Между тем Н. был уверен: ничего еще не закончено. Тем более подрастал сын, а с ним это уже нечто новое, другое. В любом случае хорошо для парнишки. Взблескивающая зыбь реки, прохладный ветерок обвевает лицо, сучья в костре потрескивают, искры вспархивают к небу… Пусть узнает и поймет.
Что поймет? Что-нибудь да поймет, точно, и это будет определенно важное для него, свое, на всю жизнь, как было и для самого Н. Ведь было же, было! И осталось, точно осталось – теплым сгустком внутри. Не выветрилось.
О чем мечталось, то и сбылось. Они плывут по реке с названием Мара, тихой и неширокой, сынишка впереди, а Н. сзади, капитаном, в бейсболке, в старой брезентовой ветровке (с тех еще времен), впереди две байдарки с приятелями, они с сыном замыкают.
Конечно, парнишке туговато на первых порах – он подолгу сушит весло, крутит головой, позевывает от усталости. Впрочем, и адаптировался уже немного, не смущается, если не удается правильно опустить лопасть в воду или тем более табанить.
Н. нисколько не сердится, а только подправляет время от времени лодку да мягко наставляет сына. Или говорит:
– Ты отдохни, не пересиливай себя, а то потом все тело болеть будет.
Парнишка, однако, упрямится, но вскоре, увы, силенки тают, он кладет весло, откидывается и просто сидит, поглядывая по сторонам.
А вокруг – леса, луга, небольшие песчаные отмели… Май, самое начало, все еще совсем юное, нежно-зеленое, только-только оживающее…
Река впадает в большое озеро – ширь такая, что взглядом не охватить, водяная гладь отливает серебром, берега разбегаются вдаль, небо совсем близко… Скоро они причалят, разведут костер, а потом и в котелке смачно забулькает, аппетитно запахнет макаронами с тушенкой… Тих и чуден будет вечер.
Они плывут и плывут, приближаясь к отдаленному берегу, а между тем расстояние оказывается не таким уж близким, уже и сумерки начинают сгущаться.
По мере продвижения на воде начинают попадаться рыбацкие тони, которые приходится осторожно огибать, чтобы не запутаться, не проколоться, тут же топляк, бревна, опасность не меньшая. Да и берег оказывается какой-то не бивуачный – то сплошь кусты, то бурелом, то осока, как на болоте. А под килем меж тем глубина метра два, не меньше, веслом не измерить.
Н. загребает, пристально вглядываясь в окрестности, сумерки все гуще, а потом вдруг – не успевают оглянуться – становится совсем темно. Ночь настает неожиданно быстро, небо сплошь затянуто облаками, лишь изредка в случайных разрывах таинственное свечение, и снова тьма, густая, как чернила.
На головной лодке включают фонарик, узкий бледный луч порскает то по берегу, то по воде впереди.
Время истекает незаметно, полночь почти. Сын задремывает, голова его то и дело падает на грудь. Поначалу он мужественно пытается бороться, время от времени резко вскидывает голову, но потом снова роняет ее. Сон и усталость пересиливают. И вот он уже весь скособочился, скрючился неловко на сиденье – сморило парнишку. Удивительно, однако, – вот, это его сын, они вместе плывут на байдарке. В самом деле, какой отец не мечтает о такой дружбе, об общности интересов? Ну может, еще не сейчас, не сразу, но зерно-то уже, хочется надеяться, заронено…
Впрочем, вместе с этим теплым отрадным чувством закрадывается и тревога: тьма все гуще, и что там впереди – неизвестно. На таких вроде бы спокойных озерах иногда случаются неприятные и даже опасные сюрпризы. Мало ли что? Сын ведь может испугаться. Он и всегда побаивался темноты, хотя старался не показывать виду.
Конечно, отец рядом, вроде и бояться нечего, с отцом-то… Только вот сам Н. такой уверенности почему-то не ощущает: ночь и есть ночь, глубина в озере приличная, вокруг хоть и не дикие джунгли, тем не менее…
Изредка Н. перекликается с другими байдарками. Он старается делать это негромко, чтобы не разбудить сына, и все равно звук, отражаясь от воды, гулко раскатывается в пространстве. Странно звучат здесь голоса, как-то чужеродно, медленно затухают, растворяясь в ночи.
Между тем берег словно отказывается их принимать – везде какие-то сучья, бревна, топляк… Тьма – хоть глаз выколи, ничего толком не разобрать. Пахнет рыбой, прелью.
Н. тоже клонит ко сну, веки отяжелели – все-таки целый день в пути, усталость сказывается, мышцы плеч и рук гудят. А спать нельзя – запросто наткнешься на какую-нибудь коварную корягу, а то и, не дай бог, кувырнешься.
Всякие мысли бродят у Н., но в основном – про сына. Хорошо, что они теперь вместе, обычно как-то не получается: работа, круговерть… Всё как-то мимоходом, мимолетом.
Когда он возвращался с работы, тот радостно выбегал навстречу:
– Па, а знаешь, какую скорость развивает новый «ламборджини»?
– Наверно, километров двести в час, – отвечал он наугад.
– Да ты что! – удивлялся сын его неосведомленности и радовался тому, что может поразить его: – Триста тридцать, а на крейсерскую скорость выходит чуть ли не за десять секунд.
