Журналисты называли Ллейтона теннисным бультерьером, и это весьма точное сравнение, поскольку цепкости ему было не занимать. Хьюитта отличали сумасшедшая эмоциональность, бешеный настрой буквально на каждый розыгрыш. Многих это раздражало, но мне всегда импонировала страстность австралийца, абсолютно преданного теннису человека. Правда, энергозатратность стиля, который исповедовал Хьюитт, стала причиной того, что вторую половину своей карьеры он провел за пределами первой десятки. Ведь даже у такого бойца силы и здоровье не беспредельны.
В финале того Уимблдона Хьюитт встречался с аргентинцем Давидом Налбандяном, другим игроком задней линии. Этот матч называли самым скучным финалом за всю историю турнира, но я не думаю, что подобная оценка была в полной мере справедлива. В теннисном плане там было на что посмотреть. Хьюитт умело использовал быстроту своих ног, умение рано встречать мяч, неплохую игру с лета. И прекрасно чувствовал себя на лондонской траве, которая в начале 2000-х буквально с каждым годом становилась все медленнее.
Я же тем временем вернулся на грунт и через две недели в Штутгарте выиграл свой первый титул на турнирах ATP. Безусловно, в какой-то степени та победа стала неожиданной, хотя я чувствовал, что уровень моей игры объективно растет. Да и опыт борьбы с конкретными соперниками постепенно накапливался.
В Штутгарте зарядили сильные дожди, мою встречу первого круга с марокканцем Хишамом Арази отменяли три дня подряд, и в четверг мне пришлось играть два матча. Правда, когда тебе двадцать лет и ты полон сил, в этом нет ничего страшного. Более того, перед второй игрой некогда волноваться. Не без труда одолев Арази в трех сетах и немного переведя дух, я отправился играть с Николасом Лапентти, в свое время входившим в первую десятку. Правда, на тот момент эквадорец уже миновал пик своей достаточно скоротечной карьеры, да и вторая подача у него была откровенно слабой. Таким образом, я уже в третий раз за четыре месяца вышел на марокканца Юнеса Эль-Айнауи, которому проигрывал в Касабланке и Мюнхене. Но в Штутгарте мы с Борисом Львовичем решили пойти на эксперимент: немного изменили мою тактику и на удачу запретили Андрею бриться. Благодаря этому я одержал самую быструю победу за всю неделю, ни разу не потеряв свою подачу.
Зато полуфинал против немца Ларса Бургсмюллера вышел совсем иным. Его тренировал мой менеджер Дирк Хордофф, поэтому мы были неплохо знакомы. Ларс не имел каких-то откровенных козырей и не хватал звезд с неба. Но в тот год он выступал особенно удачно, завоевал свой единственный титул в Копенгагене, а в Штутгарте во втором круге взял два тай-брейка у самого Густаво Куэртена. Сражались мы до последнего патрона. Бургсмюллер стоял за пределами топ-100, ничего не терял и предложил мне остроатакующий теннис на встречных курсах. Публика была на стороне Ларса. Тем не менее за два с лишним часа мне удалось сломить его сопротивление.
Утром 21 июля, в день финала против аргентинца Гильермо Каньяса, я не ощущал ни особой усталости, ни запредельного волнения. Мысли в голове крутились разные. Например, я знал, что кроме 38 тысяч долларов призовых на кону стоит «Мерседес», а в моем возрасте это был хороший стимул.
Каньяс не считался классическим аргентинским спецом игры на задней линии. Он умел атаковать, да и подавал неплохо. Из-за травм и допинговой дисквалификации, которая последовала через несколько лет, карьера Гильермо развивалась по синусоиде, и лето 2002 года можно считать одной из ее вершин. За полтора месяца до нашей встречи Каньяс впервые дошел до четвертьфинала Roland Garros, обыграв Ллейтона Хьюитта. А через две недели после Штутгарта он завоевал свой самый престижный титул в Торонто, где одолел четырех соперников из топ-10 – молодого Роджера Федерера, Евгения Кафельникова, Марата Сафина и Томми Хааса, а в финале – Энди Роддика. Короче говоря, Гильермо находился в хорошей форме.
Финал получился тяжелейшим. Достаточно сказать, что мне лишь второй раз в жизни пришлось играть пятый сет. С точки зрения опыта, конечно, я был Каньясу не ровня, но и мальчиком для битья себя не чувствовал. К тому же мое бешеное желание победить уже подкреплялось определенными возможностями. В первой партии все решил мой единственный брейк при счете 4:3. Второй и третий сет остались за Каньясом, потом я догнал его, а в пятой партии Гильермо повел – 4:1 – и вскоре начал осторожничать, ожидая моих ошибок. Это мне и помогло. Больше я не отдал ни одного гейма и закончил дело со второго матчбола. После Борис Львович сказал, что в конце финала по уровню игры мне удалось выйти на уровень первой десятки.
На церемонии награждения организаторы выкатили на корт купированный кабриолет класса CLK. Он стоил 61 тысячу евро, но тогда не до конца соответствовал моим представлениям о прекрасном. Умные люди советовали мне продать эту машину, но я, разумеется, поступил по-своему. Выбрал джип модели ML, который был дешевле тысяч на 15, а в Москве добавил 10 тысяч за растаможку. Забирал я свое счастье в салоне на Волгоградском проспекте через несколько недель. Впервые сесть за руль такой машины и проехать по Третьему кольцу было незабываемо.
