В половине двенадцатого ночи дежурный по комендатуре майор Блинов проинструктировал своего помощника, которым сегодня был прапорщик Шубин, и пошел спать в комнату отдыха.
Прапорщик Шубин остался один. Теперь, пока не наступит рассвет, в его руках будет сосредоточена власть. Всех задержанных солдат будут приводить к нему на суд. Его суд будет кратким, но справедливым. Вот тут и пригодятся волевые качества Шубина. Жалость? Шубин не может позволить себе такую роскошь. Хотел бы, но не имеет права. Спокойствие, выдержка, логика. И воля, еще раз воля! Только так можно правильно распорядиться властью. А ради этого можно и не поспать сутки.
Честно говоря, Шубин ходил бы в наряд помощником дежурного по комендатуре хоть каждый день. Вот есть же такая должность — начальник гарнизонной гауптвахты. Как раз для него. Жаль только, это офицерская должность. Сидит там старлей Целко из их части по прозвищу Целкин. До этого он был освобожденным секретарем комсомольской организации первого дивизиона. По тому, как его ненавидят солдаты и презирают офицеры, тоже видно — волевой человек. Ходит Целкин по гауптвахте в ковбойских сапогах, которые ему стачал рядовой Плотников по прозвищу Нос. Летом Целкин меняет сапоги на шнурованные десантные ботинки, а зимой — на унты из собачьего меха. И никто Целкину не указ. А Носу за его мастеровитость он устроил такую райскую жизнь на гауптвахте, что тихому и скромному оператору угловых координат СНР[20] ничего не оставалось делать, как стать злостным нарушителем воинской дисциплины, чтобы почаще попадать в лапы Целкина. Вот и сейчас за злостное нарушение дисциплины во время проведения ответственных политзанятий Носа посадили на гауптвахту. Нос взял с собой на губу хромовые сапоги Паренька, чтобы тоже сделать ему ковбойский каблук. Солдатня любит этого горе-офицера. Ну, понятно, он же им пряники в солдатской лавке покупает постоянно, а половину выданного на усиление оркестра спирта вообще после смотра отдал своим музыкантам-придуркам. А если разобраться, то этот Паренек-то преступник самый обыкновенный. Военный преступник, потому что есть такая статья — за панибратство. От двух до пяти. Жалко только, что полковник Сивашов носится с этим оркестром и Пареньком. Вон комбата Галимова чуть самого не посадил на гауптвахту как-то из-за оркестра.
В это ночное время, когда на безмолвной темной планете он оставался практически один, Шубин любил размышлять. Тем для размышлений было не так уж много. По правде сказать, это были вариации одной и той же темы. Поэтому Шубин начал подсчитывать, в каком бы звании он сейчас находился, если бы его не отчислили из военного училища. По срокам выходило, что Шубин должен был быть уже капитаном, а возможно, и майором. Тогда была поставлена на карту честь дамы, задета честь мундира, и Шубин вынужден был набить морду одному майору. За что и поплатился, однако спас честь мундира.
Правда, получающуюся картину портил один нехороший факт. Этот мерзкий фактик мелькал на задворках сознания Шубина, подпрыгивал там, нагло махал ручками и мешал Шубину сосредоточиться. Настырный фактик состоял в том, что на самом деле прапорщиком Шубин стал, окончив школу прапорщиков, куда попал по окончании срочной службы. А избитого в защиту чести майора, как и таинственной дамы, вовсе не существовало в реальности.
— Начистил бы я ему рыло, — пробормотал Шубин. — Встретил бы — убил.
В это время зазвонил телефон.
— Помощник дежурного по комендатуре прапорщик Шубин, — сказал Шубин в трубку.
— Это адъютант командующего майор Грызлов. Прапорщик, сейчас к тебе приведут задержанного, Куликов фамилия. Ты его посади в камеру, а я завтра с ним разберусь. И припугни его там. Понял, да?
— Так точно, товарищ майор, — сказал Шубин. — Есть посадить и припугнуть!
Паренек сдал задержанного солдата Шубину и пошел обратно, дожидаться рассвета на кожаном диване генеральской бани.
Шубин вышел из-за барьера, энергичными движениями оправил мундир и подошел вплотную к задержанному. Перед ним стоял высокий парень со спокойным взглядом. Генеральский холуй сказал припугнуть, значит, это желание самого папы-генерала. Чистый подворотничок, аккуратная стрижка, даже запах одеколона. Водитель генеральской «Волги» и хахаль генеральской дочки. Такому есть, что терять. Это хорошо. С таким можно работать. Это тебе не грязный малыш Мандрик, которому терять нечего. Который ни за что не держится, даже, похоже, за свою никчемную жизнь. С таким материалом работать тяжело, практически невозможно. Вон как вчера этот Мандрик поговорил с начальником комендатуры Рымарем. Логично.
— Вы знаете, что вас ожидает? — корректно спросил Шубин задержанного.
Куликов молча пожал плечами.
— За панибратство — от двух до пяти! — растянув губы в змеиной улыбке, сказал Шубин. — Вам понятно, товарищ солдат?
Куликов наморщил лоб, силясь понять сказанное. Что за панибратство? Первое, что пришло в голову, что этот странный прапорщик пьян. Но запаха вроде нет.
— Какое панибратство? — Куликов непонимающе посмотрел на Шубина.
— Какое панибратство, это разберется суд. Вы влезли в опасную игру, товарищ солдат.
Шубин взял со стола пустой стакан, подошел вплотную к солдату, так, что уперся в него животом, и сказал, дыша ему в лицо:
— Дышите в стакан!
