Из сиреневого тумана медленно выкатился могучий красный локомотив. Важно постукивая на входных стрелках колесами, он вытащил за собой вереницу вагонов с ярко освещенными окнами и белыми табличками «Пекин-Москва». Борзя — первая станция после пересечения китайской границы, и поэтому пассажиров здесь еще мало. Зашипел воздух, лязгнули сцепки, и поезд медленно остановился.
Лось и Паренек подошли к вагону и стали перед тамбуром.
— Возьми мое офицерское удостоверение, — сказал Лось Пареньку. — Спрячь, мне с ним нельзя ехать, первый же патруль вернет обратно под конвоем. Может быть, я тебе напишу, куда мне позвонить, поговорим. Подписываться не буду, тут все просматривают. Забери мои кубки и спрячь. Если вырвусь — дам о себе знать и верну долг.
В это время на перроне показался военный патруль. Офицеров было не один, как обычно, а два. Их сопровождали несколько патрульных солдат. Офицеры пристально всматривались в лица отъезжающих.
Лось безвольно опустил сумку на землю и пробормотал:
— Все… Это за мной. Судьба-паскуда! Не пускает…
Паренек что есть силы ткнул кулаком Лося в бок ватной куртки и прошипел:
— Иди! Взял сумку! Взял, я сказал!!!
Лось удивленно посмотрел сверху вниз на Паренька и поднял сумку.
— Пошел в вагон! Тихо! Пошел, я сказал! Я их отвлеку.
— Прощай! Дай тебе Бог… Всего… Счастья дай тебе! Прощай, — сказал Лось дрожащим голосом.
Сгорбившись и втянув коротко стриженную голову в плечи, он нерешительно зашагал к тамбуру. Патруль двигался в том же направлении, так что пути их должны были пересечься.
Паренек подошел к фонарному столбу, стоявшему на перроне, и, наклонившись к нему под углом, обнял его руками.
Патрульный офицер подошел к Пареньку и похлопал его по плечу:
— Что, воробей, нахохлился? Куда едешь?
Паренек повернул голову и краем глаза увидел, что Лось, предъявив билет проводнику, вошел в вагон. Вокзальные часы показывали двадцать два десять. В двадцать два пятнадцать по расписанию поезд убывает со станции Борзя.
Значит, еще пять минут.
Стоя в обнимку с фонарным столбом, за шесть тысяч километров от своего дома, от института физики с портретами великих физиков, Паренек думал сейчас только о том, как продержаться эти пять минут у этого фонарного столба. Пока не тронется поезд. Все физики вместе с Поплавской могли проваливаться к черту! Сейчас было важно только то, чтобы Лось успел уехать на этом медлительном поезде.
— Что вертишь головой, воробей? — патрульный опять похлопал Паренька по спине. — Где ж ты так газанул? А ну, идем!
— Нельзя! — закричал Паренек и еще крепче вцепился тонкими руками в столб.
— Да что-то он на пьяного не похож, — сказал второй патрульный. — Псих, что ли? Ты что, двухгодичник? Берут в армию совсем придурков каких-то… Ну хоть чуть-чуть смотрели бы! Ты чего здесь делаешь? Из какой части? А ну, отпусти столб! — и офицер рванул Паренька за руку.
— Нельзя!!! — истошно заорал Паренек и, вырвавшись из рук патрульного, опять обхватил столб руками.
На шум вокруг них начали собираться вокзальные зеваки.
— Взять его! — скомандовал патрульный солдатам.
Солдаты неспешно стали отрывать Паренька от столба, и в это время раздался гудок локомотива. Лязгнули сцепки, и состав медленно покатился вдоль перрона. Лось прижался лицом к окну купе и, растирая кулаком слезы на худом лице, не отрываясь смотрел на Паренька, который что-то орал как ненормальный, вцепившись руками в фонарный столб, а патруль заламывал ему руки.
Глава 16Дела солдатские
Над возведением забора трудились десятка два солдат. За их работой наблюдали два сержанта. Они грелись у костра, разожженного из досок, принесенных для нового забора, и неспешно обсуждали свои дедовские дела.
Зимой для того, чтобы вбить в землю столб, сначала ломом нужно выдолбить лунку, потом в нее из канистры залить солярку и поджечь. Размороженную таким образом землю дальше уже можно копать лопатой. В прошлом году примерно в это же время тоже возводили забор, но за прошедший год он весь пошел на растопку парового котла. С паровым котлом работает паровик. Паровик прикрепляется к котлу на все два года несения службы. В его обязанности входит давать пар в столовую три раза в сутки. Каждый день помощник дежурного по части в пять часов утра будит паровика, и тот идет в котельную разводить паровой котел. Для разведения котла он отрывает несколько досок от забора, окружающего котельную, так что за год от забора ничего не остается, включая столбы, которые паровик тоже использует по назначению.
Солдат-еврей, впрочем, как и офицер-еврей, — большая редкость в армии, а в этих забайкальских краях и подавно. Как попал сюда этот толстый парень с крупным семитским носом и печальными глазами, глядевшими из-за линз очков, являлось загадкой. Несмотря на то, что рядовой Пачковский, по прозвищу Пача, по сроку службы был уже вполне уважаемым «котлом»[33], он пользовался повышенным вниманием у скучавших дедов, гревшихся у костра. Пача от природы был неуклюж, однако старался не отставать от других солдат и, выставив зад, старательно ковырял мерзлую землю лопатой.