На следующий турнир в Сопот ко мне на радостях прилетели родители. Но в четвертьфинале против венгра Аттилы Шаволта, продолжавшемся более трех часов, у меня кончился бензин. Рауза Мухамеджановна Исланова, приехавшая в Сопот с шестнадцатилетней Динарой, сказала папе: «Забирайте его отсюда поскорее и везите отдыхать». Мы и уехали, а Динара выиграла свой первый титул на турнирах Женской теннисной ассоциации (WTA), начав с квалификации.
ХЬЮИТТА ОТЛИЧАЛИ СУМАСШЕДШАЯ ЭМОЦИОНАЛЬНОСТЬ, БЕШЕНЫЙ НАСТРОЙ БУКВАЛЬНО НА КАЖДЫЙ РОЗЫГРЫШ.
Вернувшись в Москву, мы захотели отметить мой первый титул. Но не заказывать большой банкет, а немного посидеть с родными и людьми, которые имели к этому успеху прямое отношение – Борисом Львовичем, Олегом Борисовичем Мосяковым и их семьями. В ресторанах мы с Андреем тогда не разбирались, стали искать место. После окончания одной из тренировок на «Чайке» по дороге к родителям решили заскочить в одно заведение, чтобы посмотреть на него своими глазами. Но закончилось все плохо.
Мы спешили. Поэтому на пересечении Мичуринского и Ломоносовского проспектов я рискованно попытался проскочить ехавшую перед нами «Ауди». Тронулся чуть раньше, чем загорелся зеленый сигнал светофора. После столкновения наша «Лада» отлетела в дерево, мы с Андреем потеряли сознание и с перекрестка отправились прямиком в больницу. Андрея увозили на «Скорой» со сломанной ключицей, меня – с сотрясением мозга и ушибами грудной клетки. Машину пришлось отправить в утиль – позже мы купили папе «Вольво». А вместо посиделок в ресторане и серии турниров в Америке я получил около месяца реабилитации – много плавал и ходил пешком, как предписывал врач.
Кто-то наверняка подумает, что эта история стала расплатой за головокружение от успехов после первого титула. Что судьба решила опустить меня с небес на землю, чтобы не слишком сильно зазнавался. Но лично я воспринимаю случившееся иначе. У меня не было ни звездной болезни, ни эйфории, так как в двадцать лет я просто не успел по-настоящему выстрадать свой первый титул. Более того, в России на мою победу обратили внимание только теннисные фанаты. Страна, которую в первой десятке представляют такие большие игроки, как Сафин и Кафельников, должна мечтать о титулах на турнирах Большого шлема, а не в Штутгарте. С этой точки зрения у меня тоже не было повода задирать нос.
В то же время авария дала мне хороший повод по-новому взглянуть на многие вещи, не связанные со спортом. Показательно, что она случилась в тот период, когда я находился за рулем третий год, а водители с таким стажем, как известно, зачастую теряют бдительность, переоценивая свои возможности. Со временем понимаешь, что подобные жизненные уроки просто необходимы, и сейчас, конечно, я ни за что бы не пошел на тот маневр, который позволил себе тогда. Кстати, в серьезные инциденты за рулем я с тех пор не попадал. Возможно, стал более ответственным…
Мой простой длился примерно полтора месяца. Я старался соблюдать рекомендации врачей, постепенно восстановился, и в сентябре отправился в Ташкент, где обыграл Фелисиано Лопеса, но затем как-то по-дурацки уступил Владимиру Волчкову. Потом в лужниковском Дворце спорта прошел полуфинал Кубка Дэвиса со сборной Аргентины. 22 сентября в пятой встрече, уже никак не влиявшей на итоговый победный результат, я уступил Хуану-Игнасио Челе. Это был мой последний матч, который увидел папа.
Первый инфаркт папа перенес еще осенью 1990 года. Ему тогда было всего 43, причем, по словам мамы, до этого он никогда не жаловался на здоровье. А в марте 2000-го, три года спустя после того, как из-за сердечной болезни умерла бабушка Лена, папе сделали шунтирование. С операцией он тянул до последнего момента и лег в госпиталь Бурденко, когда откладывать ее было уже нельзя. После шунтирования врач сказал папе, что в прежнем темпе он проживет всего пять-десять лет и следует намного снизить обороты. При этом у папы оставалась аневризма аорты и требовалась еще одна операция. Но до нее дело уже не дошло.
Папа шутил, что у него еще есть время. Курить бросил, но в остальном свой образ жизни практически не изменил. Его эмоциональная реакция на наши с Андреем победы и поражения каждый раз выглядела абсолютно естественной. Кстати, с родителями мы постоянно находились на связи даже в те времена, когда мобильные телефоны еще не вошли в нашу жизнь. Просто во время турниров связь была односторонняя. Как правило, в десять вечера кто-то из нас обязательно находился в гостиничном номере и ждал звонок из Москвы.
Папа был мотором, который во многом двигал меня вперед. И стеной, ограждавшей от лишних проблем. Практически все вопросы, в той или иной степени связанные с теннисом, замыкались на нем. Утрясти вопрос с очередным пропуском школы, отвезти на тренировку и обратно домой, подбросить Бориса Львовича в нужное место и встретить из аэропорта, записаться на оформление визы, сделать массу других полезных вещей – всем этим занимался папа. Он быстро понял, какие перспективы профессиональный теннис открывает для нас с Андреем, и когда в определенный момент у мамы появились сомнения по этому поводу, сумел настоять на своем мнении.