Куликов послушно взял стакан и начал дышать в него, как того требовал прапорщик. Через некоторое время Шубин забрал у него стакан, сунул туда хищный нос и стал нюхать.
— Ничего, — проворчал он, не учуяв запаха спиртного. — И не таких обламывали. Смотреть в глаза! Сейчас вы пойдете в камеру и будете там ждать трибунала, понятно? От двух до пяти я вам гарантирую!
Шубин сел на стул и затих. Через некоторое время он поднял глаза на Куликова и миролюбиво спросил:
— А ты знаешь, кто я?
— Нет, — пожал плечами тот.
— Ты находишься перед старшим офицером. Я был майором. Все случилось тогда из-за такого подонка, как ты, понял?
— Ага, — согласился Куликов.
— Я должен был выбирать одно из двух, — продолжал Шубин тихим голосом. — От этого выбора зависело многое. И я выбрал офицерскую честь! Не захотел становиться подонком, понимаешь, солдат?
— Ну да, — согласился Куликов с таинственным старшим офицером.
Некоторое время Шубин раскачивался на стуле, потом встал, подошел к задержанному и, презрительно ухмыльнувшись, сказал:
— Что вы можете знать об офицерской чести?
Куликов в очередной раз недоуменно пожал плечами:
— А зачем мне это?
— А затем, — угрожающе сказал Шубин, — что вы можете врать кому угодно, но только не мне, понятно? Мне стоит ухватиться за ниточку, и я распутаю весь клубок! Для таких, как вы, товарищ солдат, у нас в армии есть специальная статья! За неуставные отношения! От одного до трех, понятно?
— Что понятно?
— А то, — сказал Шубин, — что вы завтра пойдете под трибунал! За неуставные отношения с дочерью командующего и оскорбление старшего офицера!
— Кого я оскорбил? Это вас, что ли?
— Именно! — с вызовом сказал Шубин. — Вы очень догадливы, товарищ солдат! Но не учли одной мелочи, которая очень дорого будет вам стоить! В моем лице вы оскорбили весь офицерский корпус!
Куликов улыбнулся и сказал:
— Да как я мог оскорбить в вашем лице старшего офицера? Я ж даже еще анекдота не рассказал.
— Какого анекдота? — Шубин непонимающе вскинул глаза на солдата.
— А про осла. Хотите, расскажу?
Шубин некоторое время молча мерял шагами комнату, как будто что-то обдумывая. Можно прямо сейчас бросить наглого бойца в камеру. Но это будет его, Шубина, поражение. Логика, еще раз логика! Конечно, анекдот будет оскорбительный. Но никто же не слышит…
— Ну, что ж, давай, солдат, давай. Только хорошо подумай сначала. Я хочу тебе дать этот шанс, — задумчиво сказал Шубин. — От того, как ты его используешь, зависит твое будущее.
— Ага. Так вот, встретились в пустыне прапорщик и осел. «Ты кто?» — спрашивает осел. Прапорщик оглянулся вокруг и говорит: «Я офицер. А ты кто?». Осел тоже оглянулся и говорит: «А я лошадь!»
Не боится, сволочь! Улыбается. Вместо правосудия получается какая-то ерунда! Засядет теперь в голову этот анекдот, как заноза. Что-то неудачное дежурство сегодня.
— Ваш так называемый анекдот, товарищ солдат, был записан на звукозаписывающую аппаратуру, — сказал Шубин без особой уверенности. — И будет внесен в протокол и приобщен к делу.
Шубин прошел за барьер к журналу регистрации временно задержанных и уставился в него. Потом оторвался от журнала и устало произнес:
— Я давал тебе шанс. Я сделал все, что мог.
Тяжело поднявшись, Шубин подошел вплотную к Куликову и, прищурившись, стал в упор его разглядывать. Куликов отвел взгляд от болотно-зеленых глаз беспокойного прапорщика и уставился в пол. «Всем известна демоническая сила взгляда фюрера», — всплыла в голове Шубина фраза из фильма «Щит и меч», который недавно показывали в солдатском клубе. Шубин довольно усмехнулся.
— Ду ю спик инглиш? — внезапно спросил он Куликова.
— Ноу, — машинально ответил Куликов.
Шубин презрительно хмыкнул, как будто ему не хватало именно этого логического звена, и бросил:
— Руки за спину! Пошел в камеру!
Прапорщик Собакар был подавлен. Вообще-то Собакар был нормальным мужчиной лет тридцати и являл собой тот редчайший случай, когда солдаты хорошо относились к прапорщику. Но вот с патрулем у Собакара, как говорится, не заладилось и все. Уже несколько раз подряд с ним приключалась одна и та же история. В конце дня помощник начальника комендатуры старший лейтенант Крупа просил Собакара задержаться. Когда все выходили из комнаты, Крупа объявлял Собакару:
— Товарищ прапорщик, вы пьяны!
Никакие оправдания совершенно трезвого Собакара не имели значения. Прапорщик помещался на сутки в камеру временно задержанных для офицеров и прапорщиков. Причины такого поведения Крупы оставались загадкой для всех, включая самого Собакара. Может, это был природный цвет лица Собакара, напоминавший свежеизготовленный кирпич, может, это были какие-то тайные струны души самого старшего лейтенанта Крупы, которые нечаянно задел когда-то Собакар. В общем, заступая сегодня в патруль, Собакар грустно сообщил жене, что вернется, вероятно, через двое суток. И маршрут у него, кстати, всегда самый неприятный — второй. Он проходил по самой окраине городка, и в него было включено общежитие ПТУ.