Рапорт об увольнении из армии папа написал в июле 1991 года, еще до путча. И вскоре, ради того чтобы мы имели возможность продолжать занятия теннисом, стал подрабатывать частным извозом. Я узнал об этом много позже. И лишь спустя годы стал по-настоящему понимать, чего ему это стоило.
По сути, папа жил нашей жизнью, часто забывая о себе. Делал все, что считал необходимым для достижения тех целей, которые сам поставил перед собой. И думал в первую очередь именно об этом, а не о собственном здоровье. Мы старались оберегать его от стрессов. Мечтали, что со временем ситуация чуть-чуть изменится и груз, который папа взвалил себе на плечи, станет не таким тяжелым. Что они с мамой будут больше отдыхать и чаще выбираться на турниры с моим участием. Но надо понимать, что это был не тот человек, который мог бы наслаждаться свободным временем, сидя дома или на даче. Такой уж он имел характер.
В быту папа был обычным человеком своего времени. Слушал Владимира Высоцкого. Старался сам ремонтировать машину. Одевался довольно просто и не особенно жаловал пиджаки. Правда, когда в 1994 году перед походом в «Олимпийский» на финал Кубка Дэвиса со шведами я неожиданно для всех попросил его достать костюм, папа согласился. Для него это был повод!
Отношения с родителями у всех складываются по-разному. Но думаю, что мы дружили именно так, как и должны дружить отец и сын. Хотя и размолвки порой случались. Причем для меня они были серьезным испытанием. Например, перед операцией мы сильно поссорились и долго не разговаривали. Нашлась причина, и довольно серьезная. Я даже боялся ездить в больницу, так как не знал, какую это вызовет реакцию. А когда папа вернулся домой, не понимал, как себя вести до тех пор, пока он сам со мной не заговорил.
То, что папе противопоказаны физические нагрузки, а в его кармане всегда лежит нитроглицерин, в нашей семье воспринимали как нечто само собой разумеющееся. В этом нет ничего удивительного, ведь человек постепенно привыкает ко всему. Поэтому, хотя мы понимали, что папа очень болен, чувство опасности постепенно притуплялось…
Он ушел 24 сентября, через двое суток после матча с Аргентиной. Говорили, что причиной смерти стало излишнее волнение во время моей встречи с Челой, но это не так. В тот момент, когда папе стало плохо недалеко от дома, я находился рядом. «Скорая» забрала его в больницу. И уже там нам сказали, что изменить ничего нельзя.
Подробности похорон я помню плохо. Шамиль Анвярович Тарпищев помог быстро получить место на Кунцевском кладбище, расположенном сравнительно недалеко от Раменок. Для всей нашей семьи случившееся стало страшным, неожиданным ударом. Мама даже не знала, что папа на всякий случай написал завещание. Она вообще очень многое пережила в тот год, так как сначала в январе умер дедушка Алеша. Мы с Андреем старались проводить с мамой как можно больше времени, но одновременно начали тренировки в «Олимпийском». Ведь уже 30 сентября начинался Кубок Кремля. Исполнительный директор турнира Александр Менделевич Кацнельсон как-то подошел ко мне и сказал, что папа очень хотел, чтобы мы с Андреем играли в теннис. То же самое напоминали другие знакомые люди. Такая поддержка, конечно, помогала. Хотя я и сам все понимал.
Журналисты часто интересуются, в каких уголках души спортсмены находят дополнительные резервы для борьбы в экстремальных ситуациях. У каждого свой ответ на этот вопрос. Могу лишь догадываться, каким было состояние Роберто Баутисты Агута во время финальной стадии Кубка Дэвиса 2019 года. Испанец потерял отца, отлучился на несколько дней, а после похорон вернулся и принес своей сборной очко в финале против канадцев. Наверное, есть и обратные примеры. Но тут все зависит от характера и внутренних резервов, которые не беспредельны. Моей мобилизации тогда хватило примерно на четыре месяца. Но осенью 2002-го я думал о том, что надо держаться. И держался. Изо всех сил.
Первые два матча после смерти папы я проиграл, хотя и не безнадежно. В Москве – чеху Иржи Новаку, который ранее победил меня и на Roland Garros. В Вене – Томми Хаасу, на тот момент второй ракетке мира. После этого у нас с Андреем состоялся не самый простой разговор с Борисом Львовичем. Он сказал, что на следующий турнир в Мадрид мы можем лететь без него, а я ухватился за эту идею и неудачно выразился. Размолвкой это назвать было нельзя. Борис Львович понимал, что в сложившейся ситуации нам с Андреем на несколько дней лучше остаться вдвоем. Все-таки мы работали уже десятый год и неплохо изучили друг друга. Но спустя некоторое время все-таки договорились, что впредь подобные вещи будем обговаривать заранее.
Начиная с Мадрида, мои результаты пошли вверх. Ни разу не отдав свою подачу, я обыграл там Хуана Игнасио Челу и Энди Роддика, после чего уступил невысокому, но быстрому французу Себастьяну Грожану. А затем, снова объединившись с Борисом Львовичем, дошел до финала в Санкт-Петербурге, где меня опять поджидал Грожан. На тот момент он стоял в первой десятке и считался главной надеждой своей страны в финале Кубка Дэвиса, до которого было рукой подать.
