— Ты особенно-то не отставай, — сказал он направляющемуся к «Ладе» Баклану, — а то еще, чего доброго, потеряешься. Будешь сидеть на обочине и плакать: люди добрые, подскажите, как до Москвы добраться!
— Дело было не в бобине — раздолбай сидел в кабине, — с достоинством продекламировал Баклан и добавил в прозе: — На одних лошадиных силах далеко не уедешь, тут еще и водить надо уметь.
— Ну-ну, — сказал Якушев, — покажи-ка, дядя, что ты умеешь. Может, ты меня еще и обгонишь?
— Да раз плюнуть, — хмыкнул Баклан. — На прямой, может, и нет, а на трассе — запросто. Как ребенка на трехколесном велосипеде. Помнишь, как в песне: вот пуля пролетела, и ага…
— За руль садись, пуля, — сказал Якушев. — Постарайся хотя бы не заглохнуть, когда трогаться будешь.
— Отставить спортивные состязания, — строго приказал Быков. — Дурака валять будете, когда дело сделаем. Получите с Шапошникова, что вам причитается, купите себе по тачке и гоняйте на здоровье, пока в хлам не разобьете.
— Что я, больной — собственную машину гробить? — возмутился Баклан и, усевшись наконец за руль, запустил двигатель. — Ах ты, ласточка! Что ж ты не моя-то, а?
— Катитесь. С Богом, бойцы, — напутствовал их Быков.
Жук дал отмашку, и машины одновременно сорвались с места так, что задымилась резина.
— Вот клоуны, — сказал Жук, поплотнее натягивая кепи, с козырька которого капало, как со стрехи. — Ну, Данилыч, пора и нам по коням?
— Ни пуха, — сказал Быков, пожимая ему руку.
— К черту, — ответил Жук и, помахав на прощанье, быстрым шагом направился к скучавшему поодаль «уазику» с эмблемой ВДВ на дверце.
Роман Данилович проводил взглядом исчезающие за пеленой дождя рубиновые точки его габаритных огней и стал неторопливо подниматься по аппарели к широкому, как ворота пожарного депо, грузовому люку транспортника: настало время познакомиться с пилотами, которые должны были доставить его в Москву.
Глава 9
— Марьино, — сказал таксист.
Роман Данилович вздрогнул, открыл глаза и увидел за забрызганным окошком знакомую картину: пожелтевшие вытоптанные газоны с пересекающими их по диагонали тропинками, из-за дождей превратившимися в полоски жидкой черной грязи, стада припаркованных автомобилей у обочин, людской муравейник у распахнутых настежь дверей супермаркета и сияющие неровными россыпями освещенных окон неправдоподобно огромные, протянувшиеся на целые кварталы пластины многоэтажных домов.
— Куда тут? — спросил таксист.
— Виноват?.. — сказал Быков, зевая и протирая кулаками глаза.
— Высадить вас где? — переформулировал свой вопрос водитель.
Тон у него был вежливо-неприязненный, и Роман Данилович догадывался, в чем тут соль. Таксист ему попался разговорчивый, из тех, что обо всем на свете имеют свое собственное мнение (как правило, абсолютно безграмотное) и воспринимают пассажиров как безропотных, безответных слушателей, коим это мнение можно высказывать в широко распространенной среди профессиональных водителей категоричной, безапелляционной манере. Переубедить их в чем бы то ни было невозможно, спорить с ними бесполезно — их можно только слушать, поддакивая и кивая в знак согласия. И ничего страшного, если поддакивать вы будете невпопад, — завороженный звуками собственного уверенного голоса, оратор этого просто не заметит. Реакция слушателя его не интересует: он должен высказаться, как человек, страдающий диареей, должен как можно скорее опорожнить кишечник. Зная это, Роман Данилович вовсе не собирался вступать с водителем в пререкания, приготовившись терпеливо слушать. Но сутки у него выдались трудные, поспать почти не удалось, и его сморило, едва водитель пустился в рассуждения по поводу смещения с поста столичного мэра Лужкова. Стерпеть такое пренебрежение было нелегко, но таксист стерпел, хотя и не без труда, стимулируемый суммой, которую должен был получить в конце пути. Цену он заломил безбожную даже по московским меркам, а Быков не стал торговаться, поскольку, во-первых, спешил, а во-вторых, расплатиться намеревался деньгами Шапошникова, экономить которые не видел никакой необходимости.
— Да где угодно, — ответил Роман Данилович на вопрос о месте высадки. — Где запрещающих знаков нет, там и сойдет. Прогуляюсь немного, освежусь, а то меня что-то совсем разморило.
