Парижский финал, безусловно, добавил мне известности. Но сам я понимал, что в «Берси» ничего сверхъестественного не произошло. На сборе в Таиланде мы практически не обсуждали эту тему. Я трудился на совесть и полностью выполнил тренировочный план. Неудивительно, что в январе дошел до полуфинала в Дохе, а в Мельбурне в третьем круге обыграл седьмую ракетку мира чеха Иржи Новака и вышел на Энди Роддика, который к тому времени замыкал первую десятку.
С Роддиком получился классный матч. Я взял два сета, вел в третьем с брейком, но потом отдал свою подачу, и все повернулось в другую сторону. В подобных случаях Борис Львович говорил, что у меня кончился бензин, хотя такое сравнение не всегда верно. Машина с пустым баком просто останавливается, а теннисист теряет силы постепенно, позволяя сопернику сначала почувствовать надежду и лишь затем перевернуть игру. Именно это в тот очень жаркий день со мной и произошло.
Тем не менее в Остраву на матч со сборной Чехии я летел с хорошим настроением. Шамиль Анвярович заказал чартерный рейс на Ту-134, в который мы во Внуково загрузились всей командой. В Остраве не было Марата Сафина, который в Австралии получил травму. Вместо него и Андрея Столярова в состав вошли сразу два дебютанта – Николай Давыденко и Игорь Андреев. Но поскольку Игорь на тот момент участвовал лишь во «фьючерсах» и опыта не имел, у Шамиля Анвяровича оставалось только три боевые единицы – Кафельников, я и Давыденко. Причем функциональное состояние Жени по-прежнему оставляло желать лучшего, и все понимали, что на мягком грунте, который чехи уложили прямо на лед хоккейной арены, в одиночном разряде ему будет очень тяжело.
Поединок получился труднейшим. В первый день Коля проиграл Новаку, а я в тяжелейших пяти сетах одолел Радека Штепанека. Чех взял первый сет и в начале тай-брейка второй партии выиграл четыре очка подряд, но мне удалось выкрутиться. В паре Шамиль Анвярович имел три несыгранных варианта, и в субботу против Мартина Дамма и Цирила Сука, двух опытных парных бойцов, посчитал возможным выпустить нас с Кафельниковым. На корт я вышел с небольшой температурой, к тому же мы с Женей практически не контактировали. Однако в той сложнейшей ситуации все это ушло на второй план. Мы оставались профессионалами, очень хотели победить – и сделали это.
Тут у меня уже и впрямь кончился бензин. Свалившись с тяжелейшим гриппом, в воскресенье я остался в гостинице. Кафельников, которому все-таки пришлось играть одиночку, уступил Новаку, а решающее очко сборной принес Давыденко, взявший у Штепанека всухую пятый сет. Таким образом, программу-минимум в том розыгрыше Кубка Дэвиса сборная выполнила, но в апрельском четвертьфинале против аргентинцев в Буэнос-Айресе, где мы с Сафиным получили по травме, ее ждал полный провал. В памяти от той весны осталось какое-то гнетущее ощущение. Я откровенно устал от тенниса и даже тренировался через силу.
Неудивительно, что до конца сезона мои неплохие победы чередовались с поражениями, во многом связанными с завышенными ожиданиями. После Australian Open я попал в классическую ситуацию, при которой постепенное движение вперед порождает неоправданные надежды на большой успех. Такой преждевременный период переоценки собственных возможностей рано или поздно наступает у любого молодого теннисиста. Сначала ты мечтаешь оказаться впереди планеты всей, а когда этого не происходит, начинаешь дергаться.
Вот и я находился в расстроенных чувствах, когда проиграл во втором круге Уимблдона и отдалился от первой двадцатки, которая, казалось, была уже недалеко. В целом 2003 год получился каким-то невнятным. Я перестал прогрессировать и впервые опустился в рейтинге по итогам сезона, к чему мы с Борисом Львовичем не привыкли. Правда, осенью в Санкт-Петербурге взял реванш у Кафельникова в его последнем официальном матче за карьеру. Но это было слабое утешение.
Январь и февраль 2004 года тоже не давали поводов для оптимизма. Я по-прежнему искал свою игру. А самым болезненным ударом для меня стал матч Кубка Дэвиса против белорусов в Минске, где хозяева обвели нас вокруг пальца.
Расклад там был такой. Сафин всего за один день до начала матча прилетел в Минск из Мельбурна после поражения в финале Australian Open от Федерера. Кафельников, который к тому времени уже завершил карьеру, пробовал себя в качестве тренера, опекая набиравшего силу Игоря Андреева. Также в распоряжении Шамиля Анвяровича были мы с Колей Давыденко.
Тем временем белорусский капитан Сергей Тетерин альтернативы Владимиру Волчкову и Максиму Мирному не имел. Причем Володя к тому времени уже стоял в рейтинге за пределами топ-100, миновав пик карьеры, который пришелся на полуфинал Уимблдона 2000 года. Зато Мирный фактически находился в расцвете сил. Он не только успешно выступал в паре, но и в одиночке имел на своем счету несколько побед над соперниками из первой десятки. Белорусы, которые впервые вышли в Мировую группу, считали этот матч историческим. Не случайно на церемонию открытия в футбольный манеж, где было уложено очень быстрое синтетическое покрытие, устраивавшее Мирного и Волчкова, прибыл Александр Лукашенко.