8Сборная
О раздевалке. – Рядом с Беккером. – Футбольный Брисбен. – Семнадцатилетний дебютант. – Проверка в Мальме. – Знакомство с Таничем. – В гостях у Ельцина. – На автопилоте. – Расклад перед финалом. – Уединение на жеребьевке.
Победу над Полем-Анри Матье 1 декабря 2002 года в финале Кубка Дэвиса против французов часто называют моим главным достижением. Положа руку на сердце, сам я так не считаю. Качество тенниса оставляло желать лучшего, соперник был не самый знаменитый. В то же время глупо отрицать, что в моей жизни матч с Матье стоит особняком. Но, прежде чем рассказать о том, что произошло в парижском дворце спорта «Берси», придется вернуться назад.
К подготовке в сборной меня впервые подключили весной 1999 года перед матчем с немцами во Франкфурте. Разговор об этом зашел на пресс-конференции, куда нас с Борисом Львовичем пригласил Шамиль Анвярович Тарпищев. Я был новичком, конкретных обязанностей в сборной не имел и мог действовать по своему плану. Команда же на тренировках работала на двух игроков – Кафельникова и Сафина. Все стремились создать им максимальный комфорт, остальное выглядело вторичным.
Иначе тогда быть не могло, ведь результат обеспечивали Женя и Марат. Странным выглядело другое. В раздевалке постоянно крутился непонятный народ. Какие-то мужчины, женщины, чьи-то дальние и близкие знакомые. У меня это сразу вызвало недоумение. Команда в Кубке Дэвиса – это капитан, игроки, тренеры, врачи, массажисты, стрингер. Все, что происходит между ними в раздевалке, должно там и оставаться. Когда идет серьезная профессиональная работа, то другие люди невольно влияют на атмосферу вокруг спортсменов, их взаимоотношения, настрой, а значит, и на результат. Причем не всегда в лучшую сторону. Разумеется, тогда моим мнением по этому поводу еще никто не интересовался. Но через несколько лет мы все-таки договорились, что в раздевалке не должно быть ни одного лишнего человека. Даже ближайших родственников.
Включение в сборную стало для меня важным этапом. Прежде всего с точки зрения психологии. В субботу перед парной встречей я вышел размяться на полкорта с Андреем Черкасовым, а рядом тренировался сам Борис Беккер. Такое соседство произвело впечатление даже на Бориса Львовича, а представьте себе эмоции, которые испытывал шестнадцатилетний юниор! Сам матч, кстати, получился очень драматичным. После парной встречи, в которой немецкие линейные судьи помогали Беккеру, наша команда проигрывала 1:2. Но в воскресенье Кафельников и Сафин сыграли очень здорово – взяли два очка, не отдав ни одного сета. Атмосферу Кубка Дэвиса я тогда прочувствовал по полной программе, со всеми ее нюансами. И в Сочи на июльском сборе перед московским четвертьфиналом против словаков уже имел определенный опыт.
Несколько дней тренировок с Кафельниковым, Сафиным и Ольховским на кортах санатория «Русь» тоже прошли для меня с пользой. Погода стояла жаркая, днем кипела работа, а по вечерам более опытные ребята отправлялись на массаж к Анатолию Глебову, у которого до меня на тот момент руки еще не доходили. Именно тогда в сборную впервые привлекли доктора Валерия Охапкина, работавшего с Александром Карелиным. Он ежедневно готовил витаминные коктейли.
Словаков ребята обыграли в большой борьбе со счетом 3:2. Решающее очко в пятисетовом поединке с Домиником Хрбаты принес Марат, который играл с повреждением локтевого сустава и рисковал усугубить травму. А вот сентябрьский полуфинал с австралийцами в Брисбене завершился поражением – 1:4.
Тот матч проходил в особых условиях. На стадионе, предназначенном для австралийского футбола, – есть такой вид спорта, который чем-то напоминает регби, – хозяева обустроили травяной корт весьма сомнительного качества. Евгений Кафельников даже назвал его картофельным полем, чем навлек на себя критику газетчиков, ярость болельщиков и дополнительно раззадорил Ллейтона Хьюитта. Зато перед стадионом имелась большая зеленая лужайка, окруженная несколькими эвкалиптами. И на досуге мы для сплочения коллектива на глазах десятков изумленных австралийцев несколько дней подряд гоняли в футбол.
Шамиль Анвярович, как обычно, приглашал играть всех, у кого только было желание – тренеров, обслуживающий персонал и даже комментатора Александра Ираклиевича Метревели. В стыках аккуратничали, особенно когда мяч попадал к игрокам. Тем не менее Андрей Черкасов, заявленный под четвертым номером, однажды сильно получил по ноге. И когда в воскресенье встал вопрос, кому при счете 1:3 играть ничего не решавшую пятую встречу, выходить на корт категорически отказался. Вспомнили про меня. Но я числился в команде лишь пятым, и в официальную заявку не входил. У Андрея Ольховского, который вместе с Кафельниковым вытянул пятисетовую парную комбинацию, возникли проблемы с коленом. Поэтому пришлось отдуваться Сафину.
В целом в сборной меня приняли хорошо. Я понюхал пороху кубковых баталий. Потихоньку выстраивал отношения с людьми, с которыми мне предстояло сотрудничать в будущем на протяжении многих лет. Просто постоял рядом со знаменитыми игроками, что само по себе повышало внутреннюю самооценку. Ну и, разумеется, с большой пользой поработал, так как Борис Львович постоянно держал меня под присмотром, имел четкий граф