Одарив его полным пренебрежения взглядом, водитель резко принял к обочине и остановился. У Быкова появилось предчувствие, что, когда он распахнет дверь, под ногами окажется лужа, но этого не произошло: лужа была близко, но таксист не рискнул высадить в нее пассажира, габариты которого были способны внушить невольное уважение даже самому толстокожему и твердолобому представителю племени продавцов скорости. Копаясь в бумажнике, Роман Данилович с грустью подумал, что не совсем прав. Его гренадерский рост, армейская выправка и мощная мускулатура производили впечатление вот именно на самых тупых и твердолобых мужчин, привыкших судить о людях по себе и уважать грубую физическую силу. Ну, и еще на баб — тоже, прямо скажем, не первого сорта и далеко не семи пядей во лбу…
Он расплатился, забрал из багажника тяжелую сумку и, отказавшись от предложенной сдачи, с облегчением покинул машину. Уже начинало смеркаться, над городом неподвижно висели низкие серые облака, но дождя не было, и похолодало еще не настолько, чтобы всерьез думать о перчатках. Быков перемахнул через металлическое ограждение, что отделяло проезжую часть от газона, с усмешкой подумав, что таксист все-таки взял пусть маленький, но реванш за вынужденное молчание: не рискнув выгрузить его в лужу, он остановил машину там, где пассажиру, чтобы попасть на тротуар, нужно сперва, уподобившись горному козлу, сигать через препятствие, а потом еще месить грязь, пробираясь к асфальту через топкий, раскисший газон. И ведь не придерешься! Сказали ему: останови где угодно, лишь бы знаков не было, — он и остановил…
Очутившись наконец на тротуаре, он вынул из кармана сигареты и закурил, благо никаких активных действий пока не предвиделось, а думалось ему почему-то лучше всего именно так — на ходу и непременно с сигаретой в зубах. Пищи для размышлений у него хватало, и пищу эту, хочешь не хочешь, следовало поскорее переварить. Еще до того, как транспортный самолет поднялся в воздух, он связался с генералом Логиновым по телефону и попросил его раздобыть кое-какую дополнительную информацию, ранее казавшуюся незначительной и ненужной, но в свете последних событий ставшую жизненно необходимой.
Его превосходительство не подкачал. Он встретил Быкова на аэродроме и лично вручил ему тощую пластиковую папку, содержавшую затребованные сведения. Сведений оказалось кот наплакал; все они уместились на двух страничках компьютерной распечатки, но Быков был не в претензии: времени у генерала было всего ничего, и он совершил настоящее чудо, в такой короткий срок раздобыв хотя бы эти крохи информации.
Там же, на аэродроме, Роман Данилович ознакомился с содержимым папки и сильно помрачнел. Сведения были любопытные, но, увы, ничего не прояснили, а только еще больше запутали и без того непростую ситуацию. Поэтому сейчас, неторопливо шагая по уже успевшему просохнуть тротуару и попыхивая сигареткой, майор Быков ощущал себя так, словно шел с завязанными глазами и связанными за спиной руками по минному полю.
Навстречу ему попалась компания молодых людей призывного возраста и, судя по одежде, из семей с очень скромным достатком. Он предположил, что родители одного или двух из них, быть может, сумеют отмазать своих драгоценных чад от службы в армии, потратив на это все сбережения, но остальных в недалеком будущем наверняка ждала казарма. Логинов и Шапошников правы: если поднимется Дагестан, пламя войны в мгновение ока охватит весь Северный Кавказ, и тогда вот эти мальчишки снова пойдут умирать ни за что — за голые камни, за нефтяные трубы, за чьи-то политические амбиции и банковские счета, и без того едва не лопающиеся от наворованных денег…
Ясно, Магомед Расулов — не Аллах, не пророк и даже не единовластный хозяин Дагестана. Он один не в состоянии предотвратить новую войну, точно так же как ему не дано в одиночку ее развязать. Гибель от шальной пули генерала или даже маршала — это еще не поражение в войне, но это шаг к поражению. Если в центре убило маршала, на правом фланге противник захватил высотку, на левом уничтожил танковую колонну, а в тылу выбросил десант, фронт может сломаться. Словом, как в том старом английском стишке: не было гвоздя — подкова упала… Лошадь захромала, командир убит, конница разбита, армия бежит…
Все сводится к тому, что каждый должен держать оборону на доверенном ему участке. И майор Быков, не особенно об этом задумываясь, намеревался оборонять свой окоп до самого конца — просто потому, что служил в армии и не умел думать и поступать иначе.
Бросив сигарету в урну, он свернул на выложенную цементной плиткой дорожку, что тянулась наискосок через обширный, утыканный чахлыми прутиками каких-то саженцев пустырь к выкрашенным в приятные глазу цвета башням высотных домов в глубине микрорайона. Дом, в котором обитал Баклан, он отыскал без труда, хотя был здесь всего второй раз в жизни, — сказывалась многолетняя привычка мгновенно и безошибочно ориентироваться на любой местности, помноженная на отличную зрительную память.
Темно-серая с металлическим отливом «девятка» Лугового стояла на том же месте, где Роман Данилович видел ее последний раз. Хозяин не подходил к ней всего пару дней, но машина уже успела изрядно запылиться. Дождь, безуспешно пытавшийся смыть пыль, разрисовал ее причудливым узором: крышу и капот в желтовато-серую крапинку, а борта — в неровную полоску, как у зебры. Даже на глаз машина выглядела изрядно потрепанной, усталой и какой-то обиженной, словно отсутствие любимого хозяина глубоко ранило ее чувства.
Быков выкурил еще одну сигарету, стоя поодаль с праздным видом и исподтишка внимательно осматриваясь по сторонам. Заметить наружное наблюдение ему не удалось, но это, увы, не означало, что его действительно нет. Как бы то ни было, приходилось рисковать: дел у него хватало, а времени, напротив, было в обрез,