Я предлагаю Аве нарядиться во что-нибудь, и она вприпрыжку убегает. И вот я одна в своей кухне, королева пустого королевства. Вино кислое на вкус, но я продолжаю пить. Всю жизнь я хотела быть матерью. Мне нравились мои работы, я получала от них удовольствие, боролась за продвижение и повышение зарплаты, принимала ту или иную сторону в офисной политике, но это были работы, а не карьера, то, что помогало скоротать время перед началом настоящей работы. Сейчас двое моих детей уже ходят в школу, и жажда найти себя в чем-то другом становится все сильнее. Я понимаю, что это отчасти объясняется страхом — страхом, что я стану старомодной, отставшей от времени и отношений. Пол непрерывно вертится вокруг интересных идей. Может быть, я отстала. Я наливаю еще вина, сентиментальное копание в себе берет верх.
Услышав, что Ава громко спускается по лестнице в моих туфлях на высоких каблуках, я вытираю рукавом свитера слезы жалости к себе. Она медленно заходит в кухню, не снимая мои шпильки. На ней костюм Белоснежки, поверх которого натянуты сказочные крылья, на голове сверкает корона. Порой меня удивляет моя любовь к дочери.
— Ах, Ава, ты такая красивая!
— Я не могу его застегнуть.
Платье волочится за ней по полу. Я протягиваю руки, чтобы она подошла ко мне, но у меня уже не получится окунуться в ее детство и чистоту, чтобы частичка этого чуда передалась и мне.
— Это мой ремень. Ты можешь повязать его?
В своих идеальных ручках с маленькими ямочками на суставах пальчиков она держит шарф Пола с огромным кровавым пятном.
— Где ты это нашла? — Мой голос доносится словно издалека.
— В коробке с нарядами.
— Вот что я скажу: ты можешь взять мой ремень.
От восхищения Ава широко открывает глаза, а я снимаю с джинсов свой ремень.
— Специально для тебя.
Я мягко забираю шарф Пола, разматывая его у нее с ладошки, и крепко сжимаю. Она выпускает его и хватает мой ремень, а потом убегает в гостиную.
Шарф Пола кашемировый, с модными и бесполезными добавками — с шерстью кролика, альпаки или с пашминой. Когда-то я помнила, с чем именно. Шарф не очень длинный, чуть пушистый, в стильную полоску. Я купила его на прошлое Рождество. Что купить мужчине, у которого есть все? Каждый год одно и то же, потому что он вечно теряет это. Даже выбирать подарки для Пола легко. Симпатичный парень-гей аккуратно завернул шарф в тонкую оберточную бумагу и сказал:
— Пусть ему будет тепло.
Он протянул мне бумажный пакет с толстой лентой на ручках.
Я знаю, как ты завязываешь этот шарф, Пол: туго обматываешь вокруг шеи, а короткие концы свисают на груди. Возле одного края, напоминая розу, красуется коричневое пятно, твердое и ломкое на ощупь. Это значит, что кто угодно мог истекать кровью и прислонился к твоей груди, но ты сказал, что оттаскивал собаку. Вот что ты мне сказал, Пол: ты оттаскивал с дороги собаку. Меня охватывает паника.
Это именно то, что он искал в последние несколько дней. Но его, как и меня, провела наша дочь, которая спрятала шарф в коробку с нарядами, в свой личный сундучок с сокровищами. Там наверняка было много крови. Я долго прожила с кровью, Пол, как и все женщины. У меня начались месячные в тринадцать лет. То есть они длятся уже около двадцати пяти лет. Я родила двоих детей. Кровь на хлопке, кружевах, вискозе, шелке, подкладке, бумаге… Я знаю, как выглядит кровь, когда она появляется на моих простынях, простынях других людей, на трусах, пижамах и ночных рубашках, на плотных участках джинсов, даже на клетчатых сиденьях лондонских автобусов. Поэтому я знаю, что это пятно глубоко и быстро впиталось. Неужели этот кто-то обнимал тебя? Было ли его лицо или губы близко к твоим? Что он говорил? Он просил, умолял, кричал или умирал?
Я кладу шарф на кухонный стол, словно собираюсь сделать аутопсию. Потом наклоняюсь к пятну и нюхаю его. Забавно, насколько уникальна и единственна в своем роде эта жидкость, что течет по нашему телу, но когда она вытекает, невозможно определить, кому она принадлежит. Невозможно для человеческого глаза, но не для лаборатории с микроскопами, где группы крови распознаются и идентифицируются, — полицейской лаборатории. От шарфа доносится еле уловимый запах пива и соответствующего заведения. Я опускаю глаза на стол, смотрю на эту полоску ткани и осторожно поглаживаю ее.
Я читала, что мы готовимся к весне так же, как животные: волосы выпадают, клетки кожи отмирают. Это легко заметить на полу возле зеркала в ванной, на одежде и на модном шарфе Пола. Я поднимаю белую волосинку. Она может принадлежать в том числе и Аве. Все может быть.
Я не отвожу глаз от шарфа, будто он может неожиданно подняться и уйти. Бокал с вином пуст, головная боль прошла. Кто-то звонит в дверь.
