Стряхнув с сиденья битое стекло и усевшись за руль, он усмехнулся. Проведенные на гражданке годы не прошли даром. За это время учитель труда Валерий Павлович Жуков привык по окончании работы тщательно прибирать за собой, и этому же он настойчиво и терпеливо учил вверенных его попечению школяров.
Двигатель прогрелся. Жук напоследок выкурил сигарету, потушил окурок в пепельнице под приборной панелью и, последний раз посмотрев на часы, включил первую передачу: хотел он того или нет, считал свои действия разумными или, наоборот, лишенными смысла, настало время выдвигаться к точке рандеву.
Они шли по обочине проселочной дороги, стараясь держаться под прикрытием нависающих ветвей. Дорога вела через смешанный лес, выглядевший, как это часто случается в гористой местности, каким-то чахлым, заморенным, словно ему не хватало того скудного запаса питательных веществ, что содержался в бедной каменистой почве, и он медленно, но верно загибался от голода. Ноги в высоких армейских ботинках беззвучно ступали по лоскутному одеялу опавшей листвы. Поглядывая то по сторонам, то в спину идущего впереди Быкова, Баклан про себя дивился тому, как быстро, практически мгновенно, вернулись давно, казалось бы, утраченные навыки. Походка снова стала пружинистой, скользящей, как у подкрадывающегося к добыче хищника, каждая клеточка тела была в тонусе, каждый нерв натянулся, как тетива готового выстрелить лука. Глаза непрерывно обшаривали пестрый хаос осеннего леса, готовые засечь тусклый блеск вороненого металла, вороватое шевеление или выглядывающее из-за поросшего изумрудным мохом камня бледное пятно человеческого лица. Ноздри раздувались, вдыхая напоенный горьковатым ароматом мертвой листвы и гниющей коры воздух, чтобы вовремя уловить запахи дыма, пота или бензина, указывающие на присутствие людей. Ухо чутко вслушивалось в шорохи осеннего леса, готовое уловить любой посторонний звук — вороватый треск гнилого сучка под чужой ногой, хлопок ударившей по одежде распрямившейся ветки, скользящий лязг автоматного затвора…
При этом душа Баклана пела, как соловьиная роща в мае. Все было, как в том часто повторяющемся сне: он снова был в разведке, снова шел по горам, ступая след в след за прокладывающим путь Ти-Рексом. На плечи, как встарь, давили лямки рюкзака, на шее висел автомат, идеально подогнанное снаряжение не издавало ни одного постороннего звука. Правда, колонна на этот раз состояла всего из двух человек, а не из пяти, как во сне, но все остальные были поблизости, на своих местах согласно боевому расписанию, даже покойный Макар: Баклану почему-то верилось, что бесплотный дух подорвавшегося на растяжке старлея парит где-то поблизости, храня снова собравшихся вместе боевых друзей от всех мыслимых напастей.
Повернув голову налево, Баклан посмотрел вверх, но, разумеется, ничего не увидел, кроме частокола карабкающихся по крутому склону деревьев, путаницы наполовину оголившихся ветвей и намертво схваченных узловатыми пальцами корней, присыпанных опавшей листвой каменных осыпей.
Зато его взгляд не остался незамеченным. Увидев в бинокль, что Баклан смотрит в его сторону, Якушев показал ему отставленный средний палец и вернулся к наблюдению, обшаривая взглядом круто уходящий из-под ног лесистый склон. Убедившись, что впереди чисто, он двинулся дальше, привычно положив руки на висящую поперек груди винтовку Драгунова. Под ногами у него очень кстати оказалась узенькая тропка. Ее так и подмывало назвать козьей, но Якушев подозревал, что козы тут ни при чем: петляя между стволами деревьев и огибая каменные лбы, тропка тянулась более или менее параллельно дороге — то есть, с точки зрения ищущих спуск к текущей по дну ущелья речке коз, в никуда. Ступая по этой тропинке, Юрий невольно прикидывал, сколько схронов с оружием и тайных убежищ он уже миновал и сколько еще минует, прежде чем они достигнут конечной точки маршрута. И хорошо, если схроны не охраняются, а убежища пустуют; в противном случае продвигаться придется с боем, а для настоящего боя их, мягко говоря, маловато…
Откуда-то послышался отдаленный гул. Остановившись, Якушев снова поднес к глазам бинокль. Вскоре в просвете между ветвями мелькнуло что-то белое, движущееся по извилистой горной дороге со скоростью, свидетельствующей о том, что за рулем приближающейся машины сидит либо профессиональный гонщик, либо один из лихих местных джигитов, которым все нипочем и которых ничто не берет как раз потому, что они ни черта не боятся.
Якушев потянулся к микрофону рации, но прежде, чем нарушить радиомолчание, все-таки посмотрел туда, где несколько секунд назад видел Данилыча и Баклана. Там уже никого не было, лишь слабо колыхались потревоженные кем-то — уж, наверное, не Ти-Рексом — ветки. Машина, белая «Лада» престижной некогда шестой модели, выскочила из-за поворота и, лихо прыгая с кочки на кочку, промчалась мимо. Глядя на нее в бинокль, Якушев заметил, что ветровое стекло треснуло по диагонали, а боковые затонированы так густо, словно их просто оклеили изнутри плотной черной бумагой. Передний регистрационный знак отсутствовал, а задний был такой грязный, ржавый и даже, кажется, мятый, что Якушев не сумел разобрать номер. Юрий хмыкнул; машина скрылась за поворотом, и сейчас же из придорожных кустов двумя пятнистыми призраками выскользнули Быков и Баклан.
