Это была очередная хорошая победа. Поэтому хотя в Queen’s Club и неделей позже в Ноттингеме дальше второго круга мне пройти не удалось, перед Уимблдоном я чувствовал себя неплохо. А когда узнал, что в первом же круге буду играть с прошлогодним полуфиналистом Владимиром Волчковым, абсолютно не испугался.
Манера игры Володи была мне известна заранее. На траве он умело использовал свои резкие плоские удары, но в тот день слишком часто грешил двойными ошибками. Затем я прошел двух французов – Энтони Дюпюи и хорошо знакомого мне Фабриса Санторо. Состояние внутреннего комфорта, которое я ощущал в Лондоне, понимая, что в любом случае ничего не теряю, положительно отражалось на моей игре. Кстати, в тот год мы с Борисом Львовичем еще не очень хорошо знали бытовые тонкости Уимблдона, и жили далеко от стадиона – в отеле Crown Plaza, расположенном в окрестностях Букингемского дворца. По ходу дела появился победный ритуал – каждый вечер я ходил ужинать в один и тот же ресторанчик, где заказывал котлеты по-киевски.
Закончился турнир для меня в четвертом круге встречей с австралийцем Патриком Рафтером. Через несколько месяцев он завершил карьеру, но на Уимблдоне второй год подряд дошел до финала. Первый сет сложился для меня фантастически удачно. У меня получалось все, что я замышлял. Рафтер даже шутил на пресс-конференции, что перед началом второго сета он уже собирался заказывать билеты на самолет. Но затем прицел у меня сбился, и опытнейший соперник взял верх. В финале Патрик проиграл Горану Иванишевичу, а я, оказавшись на том Уимблдоне самым молодым участником четвертого круга, смотрел этот матч дома, уже вручив маме подарок – швейцарские часы, купленные в Duty Free аэропорта Хитроу.
В 2001 ГОДУ Я ПРОВЕЛ СВОЙ ПЕРВЫЙ ПОЛНЫЙ СЕЗОН НА УРОВНЕ ATP TOUR.
Рафтер стал не единственной суперзвездой, с которой мне довелось иметь дело в 2001 году. Через два месяца, в третьем круге US Open, я в первый и последний раз сыграл с еще более великим чемпионом – Питом Сампрасом.
Американцу, как вы уже знаете, я подавал мячи в его встрече с Андреем Чесноковым в финале Кубка Дэвиса–1995. В годы моего становления Пит был явным лидером. Слева он играл одной рукой, хотя ни Борис Львович, ни тренеры, с которыми мне доводилось работать до него, мое внимание на технике Сампраса не акцентировали. Да и вообще манера выполнения бекхенда у меня была иная.
В молодости меня не покидало ощущение, что за счет грамотной тактики я способен если не переиграть практически любого соперника, то, по крайней мере, завязать серьезную борьбу, нащупав у него слабые места. У Пита таким местом, как казалось нам с Борисом Львовичем, да и не только нам, был удар слева. Все знали, что справа Сампрас обладает неотразимым атакующим ударом, и игру против него надо строить через бекхенд. Я так и делал, но вскоре выяснилось, что все мои надежды напрасны.
В некоторой степени сказалось отсутствие опыта игры на больших стадионах. В тот день меня просто подавили размеры корта имени Артура Эша – огромной главной арены Национального теннисного центра. На дне этой необъятной чаши я просто утонул. Но и Сампрас был очень хорош. В тактическом плане он провел безупречный матч. Со стороны все выглядело просто. Раз за разом Пит резаным ударом скидывал мне мяч на хавкорт под лево, успевая занять выгодную позицию у сетки. А я, теряясь от своего бессилия, не мог ничего предпринять. В общем, это был настоящий урок мастерства. Не прошло и полутора часов, как Сампрас победил в трех партиях, не позволив мне заработать хотя бы один брейк-пойнт. Хотя сам выход в третий круг US Open был для меня приличным результатом.
Неудачно выступив в сентябре в Ташкенте, я закончил сезон двумя поражениями от еще одной экс-первой ракетки мира – Евгения Кафельникова. Сначала – в первом круге Кубка Кремля, затем – во втором круге St. Petersburg Open.
В Москве Женя обыграл меня на классе, практически без вариантов. И мне было довольно обидно, поскольку за год до этого я сыграл дома очень хорошо. После той встречи в газетах приводились слова Кафельникова, который вроде бы сделал мне комплимент и заявил, что, если я буду прогрессировать такими темпами, скоро стану грозой для теннисной элиты. Однако подойти и спросить, что Женя думает по тому или иному поводу, мне было не очень удобно. На тот момент сильно сказывалась восьмилетняя разница в возрасте: фактически мы представляли два разных поколения, каждый из нас имел свою команду и находился на своей волне. Все наше общение шло на уровне «привет» – «пока», хотя с Сергеем Пономаревым, другом Кафельникова, который был старше его на два года, мы общались хорошо, и порой он делился со мной полезными мыслями.
В Питере же вышло иначе. Тогда St. Petersburg Open еще проходил в Спортивно-концертном комплексе (СКК). Этот большой зал по размерам напоминал «Олимпийский», только зона отдыха и ресторан для игроков там находились не на самой арене, а под трибунами. Перед игрой Александр Метревели, который комментировал турнир по «НТВ Плюс», спросил меня: «Мы сегодня снова увидим на корте маленького мальчика?» Его интересовало, готов ли я уже по-настоящему дать бой игроку первой десятки.
