Доставив плененного во время свидания рядового Куликова на гауптвахту, Паренек зашел навестить находившегося здесь уже третьи сутки лейтенанта Круглова. Круглов был как и он двухгодичником и причины своего помещения на офицерскую гауптвахту не знал, хотя размышлял об этом немало. Приказ об определении Круглова на гауптвахту отдал капитан Галимов, комбат третьей батареи. Вообще-то Галимов не был непосредственным начальником Круглова и поэтому не мог отправить его под арест. Но случилось так, что Галимова поставили замещать заболевшего командира дивизиона майора Кузьмина. С этой должности, хоть и временной, он вполне мог распорядиться судьбой Круглова и огласил приказ относительно его в первый же день своего командования дивизионом. А все дело было в том, что двухгодичник Круглов при встрече в части с Галимовым отдавал ему честь и протягивал для рукопожатия руку. А иногда еще и говорил: «Привет, Ринат». Галимов, загнанный в тупик наглым поведением студента, уже и так и сяк избегал встреч с Кругловым, а тот знай себе: «Привет, Ринат», — и руку тянет. Ну и доприветствовался, теперь пусть на нарах отдохнет, подумает. Если бы первым протянул руку Галимов, это было-бы естественно, он капитан и комбат, захотел и поздоровался. Ну, если бы Бас или Висляков тянули первыми руку, тоже с известной натяжкой можно, вроде свои, хоть они и лейтенанты, а Галимов целый капитан. А тут какой-то студент недоразвитый. Вот как этот Паренек из его батареи, хуже самого распоследнего солдата. Галимов ему так прямо и сказал:
— Ты ж, Мальцев, задержался в своем развитии, как в умственном, так и в физическом, понимаешь?
А это чмо болотное отвечает:
— Ну да, задержался. Я к вам в армию не набивался.
И вообще, батарейку ему Бог послал ту еще — Дима-дурачок, Паренек, Плейшнер малохольный. Кошмар… Хотя вон у капитана Козлова — Лось. Секретарь комсомольской организации дивизиона, но троих стоит, а то и четверых. Как ни старались тогда замять тот факт, что температура зимой в казарме на харанорском угле может быть 25 градусов по Цельсию, а он просочился аж в штаб округа. А какой-то стукачок вообще написал в Москву в «Красную Звезду». Это ж из-за одного сумасшедшего младшего лейтенанта экономика целого региона под угрозой!
Вместе с Кругловым в камере офицерской гауптвахты находился еще один лейтенант из их части, мариец Янцыбаев. Небольшого роста, краснолицый, с бесцветными ресницами, Леня Янцыбаев был тишайшим и ничем не примечательным человеком. Среди его особенностей можно было, пожалуй, отметить только одну — в состоянии алкогольного опьянения, в которое он приводил себя регулярно, в среднем два раза в неделю, тихий лейтенант Янцыбаев возвращался домой в офицерское общежитие и начинал молча душить своего соседа по комнате старшего лейтенанта Боброва по прозвищу Бобр. Из-за этой своей особенности Леня Янцыбаев получил прозвище Леха-лютый. Бобр был значительно мощнее своего обидчика, но поскольку Леха-лютый возвращался поздно ночью, то Бобр уже спал и поэтому воспринимал действия странного марийца как ночной кошмар, внезапно становившийся явью. Бобр был старше других обитателей холостяцкой квартиры и тихо презирал их всех, но ничего поделать против Лехи-лютого не мог по нескольким причинам. Во-первых, Бобр был карьеристом и поэтому не имел права портить свой имидж карьерного офицера бытовой дракой с младшим по званию. Карьерными же соображениями объяснялся и факт проживания Бобра в холостяцком общежитии. Бобр не первый год терпеливо высматривал себе пару среди полковничьих дочек, но пока безуспешно. Во-вторых, краснолицый мариец из-за этой всей истории с ночным душением Бобра стал пользоваться определенным авторитетом у обитателей восьмой квартиры — Баса и Лося. И один и другой сильно не любили Бобра за правильный образ жизни и искали малейшего повода, чтобы применить к нему рукоприкладство. Пытаясь как-то разрешить свою проблему, Бобр ходил к начПО Клещицу, но тот односложно предлагал Боброву жениться, тогда, мол, и получит отдельную квартиру. Доведенный до отчаяния, Бобр уже подумывал, а не жениться ли на ком попало, хоть, например, на Люсьен, которая положила глаз на Вислого. После очередного нападения марийского душителя Бобров пошел к командиру Сивашову и показал ему следы от пальцев на своей шее. Леху-лютого из-за этого и посадили на гауптвахту.
Начальник гауптвахты старший лейтенант Целко, не обнаружив у вновь поступившего арестанта рядового Куликова никаких творческих задатков и поэтому потеряв к нему всяческий интерес, нагрузил его вещмешком с песком и приказал выполнять приседания во внутреннем дворе гауптвахты. Достав из ящика стола тренерский секундомер, Целкин уже собрался идти выполнять свой воинский долг, то есть мерить пульс Куликова, как тут заработал ящичек ГГС[24]. Дежурный с КПП докладывал, что у ворот гауптвахты находится какая-то девушка, которая назвалась дочерью генерала Котлярова и требует, чтобы ее пустили к арестованному Куликову.