– Ничего себе! – восклицал Н., поражаясь не столько скорости «ламборджини», сколько словам «крейсерская скорость». Надо же, и такие понятия сыну уже были известны.
Н. осторожно загребает веслом, вслушиваясь в тихий плеск таинственно мерцающей за бортом воды.
Сыну, между прочим, осенью в школу, – событие!
Тьма как вода, и вода как тьма.
Они плывут словно в бездне – и над, и под клубится мрак, только изредка неожиданно взблеснет то тут, то там. Берег еле различим. Сын мирно спит, зябко свернувшись клубочком, посапывает тихонько, а Н. думает с каким-то томительным чувством: и пусть спит! Главное сейчас – добраться до берега, найти безопасное место для швартовки.
Когда найдут и причалят, тогда он осторожно разбудит сынишку. И тьма не испугает мальчика, тот воспримет ее как должное, потом затеплится огонек костерка, разгорится, раздвигая мрак, пламя, сын согреется, а там, не успеешь оглянуться, и рассвет…
Теперь же Н. хочет поберечь его сон. Осторожно загребая веслом, он напряженно вглядывается во тьму, вглядывается, вглядывается…
Несогласный
Он не ждал этого приглашения. Или все-таки ждал?
Никогда он не мог ответить однозначно ни на один вопрос, который сам же себе задавал. Разумеется, это была слабость, изъян, но в то же время можно взглянуть и по-другому. Если человек говорит «я не знаю», то он и ответственности на себя не берет, во всяком случае в той мере, в какой это делает тот, кто твердо и категорически заявляет о своем знании. Хотя опять же ни от чего это не избавляет, и если ты что-то совершаешь, даже не будучи уверенным, что поступаешь правильно, лучше не становится.
Впрочем, К. слишком рано начал оправдываться, ничего еще не произошло, даже если он и получит приглашение, еще не факт, что примет его (или все-таки пойдет?).
Другой вопрос, хотелось ли ему пойти? И вот тут он мог ответить вполне определенно: да! Начать с того, что хотелось получить приглашение, не так чтоб очень сильно, и тем не менее: это бы означало, что о нем помнили и что отношения, несмотря на то что много воды с тех пор утекло, еще сохранились.
Впрочем, скорей всего это была иллюзия – какие отношения? Никаких отношений! Их и раньше не было, так, обычное знакомство, ну, может, чуть больше, просто товарищеские отношения, так и не перешедшие в дружбу. Но ведь и это немало, особенно по нынешним временам чисто виртуальных связей, больше имитирующих, нежели реальных.
Да, что-то вроде симпатии присутствовало, причем с обеих сторон, хотя и несколько отстраненно, с прохладцей и настороженностью, не производящих никакого особого скрепляющего фермента.
Разные они были. Но дело даже не в этом. Н. обладал тем самым качеством, какого не было в К.: он знал и нисколько не сомневался в истинности своего знания. Суждения его были категоричны и окончательны, нередко резки, как обычно и бывает.
По-своему очень даже неплохо, если человек обладает определенными взглядами на мир, а не скользит по нему с недоумением и сомнением. А если он к тому же наделен недюжинной волей и энергией, тем более.
Неудивительно, что Н. быстро продвинулся в плане карьеры и к сорока пяти был в самом верхнем эшелоне власти. Или, как теперь говорят, входил в правящую элиту. Не о каждом, даже если он реально во власти, согласитесь, можно сказать, что он – элита. А про Н. вполне – серьезный, энергичный, эрудированный…
Собственно, свело их во время учебы Н. на курсах английского, где преподавал К.: тот готовился к продвижению по службе, язык ему был нужен позарез, а К. считался одним из лучших тьюторов. Английский, считай, у него был как родной, родители позаботились, за что он им был крайне признателен. В институте, где он тоже преподавал, платили немного, курсы и частные уроки в этом отношении не просто выручали, но и позволяли жить, не особенно ужимаясь. У него уже была семья, дочь, надо было кормить, одевать, ну и так далее.
Курсы Н. посещал исправно, занимался старательно, хотя особых способностей к языкам у него не наблюдалось. Это компенсировалось усердием и пониманием, зачем это нужно, так что к концу курсов он попросил К. о дополнительных индивидуальных занятиях. В средствах он тогда был достаточно стеснен, поскольку тоже был обременен семьей (первой), к тому же только что родился второй ребенок, однако это его не останавливало. К., впрочем, учитывая его домашнюю ситуацию и то, что Н. посещал их курсы, расценки снизил.
Занимались они по вечерам в его институте в какой-нибудь пустой аудитории, где пахло мелом, влажной тряпкой, которой К. стирал с доски только что написанные фразы, и еще чем-то специфически институтским, всегда волновавшим его, стоило войти в знакомую аудиторию. Даже будучи сильно уставшим в конце рабочего дня, он все равно подтягивался, воодушевлялся и уроки проводил на подъеме, что, несомненно, сказывалось на успехах учеников.
Н. очень ценил занятия с К., они разговаривали на разные темы, в том числе и о политике, причем большей частью на английском, хотя Н. часто забывался и норовил, особенно в запале, перейти на родной. К.