Вечером того же дня, возвращаясь в город со смены, они снова увидели старый автозак. Фургон стоял на обочине, дверца кузова была приоткрыта, а в кабине никого не оказалось. Движимые любопытством, они остановились, подошли к автозаку и заглянули в кузов. Внутри тоже никого не было, а стены, пол и потолок были так густо забрызганы кровью, словно здесь недавно забили небольшое стадо крупного рогатого скота.
Это было так жутко, что до самого города напарники не обменялись и парой слов. Не сговариваясь, они решили молчать о случившемся до тех пор, пока это будет возможно. Их решимость только окрепла, когда начальство ни словечком, ни взглядом не поинтересовалось, как прошла спецоперация, в которой им довелось принять посильное участие. Начальство о ней просто не знало, и они решили: так тому и быть, меньше знаешь — крепче спишь.
Залитый кровью автозак не объявился в сводках происшествий ни утром, ни следующим вечером. Он просто исчез с лица земли, словно его и не было. Мальков, грешным делом, побаивался, что их с напарником могут отправить следом за старым фургоном. Утешало одно: если бы люди, производившие захват, хотели их ликвидировать, они бы сделали это сразу же, прямо на месте. Он очень надеялся, что эта история кончилась и больше никогда о себе не напомнит, но, как теперь выяснялось, надеждам его было не суждено стать явью.
Он не знал, чему именно стал свидетелем, и не хотел этого знать. Заказная мокруха, операция спецслужб, криминальный передел сфер влияния — что бы это ни было, законностью тут и не пахло, и они с Романовым увязли в этой поганой истории по самые уши. И кем бы ни оказался подозрительный тип на «бентли», его появление в здешних краях не сулило им ничего хорошего. Теперь, когда он разъезжал по округе и всюду совал свой любопытный нос, они уже не могли делать вид, что ничего не случилось. За ними много чего числилось, и вымогательство взяток у проезжающих мимо водителей было самым безобидным и невинным из всего, что им могли предъявить. Поэтому лейтенант Мальков никак не мог решить, кого ему больше бояться — бандитов, если его недавний собеседник принадлежит к какой-то крупной криминальной группировке, или коллег из правоохранительных органов.
— Знаешь, что я думаю? — сказал он наконец хмуро топтавшемуся рядом Романову. — Я думаю, кто-то копает под Кулика, хочет посадить свою картошку на его огороде. Москвичам, наверное, у себя дома тесно стало, вот они к нам и лезут.
— Все-таки и от высшего образования бывает польза, — подумав, сказал заметно просветлевший Романов. — Голова! Кулик — мужик конкретный, резкий, сначала мочит, а уж потом вопросы задает. И братве прибыток, тачка-то крутая, джигиты за нее такие бабки отвалят, что о-го-го!.. В общем, как он любит говорить: мертвые не кусаются.
— Это из Стивенсона, — машинально заметил лейтенант.
— Да хоть из Маркса — Энгельса! Главное, суть схвачена верно…
— Хватит болтать, звони, — перебил напарника Мальков. — А то, чего доброго, свалит, ищи его потом…
Порывшись в глубоком кармане утепленных форменных брюк, Романов извлек оттуда мобильный телефон и нажал клавишу быстрого вызова.
— Здорово, кум! — гаркнул он так громко, словно рассчитывал докричаться до абонента прямо так, без помощи технических средств. — Ну, как сам? Хвораешь? Я тоже… Вот она, жадность-то! Вчера-то небось все мало было, а нынче — ну, явный же перебор!
Мальков бросил на него свирепый взгляд и демонстративно постучал пальцем по стеклу наручных часов.
— Слушай, куманек, — уже другим тоном сказал в трубку Романов. — Надо бы с Куликом срочненько связаться… Ну да, ну да, с Юрием вашим Григорьевичем… Чего? Может, ему еще и в ножки поклониться? И тебе заодно, чего уж там… Ага, а то как же… Да хватит уже пузыриться, ты слушай, я тебе дело говорю! Нарисовался тут один умник на крутой тачке с московскими номерами. Ездит, вопросы задает… Да не знаю я! По ходу, из конкурирующей организации. Тут какие-то козлы на нашей земле свои разборки клеят, и чует мое сердце — неспроста это, кум, ох неспроста…
Мимо, шурша колесами по асфальту, проехала забрызганная дорожной грязью серебристая «Лада» двенадцатой модели. Сидящий за рулем Баклан окинул быстрым взглядом стоящего около патрульной машины и что-то орущего в трубку мобильного телефона прапорщика и усмехнулся: он хорошо изучил Якушева и знал, что тот, когда захочет, может даже покойника заставить плясать гопака.
Глава 10
Аул был небольшой, и почти в каждом его доме сегодня плакали женщины, а уцелевшие мужчины играли желваками на плохо выбритых скулах и сжимали в бессильной ярости смуглые мозолистые кулаки. Накануне многочисленный и уважаемый клан Исмагиловых понес потери, каких в здешних местах не помнили уже давно. Даже в дни первой чеченской и позже, во время так называемой контртеррористической операции, Исмагиловы не теряли зараз столько молодых, сильных, способных носить оружие мужчин.
