Спец отстегнул от пояса дагестанца алюминиевую фляжку в брезентовом чехле, отвинтил колпачок и перевернул посудину, направив струю воды на лицо пленника. Вода с плеском потекла по смуглым щекам, тоненькими струйками побежала по густой бороде. Веки «языка» дрогнули, но глаза он открывать не спешил, решив, по всей видимости, потянуть время и разобраться в обстановке.
Быков взглянул на Якушева, и тот многообещающе усмехнулся в ответ.
— Закурим, командир? — предложил он. — А бычки будем тушить об эту толстую харю. Говорят, так человека можно даже из клинической смерти вывести, а не то что из обморока. Как ты его на гору втащил, ума не приложу. Это ж надо на здешних харчах такого борова откормить!
Мгновенно придя в себя, пленник молча вцепился ему в глотку обеими руками. Наблюдая за этой сценой, Быков без особого интереса гадал, что именно заставило его отбросить притворство: угроза пытки огнем или сравнение с боровом — то есть со свиньей, которая у мусульман считается нечистым животным. Впрочем, в данном случае, как обычно, результат казался важнее способа, которым он был достигнут.
Выбитая из рук Якушева пустая фляга, бренча, запрыгала с камня на камень вниз по склону, ударилась о ствол дерева, отскочила и застряла в ветвях какого-то куста. Якушев страшно выпучил глаза, высунул язык и захрипел, изображая удавленника, а потом сделал какое-то неуловимое движение, в результате которого пленник не только перестал его душить, но и принял довольно странную, неестественную позу, свернувшись в тугой, тихо скулящий от боли узел. Спец сидел на камешке, держа в одной руке пачку сигарет. Двумя пальцами другой он небрежно придерживал «языка» за вывернутое под немыслимым углом запястье, и Быкову опять подумалось, что, уволившись из армии, ребята не только пили и волочились за юбками, но и старались по мере сил и возможностей поддерживать себя в форме. И не просто поддерживать, а развивать свои таланты и способности: приема, которым Якушев так запросто, буквально играючи, скрутил в бараний рог здоровенного кавказца, Роман Данилович, грешным делом, не знал.
— Ты чего? — изумленно спросил у своей жертвы Спец. — Больно, что ли? Брось, что ты, ей-богу, как жук-притворяшка? Разве ж это больно? Вот если разозлишь меня, тогда — да, тогда я тебе не завидую…
С сомнением оглядев сигаретную пачку со всех сторон, он сунул ее обратно в нагрудный карман, а потом отпустил запястье кавказца и легонько ткнул его в ребра носком ботинка. Дагестанец со стоном повалился на бок, откатился в сторону и затих, баюкая под мышкой поврежденную руку. Случившийся поблизости Баклан крепко взял его за шиворот, одним мощным рывком придал пленнику сидячее положение и для окончательной ясности сунул под нос ствол автомата.
— Говори, сучонок, — посоветовал он тоном, не сулившим бедняге ничего хорошего. — Учти, контрацептив штопаный, мы — сами по себе, так что суда присяжных, как в кино, тебе не видать как своих ушей. Ну, говорить будешь?
— Буду, — слегка удивив Быкова, не ожидавшего от него такой сговорчивости, с болезненной гримасой процедил дагестанец. — Слушайте, собаки, и не говорите, что не слышали! Передайте этой старой трусливой свинье Магомеду: если он думает, что, сбежав в Москву, решил все свои проблемы, он глубоко заблуждается. Он наплевал и на честь, и на обычаи, подослав вместо себя вас, но ему это не поможет: сначала мои братья перережут глотки вам, а после доберутся и до него. И пусть он запомнит: по шинвату ему не пройти, всемогущий Аллах от него отвернулся!
— Упасть с шинвата — значит изжариться, — с глубокомысленным видом ввернул старую арабскую поговорку Быков. Для него не было секретом, что душа мусульманина после смерти отправляется в рай по узкому мосту над пропастью, на дне которой бушует адское пламя. Грешнику не пройти по этому мосту, именуемому шинватом: он непременно оступится и полетит прямиком в ад. Дагестанец глянул на него с легким изумлением, но затем, сообразив, по всей видимости, откуда у этого русского громилы такая осведомленность, горько, презрительно усмехнулся. — А скажи-ка, приятель, этот Магомед, про которого ты нам тут толкуешь, — это, случаем, не Расулов?
— Старый трусливый пес, ради лакомого куска предавший свой народ, — сообщил кавказец и для полной ясности плюнул Якушеву на ботинок. Спец замахнулся кулаком, но Быков остановил его коротким нетерпеливым жестом.
— И, по-твоему, он сейчас отсиживается в Москве, а нас нанял для того, чтобы мы разобрались с вами? — задал следующий вопрос крайне заинтригованный таким поворотом дела майор.
— Ты знаешь об этом лучше меня, — заявил дагестанец тоном, каким говорят с человеком, продолжающим изворачиваться и лгать, даже когда его приперли к стенке и уличили.
— Ну, допустим, — с сомнением произнес Быков. — Еще что-нибудь скажешь?
— Аллах акбар! — сообщил пленный.
Он наконец вынул из-под мышки травмированную Якушевым правую руку, сделав это каким-то странным, излишне резким, почти судорожным движением. Быков понял все на долю секунды раньше, чем дагестанец, разжав пальцы, уронил к его ногам металлическое кольцо, на котором болталась чека с разогнутыми усиками.