СУДЬБА ПОДАРИЛА МНЕ ДЛИННУЮ СПОРТИВНУЮ ЖИЗНЬ И ПОЗВОЛИЛА СТАТЬ ОДНИМ ИЗ САМЫХ СТАБИЛЬНЫХ ИГРОКОВ ТУРА.
В пятницу Шамиль Анвярович выставил Сафина, который накануне провел единственную тренировку, и Андреева. Первая встреча с Волчковым складывалась не в пользу Игоря, однако в восьмом гейме четвертой партии Володя, который к тому времени вел 2:1 по сетам, подвернул правую лодыжку и отказался от продолжения игры. Мирный, правда, за четыре часа в пяти сетах одолел Марата. Но после того, как в субботу Волчков вышел на построение на костылях, а мы с Сафиным в трех партиях обыграли Мирного и Александра Швеца, казалось, что в воскресенье белорусы обречены. Нас даже зашел поздравить в раздевалку госсекретарь союзного государства Павел Павлович Бородин.
Однако дальше началось самое интересное. В воскресенье Андреев без вариантов проиграл Мирному, и счет сравнялся – 2:2. А поскольку Марат еще в субботу играть пятый матч отказался, сославшись на сильную усталость, Шамиль Анвярович заявил на него меня. При этом, разумеется, мы рассчитывали, что у белорусов будет играть Швец, а они неожиданно выставили Волчкова, отбросившего в сторону костыли. То есть с точки зрения психологии возникла на редкость показательная ситуация. На одной половине корта находился фаворит, уже запрограммированный на победу над слабым соперником, а на другой половине – предельно мотивированный аутсайдер Волчков.
Хотя матчи с Володей всегда давались мне тяжело, он не превосходил меня по уровню игры. Теннис Волчкова, обладавшего плотными плоскими ударами, был достаточно предсказуем, однако я не успел перестроить свое сознание, и на радость хозяевам практически без вариантов уступил в трех партиях. Лукашенко тут же объявил, что Мирный, Волчков и капитан Тетерин награждаются государственными наградами, а я тем временем плакал в раздевалке. И дело было даже не в жутко обидном поражении спустя пятнадцать месяцев после триумфа в «Берси». Я понимал, что продолжаю падать все ниже и выхода из этого штопора не просматривается.
Пережив минский провал, я продолжал выступать с переменным успехом. Причем результат далеко не всегда соответствовал моим внутренним ощущениям в тот или иной момент. Например, перед мартовским турниром в Дубае я чувствовал себя откровенно паршиво, но, несмотря на это, победил аргентинца Гильермо Корию, который на тот момент стоял четвертым в мире, и семнадцатилетнего Рафаэля Надаля. О Рафе, который через год возьмет свой первый титул на Roland Garros, говорили как о восходящей звезде, но на меня тогда он произвел неоднозначное впечатление. Эмоций и напора у Надаля уже тогда было хоть отбавляй. Но была и «дырка» с бекхенда. Хотя для своего возраста он, безусловно, выглядел очень сильно.
За дубайским полуфиналом последовало неплохое продолжение – выход в четвертый круг в Индиан-Уэллсе, где я проиграл Андре Агасси. Именно тогда мы с Борисом Львовичем пришли к выводу, что мне не хватает времени для восстановления между розыгрышами, и я начал выполнять специальные упражнения по примеру биатлонистов, у которых, как и у теннисистов, рваная двигательная активность сочетается с нервным напряжением. Вообще четвертьфинал в Индиан-Уэллсе был для меня нехарактерным результатом, поскольку поначалу калифорнийский турнир я сильно не взлюбил.
Индиан-Уэллс – это респектабельный курорт для американских пенсионеров. По сути, одна улица с престижными отелями и полем для гольфа, единственным развлечением. Сейчас-то я понимаю, что для игроков там созданы райские условия, да и турнирный график подходил мне идеально, поскольку матчи шли через день. Но в молодости я не созрел для этой красоты.
Во-первых, в середине марта у меня почти всегда начинался некоторый спад – возможно, давали о себе знать особенности биоритмов. Во-вторых, к десятичасовой разнице между Москвой и Калифорнией невозможно приспособиться сразу. Чтобы адаптироваться в Индиан-Уэллсе, туда надо прилетать заранее, едва ли не за неделю, но однообразная обстановка на протяжении нескольких дней в сочетании с ожиданием первого матча изматывала меня. Я мучился, сравнивал себя с космонавтом, который находится в замкнутых условиях подготовки к полету. А после поражений на ранних стадиях бесился, потому что был вынужден сидеть в Индиан-Уэллсе и дальше, так как до турнира в Майами оставалось еще почти две недели. Несколько раз порывался взять машину и съездить посмотреть Лас-Вегас, но вместо этого утром шел на тренировку. Поэтому в столице игорного бизнеса пока так и не побывал.
В августе 2004 года я отправился в Афины на Олимпиаду. Свою первую из трех и самую удачную, поскольку именно там я имел единственный шанс зацепиться за медаль. Показательно, что на последнем перед Играми турнире в Цинциннати я в первом круге одолел чилийца Николаса Массу. Через две недели он взял олимпийское золото, а я, в целом сыграв неплохо, дошел до четвертьфинала.