Сержант Калошин, гревшийся у костра, нервно выбросил окурок и подошел к Паче.
— Кто так копает, шланг[34]? — нервно закричал он на него.
Пачковский перестал копать и выпрямился. Поправив очки, он молча уставился на Калошина.
— Почему дедушка должен работать, а ты шлангуешь? — продолжал возмущаться Калошин. — Смотри, Пача, последний раз показываю!
Калошин схватил лопату и заработал ею с неестественной быстротой. Солдаты перестали работать и следили за развитием событий. Калошин вогнал лопату на весь штык в землю и налег на нее всем телом. Послышался треск, и лопата сломалась. Вынув лопату из земли, Калошин поднес два обломка к глазам Панковского и возмущенно закричал:
— Вот! Смотри, Пача! Вот так работает дедушка Советской армии! А как работаешь ты, а?
Калошин в сердцах отшвырнул обломки лопаты, отошел в сторону и расстроено закурил.
Пачковский взял новую лопату и стал обреченно вгрызаться ею в грунт. Потом он внимательно осмотрел получившуюся ямку, поправил толстым пальцем очки и принес таз с соляркой. Налил солярки в лунку и поджег ее. Вспыхнуло неяркое коптящее пламя. Пача оперся на лопату и печально уставился на огонь.
Совсем недавно в Москве Пача с отличием окончил техникум гостиничного хозяйства. Там, в бесконечно далекой Москве, Пача был совсем другим человеком. Жил в большой трехкомнатной квартире с родителями — торговыми работниками, подумывал о карьере руководителя гостиничного комплекса и ходил в кино с кудрявой однокурсницей Розой Червоной. Но потом Пача внезапно был подхвачен какой-то таинственной злой силой, невидимой, но непреодолимой, которая схватила его, как щенка, за шиворот, раскрутила и забросила сюда, за шесть тысяч километров. Старший товаровед Натан Панковский так ничего и не смог поделать для спасения единственного сына. Когда начальник второго отдела министерства высшего и среднего специального образования, к которому пробилась мадам Анна Панковская, узнал, что паспорт ее единственного чада забрал злой капитан из военкомата, он тоже беспомощно развел руками.
Тем временем Пача решил подлить из тазика солярки в коптящую красным пламенем лунку. Огонек от лунки мгновенно взбежал вверх по струйке, и содержимое тазика воспламенилось. Огонь полыхнул Паче в лицо, и от неожиданности он опрокинул тазик на себя. Горящая солярка мгновенно вспыхнула на его шинели. Пача стал неуклюже размахивать руками, отчего огонь разгорелся еще сильнее. Калошин с товарищами в испуге побросали сигареты и бросились к нему. Повалив Пачу на землю, они сняли свои шинели и стали сбивать пламя. Через некоторое время Панковский был потушен. Он поднялся с земли, нашел слетевшие очки, надел их и стал осматривать со всех сторон свою дымящуюся шинель.
— Ну ты и гад, Пача, — с изумлением бормотал запыхавшийся Калошин, натягивая свою шинель, которая тоже слегка дымилась. — Поджег себя! Ну и гад! Лишь бы не работать! Поджег! А? Ну шланг!..
Пача стоял молча и затравленно вертел по сторонам головой на толстой шее.
— Обжегся, гад, а? — заорал на него Калошин.
— Не знаю, — пробормотал Пача. Подняв вверх руки, он обреченно осматривал со всех сторон свою подгоревшую шинель.
— Иди в санчасть, понял?! — закричал Калошин. — Быстро! Бегом марш!
Панковский повернулся и, загребая песок сапогами, поплелся в казарму.
— Отставить! — закричал Калошин. — На месте стой! Ну что за гад, а?!
Пача остановился.
— Приготовиться к бегу! — закричал Калошин.
Пача согнул руки в локтях и слегка наклонил массивный корпус вперед.
— Внимание! Бегом марш!
Пача, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, потрусил в направлении казармы. Его неуклюжая фигура, над которой еще курился дымок, некоторое время маячила вдалеке, а потом скрылась за зданием котельной.
Если до призыва в армию парень вынужден ежечасно думать, когда ему проснуться утром, чем позавтракать, во что одеться и обуться, то попав в армию, он с удивлением замечает, что все эти вопросы за него решают другие люди. Получается, что вообще думать ни о чем не надо. Конечно, проблем прибавляется, что и говорить. Тяжелых проблем, неприятных, гнетущих. Но вот думать головой не надо. Просто не над чем думать и все. Весь этот комплекс полного освобождения мозга от привычных повседневных забот, сопряженный с ограничением свободы, приводит к стрессу, требующему психологической разрядки. Это и является основной причиной того, что принято называть дедовщиной. Если вынести за скобки разные патологические формы этого явления, то в большинстве случаев дедовщина — это своеобразный солдатский театр, где актерами выступают молодые солдаты — духи и черпаки, а зрителями и режиссерами-постановщиками — старослужащие деды.