– Приехали, – сказал Бергамот после длительного осмотра пройденного расстояния. Лагерь наемников остался позади. – Если утром следопыты прочешут участок, то сразу поймут, что здесь кто-то прошел. Надеюсь, к тому времени нам уже будет все равно.
Уотсон сорвал с себя капюшон, чуть не растрепав всю маскировку.
– Я больше не могу, – сказал он, стараясь отдышаться. – Как ты это выдерживаешь?
– Как-то выдерживаю, – добродушно ответил проводник. – У меня нервов ничуть не больше, чем у вас. Просто я умею их беречь.
Грохнувшись на пень, Фармер отвинтил флягу и долго пил. Вода сильно отдавала антисептиком. Долгое пребывание в ней медицинского бинта не прошло даром.
– Между тем, – невозмутимо продолжал Бергамот, – мы уже вплотную подошли к границе Ржавого леса с Припятью. Город не виден из-за деревьев и не будет виден даже днем. Но, если меня не подводят глаза и ваши ночные игрушки, вдали уже отчетливо просматриваются корпуса «Юпитера».
– Завод? – спросил Уотсон.
– Нет, сынок, планета. Конечно завод!
Уотсон опять развернул карту, тускло подсвечивая себе с ее обратной стороны.
– Мы в нескольких шагах от места встречи с таинственным незнакомцем, – сказал он. – Время сейчас… два часа ночи. Если Консул не ошибся, то срок, в который нас должен был ждать помощник, только что прошел. Мы опоздали всего на несколько минут. Ждать его еще двенадцать часов нет смысла. Я предлагаю идти дальше и забыть про четвертого.
– Ну, тогда счастливого пути, мужик, – раздался чужой голос из кустов.
Подскочив, Уотсон чуть не порвал карту. Фонарь он все же выронил, но тут же схватил и направил на звук.
– Вот этого не надо, – продолжал голос. – Я к вам, можно сказать, с наилучшими побуждениями. А вы меня так не уважаете.
– Выходи, человече, – сказал Бергамот, никуда конкретно не обращаясь. – Эти двое не знают, где ты, а я знаю. Причем уже долго.
– И где же я, по-твоему?
– Там, куда я уже хрен знает сколько времени целюсь из автомата.
Фармер только сейчас заметил, что пожилой проводник последние минуты стоял в одной и той же позе, как бы случайно держа автомат в сторону колючек, похожих на терновник.
– Не ерунди, – бросил Бергамот. – У меня подствольник.
– А у меня, стало быть, пакетик с чаем? Кидай автомат.
– И кого же мне твой голос напоминает? – поморщился проводник, обращаясь к закоулкам памяти. – Я тебя раньше водил? Только тот, кто прошел со мной тесты стажера, может говорить со мной таким тоном.
Колючки зашевелились. Фармер с Уотсоном целились из винтовок в человека, который как ни в чем не бывало вылез из кустов и снял защитную маску.
– Может, ты и прав, – ответил незнакомец, широко улыбаясь.
Уотсон в очередной раз ругнул себя за предрассудки. Ничего не зная о товарище Консула, он пытался дорисовать в голове его образ и поэтому ожидал встретить плечистого оперативника, сурового спецназовца или, на худой конец, специалиста по выживанию с видом бывалого охотника или скалолаза.
На вид же новоприбывшему было не больше двадцати лет.
– Етить твою налево, – присвистнул проводник. Рывком переместив автомат на спину, он протянул широкую ручищу, в которой исчезла ладонь парня.
– Приветствую, старый волк, – подмигнул четвертый участник команды.
– Здоро`во, Орех, – сказал Бергамот.
Глава 19Маневры
При виде разрушенного дома на болоте Клинч не проявил и тени смущения. И все же от Марка не укрылось напряжение майора. За многие месяцы общения сталкер понял, что Кунченко демонстрировал эмоции преимущественно разнообразием типов нервозности. Так что в данный момент майор был именно смущен, хоть это не могли заметить люди, знавшие его плохо.
– Доктор, вы здесь? – громко позвал Борланд, осторожно ступая по доске, протянутой, как мост, от ближайшей кочки к самой крайней. Лучи фонарей заставляли окружавшие кусты отбрасывать кошмарные тени.
– Он не услышит с такого расстояния, – предположил Клинч.
– Услышит.
Тем не менее ответа не было. Навстречу гостям никто не вышел.
– Как можно селиться в этом месте? – спросил майор, оттирая грязь с сапога каблуком другого. – Тут же антисанитария процветает.
– Ничего тут не процветает, кроме шанса на милость Доктора, – возразил Борланд, оглядывая развалины. – Закон природы знаешь?
– И даже некоторые устанавливал.
– Кроме одного. Нельзя болеть больше, нежели чем-то одним. Самый сильный недуг мигом вылечивает от всего остального.
– Да ну?
– Зона и есть одна большая болезнь. Все, кто в стенах Барьера, включая самих вояк, попросту больны Зоной. А вместе с ней и всем прилагающимся – аномалиями, пулевыми ранениями, лихорадкой. Болотные комары в эту сферу услуг не входят. Ты много знаешь людей, которые подхватили тут пневмонию? Ни одного нет. Зона всё вытесняет.
Марк окинул развалины дома лучом фонаря.
– Однако, – хмыкнул он. – Клинч, это все ты натворил?