Баклан проводил машину долгим прищуренным взглядом: она ему не понравилась, хотя назвать причину своей неприязни он бы затруднился. Впрочем, причина эта лежала на поверхности: он еще слишком живо помнил, чем подчас бывают начинены вот такие консервные банки на колесах в здешних неспокойных местах. Любой из тех, кто сидел внутри проехавшего мимо автомобиля, мог оказаться врагом; так было, когда Баклан наведывался сюда в последний раз, и с тех пор вряд ли что-нибудь изменилось. Тем более что сейчас, как и тогда, он приехал на Кавказ вовсе не чаи с бубликами распивать…
Ти-Рекс посмотрел на часы, покосился на затянутое плотными тучами небо, а затем заглянул в извлеченную из наколенного кармана карту.
— Километров пять, — сообщил он вполголоса. — Дойдешь, боец?
— Обижаешь, Данилыч, — сказал Баклан.
— Да кто ж тебя знает, чем ты в своем ночном клубе занимался, — хмыкнул майор, убирая карту в карман и застегивая клапан. — На фейс-контроле стоять — не по горам лазать.
Он, как и Баклан несколько минут назад, посмотрел налево и вверх, где скрывался затянутый тучами гребень хребта, и сейчас же, словно отвечая на незаданный вопрос, в наушниках послышался мягкий удар: Якушев хлопнул подушечкой пальца по укрепленному у щеки микрофону, подавая условный сигнал, означавший, что он жив, ведет наблюдение и что путь перед ними свободен.
— Айда, — сказал Ти-Рекс и первым двинулся вперед, по-прежнему держась ближе к обочине, чтобы при первых признаках опасности мгновенно и бесшумно раствориться в лесу.
Баклан двинулся за ним. Для этого ему пришлось преодолеть некоторое внутреннее сопротивление; его будто что-то не пускало, и, осознав, что это неприятное чувство ему хорошо знакомо, он удвоил внимание. Конечно, впереди шел Данилыч, за которым все они привыкли чувствовать себя как за каменной стеной. Он молчал, но что-то в поворотах его головы и в том, как напряженно сутулились его широкие плечи, подсказывало: Ти-Рексу тоже не по себе, и молчит он только потому, что, как и Баклан, еще не уяснил причин своего беспокойства.
Если хорошенько разобраться, причин для тревоги у них хватало, и у Быкова их было куда больше, чем у всех остальных. Им, как пролетариату накануне революции, нечего было терять, кроме своих цепей, а вот майор рисковал многим — в первую очередь своими погонами и только потом свободой и головой. В данный момент их четверка представляла собой не что иное, как незаконное вооруженное формирование — то есть, говоря простым языком, банду наемников, тайно проникшую на территорию субъекта Российской Федерации с целью слегка пощипать перышки так называемому мирному населению. Уже само по себе это было достаточно скверно — по крайней мере, с точки зрения упомянутого населения, не говоря уже о правоохранительных органах. А если станет известно, что маршрут вооруженной банды начался от ворот российского военного аэродрома, скандал может получиться грандиозный. Ти-Рекс все это знает, помнит и имеет в виду, и его это не может не беспокоить: он, кадровый офицер, привык действовать по приказу, который снимает с него хотя бы часть ответственности за пролитую в ходе выполнения задания кровь. А здесь он действует на свой страх и риск, под свою полную ответственность, и чувствует себя, наверное, так, словно, выходя утром из дома, забыл надеть какую-то важную часть гардероба — например, штаны…
«Нет, — подумал Баклан, — вряд ли дело в этом. Данилыч — железный мужик, его этими юридическими закавыками не проймешь. И потом, Данилыч Данилычем, а меня-то почему так плющит? Мне-то что до всего этого? Даже если поймают и посадят, что я теряю? Какая мне разница, торчать в ночном клубе или на нарах в лагерном бараке? Нет, ребята, тут что-то другое…»
Додумать эту мысль до конца он не успел: Ти-Рекс вдруг остановился и поднял руку, подавая сигнал «замри», и в то же мгновение в наушниках послышались три быстрых коротких удара: шедший верхом Якушев заметил опасность на долю секунды позже, чем Быков ее почуял.
Опустив бинокль, Якушев снял с шеи ремень «драгуновки», расчехлил прицел и приник глазом к окуляру. Перекрестие скользнуло по пестрым от красно-желтой листвы ветвям и замерло, нащупав среди камней фигуру в сером городском камуфляже. Человек лежал в удобной ложбинке между замшелыми валунами, держа в руках направленный на дорогу автомат. Якушев повел стволом винтовки, отыскивая новые цели. Те не заставили себя долго ждать; не сходя с места, Юрий насчитал шесть стволов и четыре гранатомета — ручных противопехотных «мухи». Все как один участники засады щеголяли в камуфляже, но камуфляж был, во-первых, без знаков различия, а во-вторых, разный: у кого черно-серый, милицейский, у кого армейский коричнево-зеленый, а двое были одеты в брюки и куртки цвета осенн