Вопрос Метревели задел мое самолюбие, и на корт я вышел хорошо мотивированным. Выиграл первый сет на тай-брейке, на матчболе во второй партии рванулся к сетке, но Женя добежал до мяча и обвел меня справа по линии. Третий сет тоже получился упорным, но и он остался за Кафельниковым. Закончился этот триллер при заполненных трибунах СКК около одиннадцати вечера, причем затем мне пришлось еще и играть пару с Андреем Столяровым.
В целом от того сезона у меня сохранились положительные воспоминания. Четвертый круг на первом Уимблдоне – результат, которым можно было гордиться. Одновременно я учился извлекать пользу из неудач. Поражения от больших соперников помогали лучше понимать цели, к которым следует стремиться на данном этапе. У меня и в детстве почти отсутствовало какое-то романтическое теннисное начало, поскольку рядом находились одни реалисты. А теперь я тем более не видел смысла заглядывать слишком далеко, поскольку понимал, какую огромную работу требуется проделать, прежде чем думать о первой десятке.
К тому же человек предполагает, а Бог располагает. Завершая сезон-2001, я не мог знать, как сильно изменится моя жизнь спустя считаные месяцы.
72002
Фактор второго года. – Страсть Хьюитта. – Эксперименты перед финалом. – «Мерседес» за первый титул. – Рискованный маневр. – Уроки аварии. – Папа. – После потери.
В биографии любого человека находится хотя бы один короткий отрезок, который предельно насыщен важнейшими событиями. Точно предсказать его начало вы зачастую не можете. Но значение этого отрезка настолько велико, что именно с ним у многих людей ассоциируется вся ваша судьба.
Для меня такой период наступил во второй половине 2002 года. Для его характеристики невозможно подобрать одно слово. Радость от первой большой победы. Поучительная история, которая, по идее, могла стоить мне всей карьеры. Горечь от безвременной, невосполнимой утраты. И, наконец, неожиданный триумф. Все это было спрессовано в двадцать недель. А предшествовали им полгода турнирной жизни, которой обычно живет молодой теннисист, стремящийся не только закрепиться на достигнутых рубежах в первой сотне мирового рейтинга, но и сделать очередной шаг вперед.
Первые месяцы сезона сложились для меня неудачно. В какой-то степени сказался так называемый фактор второго года, с которым сталкивались практически все теннисисты, попавшие в топ-100. Ты вроде бы достиг нового уровня, но теперь его приходится подтверждать. А это связано с дополнительным психологическим давлением. Одновременно у тебя растут амбиции. Ты хочешь добиться большего, причем как можно скорее, и ментально попадаешь в замкнутый круг, из которого не сразу находишь выход. У меня похожее состояние длилось несколько месяцев. К тому же в марте возникли проблемы с поясницей, которую требовалось подлечить.
Все это и привело к тому, что мои скромные достижения с января по май ограничились четырьмя турнирами. Я преодолел один круг в Окленде, два – на Australian Open, где отдал все три сета Марату Сафину, и доходил до полуфиналов на грунте в Касабланке и Мюнхене. Правда, особняком стоял еще один небольшой грунтовый турнир – в Хьюстоне, где больше мне выступать не довелось.
Там я впервые встретился с Андре Агасси. Американец – знаковая фигура для тенниса и ярчайшая личность. Во многом благодаря ему наш вид спорта сильно изменился, стал более прибыльным. Во времена моего детства в прессе много говорили об имидже Агасси, его широких шортах, форме кислотных цветов, выходках на корте и любовных похождениях. А сенсационная победа Агасси над асом подачи Гораном Иванишевичем в финале Уимблдона 1992 года выглядела просто феноменальной. Несколько лет назад я с интересом прочитал невероятно откровенную автобиографию Андре, которому было о чем рассказать. Он старше меня на 12 лет, и на турнирах мы пересекаемся редко, но при встречах всегда перекидываемся парой фраз.
К моменту нашей встречи в Хьюстоне Агасси стоял в рейтинге десятым. Перед этим в финале турнира в Майами он обыграл набиравшего силу Роджера Федерера, но в нашем матче почему-то очень неудачно принимал слева. Это и сыграло со мной злую шутку, когда в третьем сете Андре, проигрывая 3:4, заработал брейк-пойнт. Я, конечно, подал Агасси под левую руку, а он будто того и ждал – забежал далеко под право и нанес удар такой силы и точности, что мне оставалось проводить мяч глазами. В матчах с участием теннисистов экстра-класса подобные розыгрыши случаются достаточно часто. Своих шансов упускать нельзя.
С началом травяной серии я стал прибавлять. В Галле взял два сета всухую, проиграв в четвертьфинале Федереру. А в Хертогенбосе записал на свой счет еще одну «баранку», и лишь на тай-брейке в третьем сете проиграл во втором круге первой ракетке мира австралийцу Ллейтону Хьюитту. Но главным успехом за полгода для меня стал второй подряд выход в 1/8 финала на Уимблдоне. Там я во втором круге вытянул тяжелейший пятисетовый поединок с будущим чемпионом Roland Garros аргентинцем Гастоном Гаудио, потом одолел француза Николя Эскюде и снова вышел на Хьюитта.