— Ложись! — скомандовал Роман Данилович и первым нырнул за ближайший камень.
Уши заложило от грохота взрыва, земля подпрыгнула, ударив снизу, ноздри забило пылью и острой тротиловой вонью. Потом с неба посыпался мусор — камни, ветки, земля и еще что-то, что при падении не постукивало и не шуршало, а издавало неприятные мокрые шлепки.
Роман Данилович сел и потряс головой, вытряхивая из волос песок, а потом встал, подобрав отлетевший в сторону автомат. В полутора метрах от него среди камней дымилась мелкая воронка. Чуть поодаль, накрыв руками голову, лицом вниз лежал Баклан. Он зашевелился, сел, выплюнул пучок сухой травы и изрек, ошалело моргая глазами:
— Вот это пукнул дядя! Говорили ему по телевизору: принимай «мезим», и желудок будет в порядке! А все-таки, Данилыч, впрок пошла твоя наука! Помнишь, по системе коммандос?
Быков помнил. Ему здорово нагорело от Логинова, когда, наведавшись в расположение группы, тот обнаружил разведчиков лежащими на земле по кругу, головами к центру. На головах были каски, а в центре круга находилась привязанная к вбитому в землю колышку граната. Быков прятался в окопчике поодаль, держа в руке бечевку, второй конец которой был прикреплен к кольцу предохранительной чеки. Так во время последней мировой войны тренировались британские коммандос, и Ти-Рекс считал, что его разведчики не хуже.
Все это помнилось ему очень живо, но сейчас было не до ностальгических воспоминаний. Роман Данилович огляделся и в два счета отыскал взглядом Якушева. Тот уже стоял, растерянно хлопая глазами.
— Данилыч, — сказал Спец, которому тоже было не до экскурсов в прошлое, поскольку он соображал быстрее Баклана и точно знал, что последует дальше. — Данилыч, я ж его обыскал!
— Вот именно, — сказал Быков и, шагнув вперед, сделал почти неуловимое для глаза движение рукой.
Тренер по восточным единоборствам, время от времени позволявший самым симпатичным своим ученицам почтительно называть себя «сенсеем», Якушев упал, как сбитая кегля, и прокатился несколько метров по склону, а потом сел, прижимая ладонь к стремительно увеличивающемуся в размерах и наливающемуся закатным багрянцем уху. Он морщился от боли, но выглядел спокойным и больше не пытался оправдаться: свято блюдя неписаный армейский закон, Быков никогда не наказывал дважды за одну провинность, и тяжесть наказания обычно соответствовала размерам проступка. Коль скоро дело ограничилось оплеухой, можно было не тратить слов и не терзаться угрызениями совести: Ти-Рекс уже вынес и привел в исполнение приговор, судя по мягкости которого, преступление Юрия не относилось к категории умышленных и особо тяжких. Спору нет, он дал-таки маху, но кто, черт возьми, мог знать, что этот болван, имея две гранаты на поясе, зачем-то прячет еще одну за пазухой?!
— Уходим, — подтверждая его догадку, коротко распорядился Быков. — Живо, живо, бойцы!
Баклан уже был готов — с рюкзаком за плечами, с автоматом в одной руке и «драгуновкой» в другой. Он протянул винтовку Якушеву; тот ухватился за приклад, рывком поднялся на ноги и, кивнув в знак благодарности, накинул на шею брезентовый ремень. Рюкзак лег на спину привычной тяжестью, и через секунду все трое уже бежали гуськом наискосок по крутому склону, держа курс на видневшиеся вдалеке развалины аула. Юрия слегка пошатывало на бегу, в голове звенело, и он не знал, вызвано ли это состояние полученной при взрыве легкой контузией, или оно стало следствием полученной от Быкова затрещины. Впрочем, что в лоб, что по лбу: оплеуха в исполнении Ти-Рекса лишь немногим уступала по силе близкому взрыву ручной гранаты, да и воздействовала, как и ударная волна, в первую очередь на головной мозг. Словом, оставалось только благодарить родителей за доставшийся от них по наследству крепкий череп…
Причина спешки, в которой они покинули место короткого привала, была Юрию понятна. Взятого ими и потерянного по его недосмотру «языка» кавказцы хватились бы в любом случае, но прогремевший за гребнем перевала взрыв, во-первых, ускорил это событие, а во-вторых, указал направление, в котором следует искать виновников таинственного исчезновения одного из участников засады. По поводу избранного Ти-Рексом маршрута тоже все было понятно. Пленный был уверен, что Расулов находится в Москве и что группа Быкова выполняет его заказ. Якушеву случалось общаться с кавказцами как в неформальной обстановке, так и во время допросов, и он был уверен: толстяк перед смертью не солгал и если и отклонился от истины, то не нарочно, а по незнанию. Таким образом, делать в ауле Исмагиловых им было ровным счетом нечего и оставалось только поскорее уносить отсюда ноги. Так что вопросов у Якушева не возникло: все было ясно и так, да и дыхание лучше было поберечь.
Баклан тоже помалкивал, не то, как и Юрий, все поняв и сообразив, не то просто положившись на командира, которому, как известно, виднее. Сказано «бегом» — значит бегом, а задавать вопросы — зачем бегом, почему не шагом и не по-пластунски — значит напрашиваться на затрещину, по сравнению с которой та, что досталась Спецу, покажется легким дружеским похлопыванием…