– Тут еще хуже было, – ответил Борланд. – Когда я покидал это место, оно смотрелось так, словно два ребенка конструктор не поделили. А сейчас тут хотя бы жить можно. Эй, ты посмотри!
Он подскочил к углу и наклонился, светя куда-то в зазор между каменной стеной и глиной.
– Что такое?
– Фундамент целый! Как, черт возьми, Доктору удалось восстановить фундамент?! Теперь дом надстроить – вообще не вопрос.
Клинч потянул на себя дверь. Она легко поддалась.
– Давай я первый, – сказал Марк, оттесняя майора в сторону. Тот не стал возражать, перевесил автомат за спину и прошел следом.
– Я крайний, мне и дверь закрывать? – послышался голос Борланда.
– Он и раньше так болтал? – спросил Кунченко.
– Ага, – ответил Марк. – Это мы с тобой его еще пьяным не видели.
Сначала Марк подумал, что они каким-то образом оказались в подвале. Первый этаж ничем не напоминал жилое помещение, зато был до отказа заполнен самым разным бытовым и медицинским оборудованием. Вероятно, со всего дома сюда снесли все, что удалось найти и восстановить после обстрела.
В боковом дверном проеме, закрытом двумя вертикальными полосками полиэтилена, возник Доктор. Он стоял молча и был встречен аналогичной тишиной. Борланд решил, что Клинчу сейчас, должно быть, совсем нехорошо, и только перспектива принять из рук Доктора врачебную помощь должна удерживать его от сердечного удара. В полумраке фонарей лицо целителя почти не было видно, но блестящие глаза выделялись особенно ярко.
– Здравствуйте, – сказал он. – Если вы ко мне, то ждите. У меня пациент.
Он тут же исчез, вернувшись к своим делам.
– Однако, – выговорил Кунченко.
– Что, не так страшно оказалось? – произнес Борланд. – Садись уже.
Подойдя к стене, он уселся, прислонившись к ней, и стал ждать. Марк присоединился к нему.
Клинч, потоптавшись на месте, нервно повернулся и вышел под открытое небо, захлопнув дверь.
Сталкеры выключили фонари. Воцарилась до того чистая и благоприятная тишина, что ни Марк, ни Борланд долго не осмеливались нарушить ее словом или шуршанием.
– Открою секрет, – первым начал Борланд. – За все эти годы, что пришлось провести в Зоне, больше всего я научился ценить вот такие моменты. Полная тишина, темнота, безопасность. Ни мыслей, ни ощущений. В этих краях обычно бывает так тихо, только если тебя ударят по лбу особенно сильно. Темно – если ударят по затылку. Безопасно – если ты уже умер. Ты просто живешь, дышишь, работаешь и мечтаешь о покое. В любом другом месте за пределами Зоны ты бы уже давно приспособился к массе звуков, запахов, красок, привык бы ко всему. Даже к войне привыкают. А здесь нельзя. Как ни старайся, не получится. Невозможно привыкнуть. Невозможно каждый день настраивать себя на то, что, возможно, в следующий миг тебе предстоит проверить нервную систему по всем параметрам, на которые только рассчитан человек. Испытать себя огнем, ледяным холодом, адской болью, электричеством, перепадами давления, порой в десятки атмосфер. Зона ведь такая, предоставляет полный спектр услуг и возможностей склеить ласты. Причем согласия не спрашивает. Ты хоть заметил, до чего здесь удивительный, продуманный ассортимент проблем? Аномалии словно разделились по специализациям, каждая хочет тебя поглотить со своей стороны. Здесь можно абсолютно все – утонуть, сгореть, разложиться на молекулы, истечь тестом, нашинковаться кому-нибудь на обед. Мутанты здесь как на подбор – обеспечивают колющие раны, режущие, кусаные. Кто убивает быстро, кто медленно, кто изнуряет вплоть до самоубийства, а некоторые атакуют психически. О перспективе гибели от руки себе подобного я уже молчу. Я слышал даже о человеке, который тут от старости умер, сутки протаскав какую-то фигню в полевой сумке на боку. Накануне он был молод и силен. Нет, я не верю ни в какую мистику. Все продумано, все! Такую филигранную и подробную настройку методов смертоубийства мог провести только человек или ему подобный. Поэтому я умею ценить покой, тишину и безопасность. Эту восхитительную профилактику всех органов чувств, души и тела.
– Насколько я помню, – произнес Марк, – полное отсутствие внешних раздражителей считалось пыткой во многих прогрессивных странах.
– Значит, такая у нас жизнь. Приходится мечтать о пытках, лишь бы ничего не воспринимать вокруг себя.
В помещении загорелся свет. Настолько резко, что Марк закрыл глаза руками, внутренне почти согласившись с Борландом. Доктор вышел, и только сейчас сталкер заметил, что на нем был белый халат.
– Выходи, – сказал Доктор, обращаясь к кому-то в другой комнате. – Ну же. Никого не бойся.
Из комнаты выкатился прыгун.
От неожиданности Борланд заорал в ужасе, схватился за автомат, но вовремя остановился. Марк стремительно вскочил на ноги, глядя, как пациент по-заячьи скачет к выходу, распахивает дверь тычком кривой лапы и выбирается наружу. Его плечо перетягивал чистый, профессионально наложенный бинт. На лице красовался новенький, с иголочки, бережно надетый противогаз.