— Паспорт у нее смотрел? Пусть покажет, — сказал озадаченный Целкин.
— Сама показала, как пришла. Котлярова, ага.
Убрав с глаз на всякий случай работавшего с каминной мозаикой Носа и приседавшего во дворе с мешком Куликова, Целкин двинулся к проходной. Открыв калитку, он увидел стройную девушку в коротком плаще и с пакетом в руке.
— Я начальник гарнизонной гауптвахты Целко, — осторожно представился Целкин.
— Настя, — сказала девушка.
— А по батюшке? — хитро прищурив глаз поинтересовался Целкин.
— Георгиевна.
«Совпадает», — подумал Целкин и спросил:
— Чем обязан?
— Я хочу навестить Сергея Куликова, его сегодня доставили к вам.
— Понимаете, у нас не больница и даже не военная часть, здесь находятся арестованные, — осторожно сказал Целкин.
— А мне надо. В порядке исключения. Никто не узнает.
— Я офицер, — немного осмелев, весомо сказал Целкин. — Есть присяга. Есть устав гарнизонной службы.
— И что там написано?
— Где?
— Ну, в присяге, мы же о ней говорим. Или в уставе, какая разница.
— Видите ли, девушка, для вас, может быть, и нет разницы, а вот для офицера…
— Товарищ офицер, — жестко перебила его генеральская дочка, — ну и что в присяге написано про Борзинский пивзавод? И про канистру пива?
«Ах, коза! Откуда узнала»? — обреченно подумал Целкин. «Ну да, от солдатни из гаража и узнала. Шила в мешке не утаишь. Тем более канистры с пивом. Только не одну, а две. Это Рымарь придумал, он же меня и снимет за это с должности. А дальше путь один — в секретари комсомольской организации дивизиона. И прощай, оружие! Прощай, библиотека, а главное, прощай, власть. Пусть небольшая, но зато полная. Вместо уютного кабинета с инкрустированным каменьями камином он будет приходить утром в часть и становиться в строй с такими же, как он, старшими лейтенантами.
— Хорошо, — помедлив, согласился Целкин. — Я все устрою. Только этого никто не должен видеть. Настасья Георгиевна, Вас устроит мой кабинет? Только про пивзавод, это… Ну, Вы понимаете? Не стоит… Это ж Вы понимаете, — Целкин неопределенно повертел растопыренной ладонью около собственной головы.
Идея отправки содержащихся на гауптвахте солдат на работы на местный пивзавод взамен двух канистр пива принадлежала начальнику городской комендатуры подполковнику Рымарю. Для самого же Целкина эта дурацкая идея оказалось только головной болью. Доставить и забрать солдат на пивзавод дежурной машиной комендатуры было самым простым. Немного сложнее был тот факт, что солдаты с пивзавода возвращались с такими вздутыми животами, что не могли застегнуть на себе армейские брюки. Перепробовав несколько вариантов противодействия этому Целкин просто махнул на это дело рукой.
Самой большой проблемой неожиданно оказался вопрос: куда девать добытое пиво? Одну канистру Рымарь брал себе. Управляться с ней Рымарю помогал его помощник старший лейтенант Крупа. А вторая канистра доставалась Целкину. Друзей у Целкина не было, выпить ее один он не мог, а вылить было жалко и глупо. Временный выход Целкин нашел в том, что за две канистры пива выменял у начальника склада горюче-смазочных материалов новую двухсотлитровую бочку для солярки. Установив ее на территории гауптвахты, он стал сливать пиво туда. Когда бочка наполнилась до половины, на территории гауптвахты установился устойчивый дух перебродившего пива. Тогда Целкин решил вообще отказаться от своей доли, но встретил неожиданный жесткий отпор от Рымаря. Сообразив, что, отказываясь от дармового пива, он может вообще лишиться своей должности, Целкин был в конце концов вынужден забирать свою долю и тайком выливать ее в унитаз служебного туалета.
— Ну, конечно, я все понимаю, — улыбнулась генеральская дочка. — Иначе я сюда не пришла бы. Ваш кабинет не подойдет. Я встречусь с Куликовым за воротами гауптвахты, а через два часа он вернется.
— Вернется? — растерянно пробормотал озадаченный начальник гауптвахты. — С какой стати?
— Он человек чести. Пообещает вам и вернется. Когда-то большевики отпустили из тюрьмы анархистов на похороны князя Кропоткина под честное слово. И они все вернулись. Все очень просто. Дали честное слово и все.
— Видите ли, Настасья Георгиевна, я служу здесь уже третий год и ни разу не видел…
— Ну так, наконец, увидите, — перебила Целкина Настя. — Кроме этого, это слово даю вам я. Или у Вас есть сомнения в моей чести?
— Это должностное преступление. Ваш батюшка первый…
— Вот именно, мой батюшка! Сегодня вечером мой батюшка будет знать о ваших махинациях на пивзаводе!
— Это шантаж… Вы же человек чести… — озадаченно пробормотал Целкин первое, что пришло ему в голову.
— Если я человек чести, то, значит, выполню свое обещание и Куликов вернется через два часа. А если я не человек чести, то сегодня вечером я донесу на вас генералу Котлярову. Похоже, у вас нет выбора. В каком-то смысле вам не повезло.
«Генеральская хватка», — подумал Целкин и спросил: