Анна Васильевна выходила на сцену в специально пошитом для выступлений длинном черном платье, наглый баянист играл вступление, и ее волнующее чистое сопрано заполняло зал:
Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей.
А ведь Алябьев тоже был офицером. И этот романс написал вообще-то сидя в тюрьме. Ударил по лицу полковника, изобличив его в шулерской игре в карты. Наверное, канделябром. Жили же люди… Интересно, а были тогда в армии замполиты? Должны были быть, ведь политика была? Значит, и замы по политической части должны были быть.
А вообще-то замполиты были всегда. Сколько существует цивилизация, столько и существуют замполиты. А кто такие египетские жрецы при фараоне? Самые настоящие заместители по политической части — замполиты! Хотя в царской армии, говорят, на офицерской чести вся дисциплина держалась. А сейчас офицерская честь у кого-то есть? Вот суд офицерской чести есть, а сама честь? Клещиц стал в уме перебирать офицеров и первым представил майора Козуха. Все-таки зачем он пил с Лосевым в клубе? Обычно всегда осторожный такой, по-крестьянски основательный, тысячу раз согласует все, план-графики там разные. И тут так сорваться!..
А Анна Васильевна хороша. Клещиц вздохнул. Где только Вольф ее откопал? Надо как-нибудь у строевиков спросить или у особистов, у них там все схвачено.
Как-то офицерские жены на День Советской армии устроили в клубе для солдат праздничный вечер с тортами, лимонадом и танцами. Так Анна Васильевна тогда со всеми солдатами дивизиона по чуть-чуть потанцевала. Сам майор Вольф, забившись в угол и что-то глухо бормоча, исподлобья наблюдал за танцами. На следующий день он поднял дивизион по тревоге в пять утра и устроил такой кросс в лесопосадке, что старослужащие до сих пор вспоминают те танцы и жестокого, но справедливого майора Вольфа.
Глава 18Атака на Клещица
Если бы человек мог хоть немного заглянуть в будущее и оттуда оглянуться на настоящее, то многие события, которые кажутся ему сегодня драматическими, показались бы милою шуткою. Но человек не знает своего будущего и поэтому переживает из-за разной чепухи.
Я тоже не знаю своего будущего, хотя если ничего не предпринимать, то с очень большой вероятностью можно предполагать, что будущее Люси Невзоровой где-то там, впереди, упирается в чугунные ворота нашего скромного борзинского кладбища. Хотя до этого торжественного и немного скорбного дня еще нужно дожить. А вот это сложнее. Потому что если не разобрать, как партизаны во время войны, мою колею, то доживать мне придется здесь, в Борзе.
Как-то еще в школе попалась мне книжка фантастических рассказов. Так вот один рассказ назывался «Поворотный пункт». Я, конечно, не могу шпарить оттуда цитатами, как Лось, у него это, по-моему, типа патологии мозговой какой-то, недаром его в Читу в сумасшедший дом возили. Но автора помню — Пол Андерсон. И начало помню: «Будьте так добры, мистер, не могли бы вы угостить крекером моего дроматерия?» Эти слова, сказанные на чистом английском языке туземной девочкой на планете, расположенной за тысячу световых лет, явились для цивилизации Земли «точкой невозврата». Про эту точку мне рассказывал когда-то Игорь Лосев. Куда-то ты исчез, симпатичный чокнутый парень Лось? Может, ты прошел свою точку невозврата, а? А моя все еще впереди, хотя, похоже, совсем близко, рукой можно дотронуться. Моя новая колея, которая пойдет от этой точки, будет не такая прямая, как теперешняя. Поэтому мой вагончик может и застрять, и вообще перевернуться вверх тормашками. И уж конечно он тоже упрется в конце концов в какую-нибудь чугунную ограду. Но есть надежда, что это будет не в этом городишке. А это уже кое-что. Но просто так колею не поворотить. Проверено. Правда, теперь я знаю волшебное слово. Оно необходимо для поворота колеи.
Б-р-р… Страшно… Но у меня есть считалочка:
Так трусами нас делают раздумья,
И так решимости природный цвет
Хиреет под напором мысли бледной,
И начинанья, взнесшиеся мощно,
Сворачивая в сторону свой ход,
Теряют имя действия…
Значит, приступаю.
Я вышла из калитки и пошла на автобус, что идет в ДОСы. А оттуда пойду пешком в часть. Вот таков мой маршрут. Приказываю ногам переставляться и идти в том направлении, которое нужно для осуществления задуманного. Ведь я девочка смелая, красивая и живучая.
Но вместо того, чтобы ехать до ДОСов, я вышла из автобуса на окраине городка возле церкви. Зачем — не знаю, может, чтобы поход в часть оттянуть. Смелая-то смелая, но ноги что-то ослабли. Зашла в церковь, купила свечку, самую большую, зажгла от лампадки на подсвечнике и поставила у иконы с Богоматерью. И говорю про себя:
— Божия Матерь, прости меня, девку непутевую! Помоги мне сегодня! Никогда не обращалась за помощью, а сегодня прошу. Пожалуйста, помоги! Грехов на мне, как блох у бродячей собаки, а вот прошу: прости! И помоги, если можно.
И вдруг почувствовала, как в голове моей слова появились, сами собой, как будто от иконы этой исходят:
— А в грехах-то своих раскаиваешься?
— Раскаиваюсь!
А шизофренический диалог продолжается:
— Значит, не будешь больше в ДОСы шляться и лоно свое, только для мужа венчанного данное, осквернять?
Вот так вопрос. Лоно осквернять… Для мужа венчанного… Это я, типа, сама с собой говорю… Но я и слов таких не знаю! Вот это да…
Но надо отвечать. Кому? Наверное, иконе. И отвечаю, глядя прямо в печальные глаза Божией Матери:
— Не буду…
И вдруг такая злая уверенность накатила, прямо мурашки по спине! Ноги моей больше в ДОСах не будет никогда! Окончен ДОСовский бал для Люсьен! Никто больше не будет называть меня этой бордельной кличкой!
А голос изнутри опять вопрошает:
— А не передумаешь?
— А вот не передумаю!
И взяла на колени стала перед иконой! Бухнулась и все. Одна в пустой церкви. Постой на коленях, дура, может, поумнеешь! И говорю уже вслух:
— Не передумаю… Не передумаю… Нет! Все!
И вдруг из груди как комок ваты грязной какой-то вывалился, я аж под ноги посмотрела. И дышать легче сразу стало. Как в моем сне с волшебным поездом. И слезы побежали — как кран открыли. Внезапно словно лампочка рубиновая вспыхнула: «точка невозврата». То ли где-то в темноте под куполом храма, то ли прямо у меня в глазах, не поймешь. Совсем как Лось рассказывал: все, назад нельзя! Там, сзади, смерть! От меня уже ничего не зависит, теперь только вперед!
Как раз тут батюшка из алтаря вышел. Старенький, седой весь, с большим золотым крестом на груди. О, Господи… Как-то неслучайно это все… Встала я с колен, украдкой слезы вытерла и подошла к нему.
— Батюшка, а можно спросить?
— Спрашивай.
— А вот, говорят, есть такой венец безбрачия. Ну мне посоветовали, сказали, надо мне снимать его. Это как, можно? Церковь как, разрешает? Может, через церковь это можно как-то снять?
Старичок поглядел на меня голубыми выцветшими глазами и спросил:
— Как зовут тебя?
— Люся. Людмила.
— А вот чего ты, Людмила, сюда, в храм, пришла? Случайно или как?
Тут уже я задумалась. Вообще-то маршрут у меня был совсем другой, в часть, колею ломать. Как-то само получилось. Вообще не знаю, чего пришла.
— Не знаю. Так получилось. Сошла с автобуса и пришла, — сказала я.
— Ну и хорошо. Слушай. Никакого венца безбрачия на тебе нет. Нет и все. Потому что его вообще нет ни на ком. Есть православная вера наша. И венцов безбрачия в этой вере нет. Значит, и снимать нечего. Не забивай этим голову и все.
— А можно еще? Вы меня простите…
— Говори, — сказал батюшка.
— А вот, говорят, есть заговоры такие. Ну, типа привороты. Ой, простите меня, глупости, наверное, говорю…
— Понимаю, о чем ты… Есть заговоры. И привороты есть. Страшные есть. Очень страшные привороты. На крови. Только стоят они очень дорого. Те деньги, что ведьмы за это берут, — это не плата. Так, ерунда, две-три сотни. Настоящая плата впереди. Человек этот получает печать на чело, невидимую. И живет с ней до смертного одра.
— Печать? — прошептала я.
— От князя мира сего эта печать. Мол, свои люди, сочтемся. Если душа у того человека, что принял помощь от князя мира сего, еще не запачкана вконец, то он сам почувствует это. Не по себе будет как-то. Совесть грызть будет. Днем поутихнет, а ночью грызть изнутри будет. И не будет от этого спасения. В помощь нам она, совесть, дана.
«Так грызет», — подумала я и сказала:
— Так что же делать? Уже двадцать пять, а не замужем.
— Проси у Бога. У Богоматери проси, — тихо сказал старик.
— И что, будет результат? — спросила я.
— А кто ж его знает, — батюшка развел руками. — Результат князь лукавый обещает. И дает. Заговор всегда результат дает. Там все просто. Вот этим заговор от молитвы и отличается. Молитва — это всегда просьба. Без расчета на результат. Просто смиренная просьба. Прошу, Господи, если будет воля Твоя, будь ко мне милостив. А с лукавым не просьба. Там договор. Честно, по-деловому. Ты мне, я тебе. Ты обращаешься в заговоре ко мне за помощью? Хорошо, я тебе помогу. Но только не бесплатно. Могу в кредит, заплатишь потом, мне спешить некуда. Принимает человек такую помощь по безумию и добивается своего. Кто красоты, кто любви, кто денег, кто здоровья. Радуется: вот жизнь удалась. А перед последним вздохом появится, откуда ни возьмись, тот помощник рогатый, о котором ты уже забыла давно, и скажет, суча копытцами: «Ага, добрый вечер! Пора платить по векселям, как раз мое время и пришло!» Никто его не видит, а умирающий человек видит. Потому что перед смертью открываются очи духовные, и он видит то, чего не видим мы. Тогда тянет изо всех сил руку человек перед последним вздохом, перекреститься хочет. А сил уже нет. А впереди вечность. А рядом лукавый копытцами сучит и глазками немигающими сверлит тебя: «Давай, давай! Рассчитывайся, договор помнишь?!»