сторону стола, занеся руку над доской, и какой-то внутренний голос подсказывал ему, что комиссар в состоянии выполнить свое обещание и поймать Палача до пятницы. Каким образом он намеревался сделать это, трудно было представить, однако в поведении коллеги появились некоторые признаки, которых Баусен не мог не заметить. Нарастающая замкнутость, раздражительность, какой раньше не было, таинственность, видимо указывающая на то, что он взял след. Заставить его поделиться своими догадками было бесполезной затеей.
Интендент Мюнстер тоже начал замечать эти первые предвестники и пояснил, что ничего необычного в них нет. Скорее хорошо известные сигналы для того, кто уже работал с комиссаром раньше, – явные признаки, что лед тронулся и что в мозгу у Ван Вейтерена происходит интенсивная мыслительная работа. То есть все обстояло именно так, как и предполагал Баусен. Возможно, впереди прорыв, и он на самом деле нисколько не удивится, если мрачный комиссар разложит по местам все фрагменты этой трудной и запутанной мозаики.
«Да-да, – подумал Баусен. – Но всего за три дня? Хватит ли этого?»
Однако, если вдуматься, не только эти три дня оставались в запасе; это сам он выходил из игры в пятницу… тем не менее в последнюю неделю его не покидало ощущение бега наперегонки со временем. Убийца должен быть арестован не позднее первого октября. Так было ему сказано, а первое – этот как раз пятница.
В пятницу он станет пенсионером. Бывший полицмейстер Баусен… Свободный человек, имеющий полное право заполнять свое время по своему усмотрению. Он мог со спокойной душой наплевать на то, как зовут всех на свете Палачей, и заниматься чем угодно.
Или получится, что свобода ему вовсе не в радость? И это дело бросит тень на его заслуженный потом и кровью отдых? Нельзя сказать, чтобы такой вариант казался ему невероятным. Он подумал о своем винном подвале и его драгоценном содержимом.
Три дня?
Посмотрев на тяжелую фигуру Ван Вейтерена напротив себя, он подумал, что даже примерно не представляет, на что в этой ситуации можно было бы держать пари.
– Твой ход, – повторил Ван Вейтерен и поднес бутылку ко рту.
– Фамилия? – спросил Кропке и включил магнитофон.
Рослый мужчина вздохнул:
– Ты это знаешь не хуже меня. Мы с тобой восемь лет отсидели в одном классе.
– Это допрос, – пояснил Кропке. – Мы должны соблюдать все необходимые формальности. Так как ваша фамилия?
– Эрвин Ланге, – ответил великан. – Родился в тысяча девятьсот пятьдесят первом году. Владелец фотомагазина «Блиц» на Хойстрат. Магазин открывается через двадцать минут, так что буду благодарен, если все будет идти побыстрее. Женат, четверо детей. Этого достаточно?
– Да, – сказал Кропке. – Расскажите о ваших наблюдениях в пятницу вечером.
Эрвин Ланге откашлялся.
– Я видел, как инспектор Беата Мёрк выходила отсюда без десяти семь.
– Стало быть, в 18.50. Ты уверен, что именно в это время?
– На сто процентов.
– Почему?
– Я должен был встретиться с дочерью на площади без четверти семь. Как раз взглянул на часы и заметил, что опаздываю на пять минут.
– Ты уверен, что видел именно инспектора Мёрк?
– Да, конечно.
– Ты был знаком с ней ранее?
– Да.
– На каком расстоянии от нее ты находился?
– Метрах в двух.
– Хорошо, – кивнул Кропке. – Еще что-нибудь заметил?
– Что, например?
– Ну, во что она была одета…
– Спортивный костюм… красный. Кроссовки.
– В руках у нее что-нибудь было?
– Нет.
– Понятно. Спасибо, – сказал Кропке и выключил магнитофон. – Надеюсь, ты не собираешься в ближайшее время покидать город?
– А почему ты об этом спрашиваешь?
Кропке пожал плечами:
– Может быть, нам понадобится что-нибудь уточнить… никогда не знаешь…
– Вот именно, – сказал Эрвин Ланге и поднялся. – В этом ваша главная особенность. Вы никогда ничего не знаете.
– Без десяти семь? – переспросил Баусен. – Ах черт, это означает, что она могла успеть еще куда-нибудь заехать.
Кропке кивнул:
– Отсюда до коптильни – минут пять, не больше. Остается зазор в пятнадцать минут.
– Как дела с булавками? – спросил Мюнстер.
– Сто двенадцать штук, – сказал Кропке. – Но никаких новых скоплений. Никаких новых интерпретаций… и на пляже больше ни одной.
– Она могла просто посидеть в машине, прежде чем двинуться дальше, – сказал Баусен. – Внизу, у пляжа. Или здесь. Думаю, это наиболее вероятно.
– Не говори, – возразил Ван Вейтерен. – Так или иначе, она должна была успеть привлечь к себе его внимание. Или ты думаешь, что он заранее знал о ее намерении совершить пробежку?
На несколько мгновений воцарилась тишина. Мосер подавил зевок. «Когда же принесут кофе?» – подумал Мюнстер.
– Да уж, – пробормотал Баусен. – Не знаю, но вопрос, конечно, очень важный.
– Чертовски важный, – кивнул Ван Вейтерен. – Когда самый первый свидетель увидел ее у коптильни?
– Около одиннадцати – двенадцати минут восьмого, – ответил Кропке.
Ван Вейтерен снова кивнул и стал разглядывать ноготь на своем большом пальце.
– Угу, – пробормотал он себе под нос. – Ну да, каждый ход следует рассматривать в контексте других… всегда найдется другой остров.
– Чего-чего? – спросил Кропке.
«Он начал впадать в маразм, – подумал Мюнстер. – Двух мнений быть не может».
– Что ты только что сказал? – переспросил Мюнстер.
– А что? – удивился Банг.
– Повтори, пожалуйста, что ты только что сказал по поводу инспектора Мёрк и овощного магазина.
Банг оторвался от бумаг, глаза его озабоченно забегали.
– Не понимаю, что такого… я просто сказал, что тоже видел ее в пятницу, у Кауперса, который держит овощной магазин у Иммельских ворот.