Аул был охвачен трауром, и это было слышно даже на приличном удалении от околицы. Сидя на камешке, покуривая в ожидании сумерек и краем уха прислушиваясь к доносящимся из селения многоголосым причитаниям, Валерий Жуков не испытывал угрызений совести. Все, кто погиб вчера, все, по ком сегодня плакали похожие на ворон в своих черных одеждах женщины, были вооружены. Они имели численное и огневое преимущество, они первыми открыли огонь, а значит, пенять им не на кого, кроме самих себя. Каждый, кто берет в руки оружие и целится из него в живого человека, должен учитывать вероятность того, что его потенциальная жертва стреляет быстрее и точнее. Война, пусть даже самая крошечная, в масштабах одного отдельно взятого высокогорного селения, — это не компьютерная игра, которую можно возобновить с того места, где тебя подстрелили. Здесь все по-настоящему, все всерьез, и, если ты хочешь убивать, но не готов быть убитым, тебе следует трижды подумать, прежде чем хвататься за ружье.
Самые недальновидные из журналистов и торопящиеся поскорее сделать карьеру сотрудники прокуратуры любят потрещать о репрессиях и притеснениях, чинимых военными в отношении мирного населения на Северном Кавказе. То же говорят и об американцах: ни одно сообщение о событиях в Ираке не обходится без статистики жертв среди мирных жителей. Ясно, ничего хорошего в том, что гибнут люди, нет. Жалеть их, сидя дома, в уюте и безопасности, конечно, легко, но, попадая на театр военных действий, человек очень быстро начинает понимать, что термин «мирный житель» ничего не означает. Мирный житель взявшейся за оружие мусульманской страны — это фикция, пустой звук, мираж, который исчезает, как только вы поворачиваетесь к объекту своего сочувствия спиной, давая ему возможность выстрелить вам в затылок.
— Позвольте вам сказать, сказать, позвольте рассказать, — вполголоса пропел Жук, вспомнив подходящую к случаю старинную матросскую песенку, — как в бурю паруса вязать, как паруса вязать. Позвольте вас на салинг взять, ах, вас на салинг взять и в руки мокрый шкот вам дать, вам мокрый шкотик дать…
Звук собственного голоса, раздавшегося на фоне посвиста ветра в щелях между камнями и доносящихся из аула женских рыданий, показался ему слабым и каким-то неуместным. Мудрить, подыскивая аргументы в свое оправдание, вряд ли стоило. Баклан, например, в этой ситуации высказался бы кратко и исчерпывающе: да так им и надо, пусть не лезут! Слова другие, а суть та же, и никакие рассуждения и оправдания Баклану не нужны: для него любое преступление, совершаемое по приказу Ти-Рекса и под его чутким руководством, — святое дело, за которое его впору представлять к высокому званию Героя России. И в чем-то он, несомненно, прав: солдат должен не философствовать, а выполнять приказы — идти, куда пошлют, и стрелять, в кого скажут. Только так можно одержать победу, а победителей, как известно, не судят.
Именно так Валерий Жуков поступал до сих пор, и точно так же он намеревался поступать впредь. Отданный Ти-Рексом приказ казался ему трудновыполнимым и не особенно разумным, но это был приказ, а с приказами не спорят. Роль подчиненного хороша и удобна тем, что с него взятки гладки: он выполнял приказ, а в том, что приказ был идиотский или даже преступный, не его вина.
Кроме того, Жук допускал вероятность того, что Быков прав. Чудеса случаются, и чаще всего это чудеса поганые. Вряд ли Расулов, отправившись в Москву, мог очутиться здесь, в этом ауле, но чем черт ни шутит! Скажем, такой вариант: его здесь спрятали именно потому, что искать его тут станут в самую последнюю очередь. И это вам не парадокс, ребята, а самая обыкновенная военная хитрость. Жук, если бы кто-то поинтересовался его мнением по данному вопросу, посоветовал бы именно это. Один из героев Честертона любил повторять, что лист проще всего спрятать в лесу. А где спрятать дагестанца, если не в соплеменных горах, среди земляков?
Усмехнувшись собственным мыслям, Жук поднес к глазам бинокль и посмотрел на аул. Селение казалось бы вымершим, если бы не доносившиеся оттуда причитания женщин, оплакивающих своих мужей, сыновей и братьев. Их родственники оказались чересчур самоуверенными и недостаточно сведущими в военном деле, принеся тем самым много горя своим родным. Ветер усилился, он уже не шептал и даже не посвистывал, а басовито гудел и скулил в расселинах, забираясь под одежду и заставляя Жука зябко ежиться. Он начал дуть сразу после полудня и с тех пор не ослаб и не изменил направление. Он трепал полы бушлата и пробирал до костей, но Жук был ему рад: когда ты один как перст и перед тобой стоит сложная боевая задача, в качестве союзника сойдет и ветер.
Задача перед ним стояла действительно сложная, но Ти-Рекс, как всегда, не ошибся с выбором исполнителя. Он всегда знал, кто на что годится, и не напрасно надеялся, что Жук что-нибудь придумает.
Он мог бы провести разведку традиционными методами, день за днем сидя на этой скале, как какой-нибудь чокнутый отец Федор, и высматривая в бинокль женщину или подростка, регулярно носящего еду и питье в неприметную хозяйственную постройку. Но это отняло бы слишком много времени, как и другой план, согласно которому Жук предполагал временно поселиться в ауле под видом безобидного дурачка-побирушки, готового выполнять черную работу в обмен на скудную кормежку. Положение казалось безвыходным, но Жука, как это часто случалось, выручила начитанность.