Я знаю, что это Пол. У него есть ключи, просто он никогда ими не пользуется. Он хочет, чтобы дети или я — а еще лучше, все вместе — открывали входную дверь и встречали его на пороге, словно он только что вернулся после долгих лет сражений. Я слышу, как Джош бежит вниз по лестнице и открывает замок. Скрестив руки на груди, я не двигаюсь с места и продолжаю пристально смотреть на шарф. Пусть он войдет в кухню и увидит его, а потом все объяснит. Образ Джерри Бонакорси, которого заталкивают в полицейский фургон, неожиданно возникает в моей голове. Состояние неопределенности испарилось, я готова к сражению.
— Мама, это полицейский!
Я подрываюсь с места, хватаю шарф и засовываю его в стиральную машину. Такое чувство, что в моей жизни не было ничего важнее, чем просунуть этот шарф через круглую дверцу.
— Иду.
Я стараюсь, чтобы мой голос звучал как обычно, а сама в это время захлопываю машинку, насыпаю в отсек порошок и поворачиваю диск на холодную стирку. Я оставляла кровь на многом, и я счищала кровь со многого. Вот, Пол, что делают женщины: мы вычищаем. Я вычищаю для тебя. Такая уж я — смываю опасность, стирая твою ошибку, твою самую ужасную оплошность. Я твоя жена, Пол, и даже в этом я с тобой. Что бы ты ни сделал, я буду стоять за тебя, как стояла рядом с тобой у алтаря много лет назад. «Я буду любить, поддерживать, уважать и защищать его, пока смерть не разлучит нас». Если я обещаю, Пол, я держу слово. Ради тебя я все отстираю, ради тебя я обману. Я жду, пока запустится стирка. Драгоценные секунды уходят, но я отчетливо осознаю свой долг как твоей жены: защитить своих ни в чем не повинных детей, твой успех и мою идеальную жизнь. И лжесвидетельство не такая уж и высокая цена.
— Иду-иду.
Я беру бокал и направляюсь к двери. Если кто-то решит, что я пьяна, то это даже к лучшему.
Глава 13
На самом деле полицейские — это две женщины, одна из которых гораздо выше другой. Они плечом к плечу стоят на нашем пороге. Одна из них заглядывает в блокнот, прежде чем спросить:
— Пол Форман дома?
Джош смотрит на них с открытым ртом. Никто не улыбается. Ава спешит в гостиную и останавливается позади меня, обвивая руками мою ногу. Я предельно спокойна.
— Нет, он на работе. Что-нибудь случилось?
— Вы его…
Она умолкает, ожидая, что я заполню паузу.
— Я его жена. А что случилось?
Я ставлю бокал вина на полку у двери. Невысокая женщина провожает его взглядом.
— Это сержант Карен Уайт, — произносит высокая худая женщина, — а я инспектор Анна-Мария О’Шиа.
Обе поднимают свои удостоверения, а я отступаю в сторону и приглашаю их войти. Я замечаю, что полицейская машина припаркована у дома и своим желтым цветом сигнализирует всей округе, что у нас неприятности.
— Нам нужна его помощь в одном деле. Вы не знаете, когда он вернется?
— Вообще-то я думала, что это как раз он. Он всегда звонит в дверь, когда приходит домой. — Я заполняю наступившее молчание нервным смехом. — Уверена, он не заставит себя долго ждать. Я могу позвонить ему, если хотите.
— У вас есть оружие? — спрашивает Джош.
— Джош!
— Нет, мы не носим оружие, — отвечает О’Шиа.
Но все равно не улыбается. Наверное, поводов в работе полиции для этого мало, совсем как у сотрудников похоронного бюро.
— Они слишком заняты, чтобы отвечать на твои вопросы, Джош. Почему бы тебе не пойти и не поиграть наверху?
Это самое нелепое из всего, что Джош когда-либо слышал. А услышав по рации переговоры полицейских, он просто прирастает к полу.
— Входите, входите, — прошу я и завожу их в гостиную.
Я опускаюсь в кресло, давая понять, чтобы они располагались на диване, откуда хорошо видно несколько наших идеальных семейных фотографий, расставленных на бюро. На одной из них Пол пытается заниматься серфингом в Корнуолле, несколько фотографий, где дети резвятся на залитом солнцем пляже, и предмет моей гордости: черно-белое фото Пола и детей в стильном беспорядке простыней — здесь отлично показан его сильный торс, а длинные руки и накачанные плечи как бы защищают наших детей.
— Это как-то связано с Мелоди?
У сержанта Уайт такое лицо… Я бы назвала его насупленным. Она смотрит на меня, прищурив глаза.
— Вы знали ее?
— Да. Простите, могу я предложить вам что-нибудь выпить или перекусить?
Они качают головами.
— Мы хотим установить, где был Пол в понедельник ночью. Чтобы не допрашивать его, — говорит О’Шиа.
— Я думала, вы арестовали Джерри Бонакорси. Видела по новостям сегодня.
— Мы опрашиваем многих людей. Произошла утечка информации, которой не должно было случиться.
— Но белая веревка, на мой взгляд, является весомым доказательством, разве нет?
Женщины переглядываются, но я не понимаю почему.
— Не могли бы вы вспомнить понедельник, — настойчиво говорит О’Шиа.
— Понедельник… — Я делаю вид, будто вспоминаю начало недели. — Сегодня пятница… Наверняка он был здесь, со мной. Что в понедельник идет по телевизору? — громко спрашиваю я.
В ответ тишина.
— Вы собираетесь забрать маму в тюрьму? — интересуется Джош.
Сержант Уайт глубоко вздыхает.
— Джош, ты не мог бы взять Аву и пойти в кухню? Мне нужно поговорить с полицейскими.